Храбрость знающих

— А не слишком ли много ты о себе возомнила? Сая сдвинула дверь, чтобы расширить проём, и с обычной своей медлительностью протекла мимо прислонившегося к косяку Тодороки. Руки его были скрещены, взгляд и слишком уж звонкий голос выдавали таящуюся за напускным равнодушием ярость, которая, в свою очередь, скрывала потаённую горечь. Эту горечь он никак не мог себе объяснить, и оттого ужасно злился. Но всего этого Сая не заметила за затянувшей её глаза сладкой пеленой. Бенто она на всякий случай прижала к груди, чтобы не выронить, задумавшись. — Так ты не собираешься мне отвечать? — Тодороки шагнул вслед за ней. Он уже взял себя в руки, и голос его, уже не захлёбывавшийся яростью, стал звучать твёрдо. — Вчера мне опять пришлось прибираться за тебя, и, между прочим, под твоей партой было полно крошек! Как ты умудряешься так накрошить? Какого чёрта ты ведёшь себя, как принцесса, будто за тобой все должны подол носить? Почему даже сейчас ты меня не слушаешь? А, Манака?! На самом деле Сая уже некоторое время слушала его, рассеянно наблюдая его выразительную мимику. Казалось, будто она спит с открытыми глазами. — Узнаю Манаку-сан, — фыркнула, сдерживая смех, проходившая мимо Аму. — Опять на птичку загляделась? — Да какая я вам птичка?! — ярость, вновь овладевшая Тодороки, смешалась с бессилием. В действительности он был на грани слёз, и расплакаться на виду у всех страшило его более всего. — Тодороки Лин-кун, приди в себя. — Сенсей! Твёрдость и дружелюбие в спокойном голосе Хинамори-сенсей действительно привели его в чувство, но взамен он испытал раздражение на себя из-за того, что ему хватило для этого единственной реплики взрослой. Неприятно было чувствовать себя настолько ребёнком; неприятно было и то, что сенсей определила моментально и его смятение, и способ вернуть ему спокойствие. — Сенсей, она вчера не пришла на дежурство! — Это плохо, — согласилась Аму. — Манака-сан, почему ты вчера не была на дежурстве? — О... — Сая наконец обернулась на своё имя, и лицо её приобрело оттенок осмысленности. — Я забыла. — Это плохо, — повторила Аму. — Ты не пробовала делать заметки в календаре или выставлять будильники? — О! — озарение в глазах Саи вдруг сменилось смятением. — Я пробовала. Но потом к нам приехал папа, и я забыла. — Попробуй ещё раз. Мы с тобой это позже ещё обсудим, а пока иди, иди. Если, конечно, ещё не забыла, зачем вышла. Сая кивнула, продемонстрировала бенто и куда-то направилась уже уверенным шагом. Тодороки чувствовал себя уязвлённым: Хинамори-сенсей смотрела на Саю и на создаваемые ею проблемы со стороны, о существовании которой он даже не догадывался, а ведь это было так просто. Почему у сенсея так легко получалось то, что не выходило у него? И почему она была так ласкова с Манакой, а не с ним? — Сенсей, это нечестно! Нечестно иметь любимиц! Хинамори-сенсей мягко улыбнулась, и Тодороки почти затошнило, настолько ясно он представил, будто эта женщина присаживается на землю, чтобы заглянуть в его, Тодороки Лин, маленькое лицо. Было обидно быть недостаточно взрослым перед ней, одевавшейся глупее и разноцветнее, чем младшеклассницы. Директор на это не обращал никакого внимания, потому что... — Это неправда, Тодороки-кун. Всё очень честно, ведь вы все — мои любимицы и любимцы. Кстати, ты уже сдал анкету? — Да... Тодороки чувствовал, что прямо сейчас он в её глазах — рыдающий ребёнок. От этого тоже было обидно, и поэтому он никак не мог остановиться. — Да... да кто вы вообще такая, чтобы меня спрашивать?! Почему у нас есть клуб, за который отвечает сенсей, которая ничего не ведёт? Что вообще за должность такая — школьный психолог?! Это ведь всё потому что вы и директор... вы и директор... — Да, да, да, да, да. Да, да, да... Она повторяла это «да, да, да», пока дыхание его не успокоилось и он не смог снова взглянуть ей в лицо. — Тодороки-кун, почему тебя раздражает Манака-сан? — Потому. Что. Она. Ничего. Не. Делает! — он отвечал без промедления, но злости в нём уже поубавилось. — А ты? Ты всё делаешь? — Я всё делаю! — И что ты по этому поводу думаешь? Как же его бесила эта сенсей, которая разговаривала с ним не как с ребёнком, а как взрослый, который пытается говорить с ребёнком будто со взрослым, но всё ещё чувствует себя мудрее. — Думаю, нам удастся ещё об этом поговорить. У тебя будет сегодня свободное время? — После клуба... — Заходи после клуба. Знаешь, где мой кабинет? — Мы заканчиваем в шесть! — Заходи после шести. — Что я скажу родителям? — Пусть обеспечат твоё безопасное возвращение. Хотя нет, я закажу тебе такси. Когда Тодороки пришёл вечером к кабинету Хинамори-сенсей, он обнаружил только директора Сандзё, который беспокойно пролистывал какие-то документы на местном компьютере, даже не усевшись на стул — просто склонившись. На стуле вместо него громоздилась увесистая стопка бумаг. — Я... Хинамори-сенсей меня... — Аму? Она тебе назначала, да? Извини, я думаю, она с тобой свяжется, как только у неё будет возможность. Прямо сейчас её увезли в больницу. Прямо так и сказал — «Аму». Если подумать, почему Тодороки знал, что Хинамори-сенсей звали Аму? Знал, кажется, с самого начала учебного года. А ведь никогда не уделял внимания именам сенсеев. — А... что с ней? — Скорее всего, ничего серьёзного, обычное переутомление. Она упала в обморок. Но ты не волнуйся, она ещё успеет с тобой поговорить. И будь осторожен по пути домой. Директор, как всегда, говорил коротко и по делу. Тодороки вышел из кабинета и, сделав ещё несколько шагов, со вздохом уселся прямо на пол. Он чувствовал одновременно облегчение и разочарование. И страх, что в следующий раз не найдёт в себе смелости подойти к этой двери. И — неожиданно для него самого — беспокойство за сенсея. Как же его всё-таки бесила эта Хинамори. Эта Хинамори... Аму.