Между иллюзиями и реальностью

Восьмого февраля в одиннадцать часов утра Герман сидел возле кабинета Кролева и ждал своей очереди на приём. Его никто не звал, Миронов сам решил подойти к доктору и все ему спокойно объяснить. Возможно, он надеялся на какой-нибудь компромисс, например, лечение на дому (хотя лечиться было не от чего) потому что Гера не мог больше терпеть пребывания в этом ужасном здании рядом с опасными людьми, которые могли в любой момент причинить ему вред. Сейчас кабинет был занят: прямо перед Германом туда зашёл темноволосый паренёк в кожаной куртке. И, не желая возвращаться в палату, Гера решил подождать освобождения психиатра на месте. Парень в куртке, входя, не закрыл за собой дверь, и Герман поневоле стал слушателем их странной беседы с доктором. Сначала парень начал извиняться за то, что пришёл без записи и предупреждения, а затем принялся рассказывать причину своего появления. — Она снова приходила. Та девушка. Она приходит каждую ночь, ваши таблетки не помогают, — твердил пациент. Мимо Геры прошли четверо: два охранника, скрутившие какого-то парня, и невысокий человек в белом халате. Доктор проронил фразу, содержание которой было о пребывании в изоляторе, и Герман вздрогнул. Он смог узнать парня, глядящего в пол: это был Руслан, которого ему показал Эрик во время вчерашней экскурсии. Миронов мысленно пожелал этому сумасшедшему удачи, потому что сам не хотел бы оказаться в таком положении. В кабинете Кролев продолжал расспрашивать пациента: — Что она говорит? — Всё то же. Обвиняет меня в том, чего я не делал. Мне надоело, я не хочу больше видеть её! — безнадёжно воскликнул посетитель. Герман вздрогнул от этого несчастного тона взрослого на вид человека. — Понимаю, Кирилл. Поскольку сейчас наша беседа не совсем анонимна, — сказав это, Пётр Борисович выдержал короткую паузу, — я хочу предложить тебе прийти в понедельник в три часа, чтобы обсудить все с глазу на глаз и найти другой подход к решению твоей проблемы. В общем, я сделаю всё, что в моих силах. Парень сказал ещё пару слов доктору, а затем попрощался и вышел. По пути он взглянул на Германа и поджал губы, будто бы испытывал жалость ко всем психически больным людям, которые находятся в клинике, а не дома в окружении родных. Гере это не понравилось, и он, резко поднявшись с места, направился в кабинет психиатра, чтобы ненароком не ударить проходящего мимо парня в классной кожаной куртке. — Я знал, что это ты, — торжествующе произнёс Пётр Борисович, потирая ладони одну об другую в предвкушении продуктивного разговора. — Ты вспомнил события четвёртого февраля? — Нет, — сказал Герман и сел напротив доктора. — Я хочу предложить вам кое-что. — Что же? — Кролев склонил голову, с интересом глядя на пациента. — Отпустите меня домой, и я сделаю так, что Марина придёт просить вашей руки. — Твоя мать? — увидев недовольный взгляд, доктор поправился: — точнее, мачеха. Ты всё ещё думаешь, что мы с ней состоим в романтических отношениях? — Знаете, что? Я помню вас, док. Вы приходили накануне моего похищения и незаконного содержания здесь. Сначала я не обратил внимания на это, но теперь понял. Пусть вы были с усами, я всё равно вас узнал, — торжествующе произнёс Гера. — Конечно, вы это не признаете. И она тоже. Потому что она спит и с вами, и с моим отцом. А отец слеп, просто слеп по отношению к ней. Он не видит, какая Маринка на самом деле. Его разум затуманен её красотой, хотя лично я не вижу в ней ничего привлекательного. И ваш разум она тоже затуманила. И я... Я знаю, что вы в глубине души хороший человек. Пожалуйста, давайте вместе выясним, какая Маринка на самом деле. Я докажу, что она не такая, как вам кажется. Психиатр с отстранённым видом слушал монолог Германа, не перебивая и не усмехаясь. Через пару секунд, когда парень замолк, Пётр Борисович сказал: — Думаю, нужно сменить лекарство или увеличить дозу прежнего, потому что тебе всё хуже. Бредовые идеи набирают обороты с каждым разом, и мне становится страшно за твоё состояние. Попробуй посмотреть на ситуацию с другой стороны, обдумай хорошенько всё, что ты мне сказал. И тогда ты поймёшь, что это не может быть реальностью. Это просто выдумки твоего нездорового сознания. Если будешь следовать моим советам, вскоре наступит ремиссия. Герман закатил глаза от осознания собственного бессилия в этой ситуации. Доктор не хочет ничего слушать и упорно пытается убедить всех в том, что Гера болен. Я не смогу, не смогу с ним договориться, с горечью подумал парень. — Это опасное место. Здесь убийцы, извращенцы и прочие... Они могут навредить мне, — сказал Герман, пытаясь надавить на жалость доктора. Он подумал, что это верный ход. — Не беспокойся, не навредят. А если тебе страшно, то это нормально: