Между иллюзиями и реальностью

Снова это ужасное чувство, будто всё тело превратилось в камень. Снова, снова оно. Снова не открыть глаза, снова не двинуть ни одной частью тела. Германа совсем не радовала перспектива просыпаться так каждое утро. Если сейчас, конечно, утро. Парень не знал, а открыть глаза и оглядеться было затруднительно. Это все лекарства. Нет, нельзя больше допустить, чтобы мне кололи эту гадость, подумал Гера. Через пять минут он смог тихо произнести: — Воды. Его голову приподняли чьи-то руки и поднесли ко рту стакан с холодной водой. Герман выпил всё до последней капли, а потом посмотрел на человека, оказавшего ему помощь. — Привет, — поздоровался светловолосый парень и зачем-то приветственно помахал рукой. — Как ты? — Плохо, — выговорил Гера, с трудом ворочая языком. — И будет плохо, если продолжишь цапаться с доктором. Лучше не трогай его, — посоветовал парень. Герман кивнул, хотя не совсем понял, что светловолосый пытался ему втолковать. — Меня зовут Эрик. Не знаю, за что ты здесь и что у тебя за диагноз... Просто скажу, что придётся привыкать к здешним порядкам. — Я тут надолго не задержусь, — твёрдо произнёс Гера. — Жаль. — Что? — Ничего. Герман пожал плечами. Движение вызвало боль в пережатых запястьях, которые ныли еще с прошлого раза. Но сейчас парень, к своему удивлению, не чувствовал давления ремней. — Это ты, — задумчиво проговорил Гера, вспоминая силуэт возле своей кровати перед самым отходом в сон, — ты помог мне. — Да, — вяло подтвердил Эрик. — Спасибо. А теперь развяжи меня, я хочу в туалет. — Не могу, — покачал головой парень. — Боишься изолятора? — хмыкнул Герман. — Да, — снова односложно ответил Эрик. — И кто меня развяжет? — Только доктор. — Тогда позови этого доктора, будь он неладен, — раздражённо произнёс Гера. Эрик быстро удалился из палаты, и через несколько минут, показавшихся Герману часами, вернулся вместе с Петром Борисовичем. Тот всем своим видом демонстрировал, что не очень хочет общаться с недавно напавшим на него человеком, но, так как в этом состояла его работа, мужчине приходилось терпеть. Кролев сел у кровати парня и поднял брови, будто спрашивая, что от него нужно. Гере стало противно, но он сдержал поток оскорблений, готовых вылиться на психиатра. — Развяжите меня, — вместо этого попросил он. — Вчера ты тоже попросил развязать тебя. Помнишь, чем все закончилось? — Извините, — процедил сквозь зубы Герман, словно что-то, находящееся во рту, мешало ему нормально говорить. — Мне нужно в туалет. Несколько секунд доктор смотрел на парня, нахмурив брови, а потом велел охраннику освободить Миронова и отвести его в уборную. За пределами палаты все было так же уныло и некрасиво. Стены в некоторых местах были обшарпаны, кое-где виднелись нацарапанные неразборчивые слова. Парня передёрнуло: находясь с этими психами в одном здании, можно легко самому сойти с ума. Сделав все свои дела в туалете (который был в критически ужасном состоянии), Герман вернулся в палату, где его уже ждал доктор. — Ну что, вспомнил хоть что-то? — спросил Кролев. Гера сел на кровать: — Нет, ничего нового. Пётр Борисович задумчиво почесал подбородок. Все в помещении молчали, слышен был только непрерывный и занудный звук, исходящий от старых светильников под потолком. — Скажите, кто приказал меня госпитализировать? — спросил Герман, разрывая тишину своим звонким голосом и заставляя Эрика немного вздрогнуть. — Твоя мать, Марина Михайловна Миронова, — ответил доктор. Мозаика начинала складываться в общую картинку, и волна раздражения уже накатывала на парня. Гера взглянул на психиатра, борясь с желанием дать по лицу ему, себе или охраннику (новому, сменившему прежнего идиота). Парень покачал головой, будто в один момент постиг что-то, до чего не мог додуматься долгие годы, хотя это было очевидным и лежало