Храбрость знающих

— Тадаима! — крикнула Аму с порога, шутливо отгородилась от вылетевшего встречать её Тадасе (который сразу метнулся в кухню — накрывать на стол), и, зайдя в гостиную, добавила тише и почтительней: — Охаё, Сакура-сан. — Зови меня «онее-сан», — высокая широкоплечая женщина расплылась в покровительственной улыбке, из чего Аму сделала вывод, что, во-первых, гастроли Нагихико были финансово успешными, а во-вторых, Сакура-сан была уже прилично пьяна. Судьба Брайан Сакуры была весьма незаурядной. В семью Хинамори её привело единственное её качество, отличавшее её от родителей: страстная любовь к экономическим расчётам и играм, которая и позволила ей стать единственной и незаменимой менеджеркой Нагихико. Про все же прочие черты характера, а также внешности Сакуры можно было уверенно сказать, от какого из родителей они передались по наследству. Чета Брайан появлялась в доме семьи Хинамори лишь однажды, когда этот дом был только-только приобретён. Аму, прилетевшей в новый дом на каникулы, удалось их застать, и поэтому она смогла убедиться лично, что Сакура является причудливой смесью своих родителей и их главным разочарованием. Ростом и статью она пошла в отца-американца, и от него же унаследовала огромную, безграмотную и лишённую малейших сомнений японофилию. От матери-японки ей досталось миловидное классическое личико, разве что увеличенное в размерах по сравнению с материнским, мягкие здоровые чёрные волосы — их Сакура последние несколько лет ежедневно заплетала в высокий конский хвост, который по известным причинам называла «хвостом Надесико», — и весьма избирательный, зато бескомпромиссный японский национализм, который заставлял её надевать кимоно чаще, чем это было бы прилично. Брайаны были рады рождению дочери. В их идиллическую картину совместного будущего прекрасно вписывалась прекрасная, как цветок (слово «цветок» было произнесено достаточное количество раз, чтобы убедиться, что имя Сакура прилипло к их дочери ещё до её зачатия), дочь, танцующая традиционные танцы. Это будущее они и строили, полностью передав юную Сакуру учителям танцев и не особенно следя за её школьной успеваемостью. Девочка отвечала их самым смелым мечтам, поскольку танцевала искусно и с удовольствием. Даже переходный возраст, наступивший достаточно поздно, не изменил её отношения к делу всей жизни. Зато он изменил что-то другое: Сакура подросла. Оказалось, никто не подумал, что будет, если ростом и статью девочка пойдёт в папу. Прикормленная танцевальной школой мастерская отказывалась шить кимоно нужного размера, пока внесённая Брайанами сумма не составила две с половиной стандартных; учителя охали и запрокидывали голову, чтобы посмотреть на ученицу, со всех сторон слышались насмешки. Но Сакура проявила удивительную стойкость и продолжила заниматься танцами, которые по-настоящему любила. Постепенно она даже обрела некоторую популярность в своём городе; кроме того, она стала играть в театре, за счёт чего театр смог разнообразить свой репертуар пьесами с диковинными персонажами, вроде танцующей драконицы или (менее экзотической) воительницы, выдающей себя за мужчину. У Сакуры сформировался круг постоянных поклонниц и поклонников, заработок был пусть и не огромным, но позволяющим существовать вполне безбедно. Впрочем, главной бедой на этот раз стали родители, вознамерившиеся объяснить дочери, что ей пора бросать главное занятие своей жизни, чтобы в будущем танцевать исключительно для собственного супруга. Которого не было, поэтому требовалось срочно найти. Не выдержав прессинга, Сакура отделилась от родителей, переехав в съёмную комнату по соседству с молодой и красивой преподавательницей математического анализа. И наконец её, сакурина, индивидуальность дала о себе знать. У них с соседкой завязался роман — лёгкий и ни к чему не обязывающий, несмотря на неопытность юной Брайан в любовных делах. Сакура учила свою возлюбленную танцевать, в обмен получая вводный курс математического анализа. Через год возлюбленная скоропостижно вышла замуж, но начатое было не остановить. Поскребя по сусекам в поисках материальных накоплений, Сакура обнаружила, что их более чем достаточно, и поступила в университет. Причём — не то от избыточности накоплений, не то от желания оказаться подальше от родителей, не то стесняясь американской фамилии — но свою Альма Матер она обрела во Франции. Там-то она и встретилась с Нагихико. А затем и с Надесико. Сейчас за плечами у Сакуры было без малого сорок лет жизни, большая часть которых была посвящена танцам, а меньшая, но зато настоящая и живая — путешествиям по Европе в паре с Нагихико или Надесико (по непонятным причинам Нагихико говорил, что стесняется выступать в Японии, а Сакура находила этому националистское обоснование). Вне дома семьи Хинамору они были неразлучны, поэтому вечно одетой в кимоно Сакуре досталась её доля внимания европейской прессы. Однако мнение о том, что у Сакуры с Нагихико роман, удивительным образом оставалось непопулярным. Действительно, у них не было романа, и Нагихико многократно говорил, что любит Аму и только её. Роман у Сакуры был с Надесико. Аму смотрела на женщину — мужеподобную, высокую и широкую в кости, которая, даже будучи пьяной, сидела, идеально выпрямив спину, и выглядела хмуро и строго (хорошо хоть сегодня не в кимоно!), — и не могла перестать удивляться этой паре. В этот момент нужно было бы поймать себя за руку и отвлечься от сомнительной мысли, — но Аму, как и обычно, забыла это сделать, и мысль унесла её дальше, за закрытую дверь комнаты Надесико. Как, интересно, выглядит за этой дверью холодная чопорная дама? Наконец уединившись после долгого воздержания, расплетут ли они с Надесико волосы, или же первым делом набросятся друг на друга, такие разные женщины с одинаковыми причёсками? Безнадёжно гетеросексуальная, Аму не могла не отметить, что... — Аму! Моши моши, Аму? Аму вздохнула, отодвигая мелькающую у неё перед лицом руку Тадасе. «Впрочем, это даже хорошо, что у меня такой темперамент, — подумала она. — Это значительно облегчает жизнь с несколькими любовниками». — Да, ребята, я снова с вами. О, спасибо, котик, выглядит прекрасно. И пахнет тоже, — пробормотала Аму, наблюдая обеденный стол, который, как ей казалось, мгновенье назад был пуст. — Ты так много мечтаешь, что я не удивлюсь, если ты родишь ещё один характер, — Тадасе был заметно недоволен неискренностью похвалы. — И, кстати, ты порозовела. Кайри-кун сказал тебе что-то приятное на прощанье? — А ты не ревнуй. — Ты же знаешь, что если я и ревную, то исключительно для развлечения. Аму скосила глаза на Тадасе, и, не удержавшись, поцеловала его в щёку. «Мы по-прежнему глупые подростки, — подумала она. — Глупые, гиперсексуальные и влюблённые по уши. Как мы будем жить во взрослом мире, если не повзрослеем сами?» Тадасе, однако, сделал вид, что ничего не произошло, и продолжил: — Кстати о Кайри. Я полагал, что сегодня ты планировала притащить его к ужину, но что-то не вижу его здесь. — О, — Аму ухмыльнулась, довольная собой, — я выторговала у него лишние три с половиной часа. Обменяла на два дня ожидания. — То есть он будет здесь послезавтра не позже четырёх? — Да! Послезавтра в школе короткий день. И ещё, — Аму понаблюдала, как Сакура морщится, видимо, оценив театральную паузу невысоко, — если график не врёт — а он не врёт почти никогда — не позже чем послезавтра к нам заедет Икуто.