даже некоторым работающим здесь людям некомфортно находиться рядом с психически нездоровыми людьми. Но у нас есть прекрасная охрана, которая всегда готова прийти на помощь и устранить обидчиков, Герман, — улыбнулся Пётр Борисович. — Психиатрические больницы и созданы для того, чтобы люди выздоравливали в комфортных условиях и постоянно находились под наблюдением врачей. Здесь никто не тронет тебя. — Допустим, — сказал Гера. — Но почему вы не можете отпустить меня домой? Родные стены лечат, как говорится. — Я уже упоминал, что мачеха принудительно госпитализировала тебя. Пока она не решит отправить тебя на домашнее лечение, я вынужден буду настаивать на мирном поведении в этих стенах и беспрекословном послушании с твоей стороны. В общем, ничего не могу поделать. Герман тяжело вздохнул. Способы уговорить доктора закончились, и теперь он не знал, что сказать. Неожиданно открывшаяся дверь дала парню новую цель для нападок: Марину Михайловну Миронову. Худая длинноногая женщина с короткими белыми волосами вошла в кабинет психиатра, осторожно закрыв за собой дверь. Герман всегда считал, что Маринке нужно запретить надевать туфли на высоких каблуках: рост около метра восемьдесят в сочетании с десятисантиметровыми каблуками делали её «фонарным столбом», на который при разговоре нужно было смотреть, запрокинув голову. Именно поэтому Герман со своим метром семьдесят пять постоянно глядел на стену, картину или куда угодно, лишь бы не на её грудь, находившуюся в поле зрения. Несмотря на враждебные отношения между ними, было бы жутко неудобно, если бы Гера пялился на бюст жены своего отца. В свои тридцать три Марина Михайловна имела эстетично гармонирующее с образом золотое колечко в левой ноздре, хотя её ровесницы в то же время болтали про ужас пирсинга. Сколько ни подтрунивал по этому поводу Герман, женщина не предприняла никаких попыток прекратить шутки в свой адрес. Видимо, решила отомстить за всё сразу. Что ж, Гера собирался сообщить мачехе, что её план удался. — Здравствуй, — сказала Марина и повернулась к доктору. Заметив находящегося в помещении Германа, она удивлённо уставилась на приёмного сына, а затем произнесла: — Я не знала, что ты разрешаешь особо опасным разгуливать без охраны или наручников. — Ох, так вы на «ты»? — истерично рассмеялся Гера, поглядывая то на Петра Борисовича, то на мачеху. — Знаете, я ни секунды не сомневался. — У нас здесь не тюрьма, Марина, потому что Герман не преступник, а психически больной человек. И наручники ему не нужны. Так, Гера? — спросил доктор у парня. Герман не ответил, но психиатр не обратил на это внимания. Кролев продолжил разговаривать с Мироновым: — Нет ничего аморального или дурного в том, что мы с твоей мачехой на «ты». Просто ты слишком много внимания заостряешь на одной из своих бредовых идей. Марина всё ещё стояла у двери, видимо, собираясь уходить, и Пётр Борисович пригласил её подойти поближе. Она послушно приблизилась к двоим, но не села на свободный стул, опасаясь действий со стороны Германа. Парень смотрел на женщину и улыбался самой сумасшедшей улыбкой, которая была в его арсенале. Доктор решил прекратить это ужасающее мгновенье вопросом: — Марина Михайловна, как вы смотрите на то, чтобы перевести Германа на домашнее лечение? — Я категорически отказываюсь, Пётр Борисович, — произнесла она с напором на обращение, переместив взгляд на психиатра. — Он опасен. — В каком же месте я опасен, Марина? — спросил Гера, не отрывая взгляда от мачехи. Он с трудом преодолевал желание врезать по её накрашенному лицу. — Есть ли ещё хоть какой-нибудь повод запирать меня в психушке, кроме нашей неприязни друг к другу? — Я бы пережила нашу взаимную антипатию, Герман. Думаю, доктор рассказал тебе причину, по которой я решила поместить тебя сюда... Парень быстро поднялся с места и приблизился вплотную к женщине. Та испуганно захлопала глазами, а психиатр просто смотрел на сие действо, зная, что Гера не причинит вреда своей мачехе. — Это наглая ложь, — сказал Герман. — Я уверен, что и пальцем не трогал твою дочь. И ты это знаешь, и твоя Вика это знает. А Оля? Ты и Оле сказала, что я психически болен? Потому что, насколько я помню, четвёртого февраля она была у бабушки, куда ты отправила её грипповать. Если бы в тот момент моя родная сестра была дома, то помешала бы твоему плану избавления от меня. Держу пари, она не поверила в байки про то, что я пытался избить твою дочь. — Оля на распутье, — произнесла Марина. — Она, конечно, как твоя верная соратница, упорно не верит мне, но я-то знаю, что другая её половина допускает возможность твоего сумасшествия. Девочка помнит, как сильно ты был потрясён смертью матери, как ты переживал по поводу свадьбы отца. Эти факторы вполне могли