на самой поверхности. — Ну конечно, конечно. Она хочет выселить меня из квартиры, потому что я там лишний. И ей удалось. Как? Она переспала с вами, точно. Услуга за услугу. И вы преувеличили мои симптомы, чтобы госпитализация была законной. Конечно, да. Я здоров в такой же степени, как и вы, док, и вы это прекрасно знаете, — закончил монолог Герман. Через секунду он добавил: — Не называйте эту суку моей матерью. Моя мать была прекрасной женщиной, а эта стерва – всего лишь временное увлечение отца. — Он женился на этом временном увлечении, — хмыкнул Пётр Борисович. — Но это не моё дело, — поспешно прибавил он. — В общем, у неё есть право принудительно госпитализировать тебя, если есть необходимость. Тем более, твой отец солидарен с супругой. — Он стал тряпкой после смерти мамы, — быстро сказал Герман. — Отец соглашается со всеми решениями этой чёртовой женщины. Они с Петром Борисовичем переглянулись; неловкое молчание затянулось. Психиатр думал, что бы на это ответить, а Гера пытался унять нарастающую злость. — Как бы то ни было, парень, не следует думать, что я преувеличиваю твои симптомы, — сказал Кролев. — Ты не видишь всей картины, вот тебе и кажется, что ситуация под контролем. Однако твоя мать, точнее, временное увлечение отца, решила, что последнее твоё происшествие не входит ни в какие рамки дозволенного. Понимаешь? — Честно говоря, не совсем. Что же я такого сделал? — Герман вызывающе посмотрел в серые глаза доктора. — В общем, ты в очередном приступе агрессии напал на дочь Марины Михайловны и попытался избить её. Марина Михайловна утверждает, что не хочет обращаться в полицию, ведь ты, как-никак, сын её супруга. Тебе ещё повезло, что она смилостивилась и отдала нерадивого сыночка к нам на лечение. Ты, Миронов, должен быть ей благодарен, что она оградила тебя от греха... Чем больше Герман слушал психиатра, тем больше становились его глаза. Что? Пытался избить двенадцатилетнюю девочку? Вздор, этого не было и не могло быть. Гера помнил бы, он бы помнил хоть какие-то моменты, а так... ничего. Будто вечер четвёртого февраля был начисто стёрт из его памяти. — Послушайте, — вкрадчиво произнёс Гера, — я не трогал эту девчонку, и на сто процентов уверен в том, что говорю. Кто свидетели попытки избиения? А? — Твоя мачеха, Марина Ми... — Черт возьми! — заорал парень. Унять злобу не получилось, но он все равно продолжал держать руки сжатыми в кулаки, надеясь, что контроль сохранится. — Видите, она везде фигурирует! Куда ни кинь, всюду она! Вы проводили экспертизы?! Вы доказали, что я бил ее?! Хоть что-то доказали? Отвечайте, док! — Прошу разговаривать со мной на тон пониже, — медленно произнёс Пётр Борисович. — В общем, дело не в экспертизах. Твоя мачеха, являющаяся законным опекуном, приняла решение госпитализировать тебя, чтобы уменьшить агрессию и оградить от общества. Ты опасен для окружающих, Герман. А здесь тебе помогут, так что не надо злиться на меня. Я всего лишь человек, который выполняет свою работу. — Если ваша работа состоит в том, чтобы спать с потаскухами, а потом держать взаперти их приёмных детей, то я тоже хочу себе такую, — обозлённо сверкнул глазами парень. — С чего ты решил, что я с ней спал, бедный мальчик? — с улыбкой на лице спросил психиатр. — У нее нет денег, чтобы заплатить вам за моё заточение. Она торгует только своим телом. После недолгой паузы Пётр Борисович поднялся с места и сказал: — Мы избавим тебя от этих глупых мыслей. А пока отдыхай. Не буду тебя привязывать, но предупреждаю: попытаешься сбежать или начнёшь буянить – попадешь в изолятор. В общем, это всё, что я хотел тебе сказать. Мужчина в белом халате удалился. Герман украдкой взглянул на Эрика: тот молчаливо рассматривал потолок. Парень лёг на кровать и отвернулся к стене. Ситуация становится всё хуже, подумал он и закрыл глаза.