повлиять на твоё помешательство. — Чего ты хочешь, сука?! — вдруг заорал Герман, почувствовав прилив злости, а вместе с ним и силы. Он резко толкнул Марину к стене и та, не устояв на каблуках, схватилась за стоящий рядом стул, чтобы не упасть. Пётр Борисович решил, что сейчас уже пора останавливать разбушевавшегося парня, и, подойдя к нему сбоку, положил руку Гере на плечо: — Такие действия в отношении женщин не приветствуются, Гера, так что перестань. Парень продолжал прожигать взглядом Марину: — Хочешь, я съеду из квартиры? Хочешь? Легко! Только выпусти меня отсюда! Я не домашняя крыса, которую можно продать или выбросить! Я человек, Марина! И я совершенно здоров! Это ты больна, ты! Ты, тупая мерзкая старая дура! — Я сейчас позову охрану, Миронов! — припугнул парня психиатр. — Отойди от неё! Прямо сейчас! — Нет, — неожиданно спокойным тоном произнёс Герман. За секунды в его голове рождался план дальнейших действий. Раз охраны нет, можно взять в заложники мачеху, а чтобы она боялась ещё больше, нужно приложить к её шее заточенный карандаш, угрожая повреждением артерии. Поскольку психиатр находится в тесных отношениях с Мариной, он не позволит ей умереть, а, следовательно, выполнит любые поручения. Нет, нет. Пётр Борисович не так глуп. Возможно, он и даст Герману шанс уйти, но как только Марина окажется в безопасности, парня сразу же поймают и затянут обратно в психушку. Прятаться негде: все вокруг знают, что у него нет друзей, которые смогут прикрыть в подобной ситуации. Есть только бабушка Германа по материнской линии, которая способна приютить внука на время, но и здесь проблема: первым делом при пропаже Германа пойдут к Ольге Александровне. Для выезда за границу у парня также нет необходимых документов; да что там говорить: у него на руках нет вообще никаких документов для осуществления подобных махинаций. Был один шанс на побег и успешное скрытие, но не сейчас, а немного позже. Для этого Оля, сестра Геры, должна найти человека, который сделал бы поддельный паспорт и пару других липовых документов для выезда за пределы страны. Герман покинул бы территорию больницы, получил бы новое имя и детали внешности: линзы, парик и прочие предметы, которые помогли бы скрыться от государственных служащих. Но для осуществления этого плана нужно было много времени, потому что на данный момент Оля больна гриппом, а когда выздоровеет, придётся долго искать нужного человека для подделки документов. В кабинет ворвались охранники и скрутили обескураженного Германа, до сего момента продолжающего строить планы побега. Марина облегчённо выдохнула, а психиатр покачал головой: — Мне жаль, Миронов, но ты должен быть изолирован прямо сейчас. Уведите его. Сбитого с толку парня вели по неосвещённым коридорам в звуконепроницаемую комнату, называемую изолятором. Парень кричал в надежде, что Эрик, Лена или кто-нибудь ещё придёт и поможет. Но никого не было. Коридоры пустовали, будто все мигом вымерли. Никто не выглядывал из палат; отовсюду было тихо, как на кладбище. Гера не оставлял попыток вырваться, но эти охранники были слишком сильны. Злость пропала, осталась только растерянность и безысходность. Парня доставили на четвёртый этаж в одну из комнат с железной дверью. Как оказалось, внутри небольшое помещение без окон было полностью отделано чем-то мягким, чтобы буйные не разбили себе голову о стену. Осознав, что он сам один из этих буйных, Гера громко рассмеялся, заставив охранников с осторожностью переглянуться. Когда двое закрыли парня в изоляторе, он первым делом проверил, можно ли разорвать эту отделку, чтобы немного покалечить себя и попроситься в отсек первой помощи самоубийцам. Ничего не вышло: ткань была слишком прочной, а с собой у Германа не было ничего острого. Парень плюнул на это бесполезное занятие и принялся звать охрану, чтобы те принесли ему поесть. Через десять минут безрезультатного крика Гера понял, что еды ему не видать, и решил немного поспать. Очнулся он от звука открывающегося замка. К нему пришла какая-то старая толстая медсестра, которая приказным тоном велела парню принять таблетку, и Герман не мог ей отказать: опасался, что эта грозная женщина вырубит его с одного удара. Медсестра удалилась так же быстро, как и пришла, и парень пожалел, что упустил возможность немного поспорить с ней. Ему было ужасно скучно в этих четырёх стенах без надоедливых разговоров Эрика, без постоянного шума, доносящегося то с одной, то с другой стороны, без яркого света. Здесь, в изоляторе, была только одна лампочка, прикрытая специальной небьющейся прозрачной штукой, названия которой Гера не мог вспомнить из-за затормаживающего действия лекарства. Свет от неё был приглушен, и это усыпляло парня. Герман снова провалился в сон.