***
Четвёртого марта в десять утра Гера вошёл в кабинет Петра Борисовича, где уже находились двое: Лаврентьев и Филатов. — Максим, как насчёт чашечки кофе после работы? — спросил адвокат, не заметив явившегося Миронова. — Не откажусь, — расплылся в улыбке Максим Георгиевич. Герман откашлялся, обратив на себя внимание, и сказал: — Я бы тоже сходил выпить кофейку. Вот только человек, который мог меня пригласить, вдруг оказался моим воображаемым другом, — парень сел на обозначенное место. — Неожиданно, правда? Вам двоим в какой-то степени повезло. — Балабол, — фыркнул покрасневший Евгений Михайлович и уткнулся в бумаги. Лаврентьев чуть заметно усмехнулся. За десять минут явились Кролев, Разумов, (по какой-то причине сочтя нужным увидеть очередное поражение Геры), глава семейства Мироновых Юрий, а с ним Марина и Оля. Когда все утроились на местах, Максим Георгиевич поднялся, с едва заметной улыбкой обвёл присутствующих взглядом и поздоровался, после чего с весьма довольным видом сел. — Итак, Герман, — он посмотрел на парня, находящегося прямо перед ним. — Я буду задавать вопросы, а вы честно отвечайте на них. Ясно? Гера кивнул. Ему было страшно начинать все это, ведь не было никаких, кроме слов Филатова, гарантий, что этот психиатр сможет посодействовать переводу Германа на домашнее лечение. Тем не менее, Лаврентьев начал: — Чувствовали ли вы за время пребывания в больнице неконтролируемую злость? — Несколько раз, — признался парень. Психиатр кивнул: — Вы отказывались от препаратов, которые были прописаны вам Петром Борисовичем Кролевым? — Нет, я их исправно принимал. Евгений Филатов что-то записал в блокноте и пододвинул его поближе к Лаврентьеву. Максим посмотрел на письмена адвоката, а затем удивлённо взглянул на приятеля и отрицательно помотал головой. Гера недоумённо уставился на них, и Лаврентьев, заметив образовавшуюся паузу, продолжил расспросы: — Проявляли ли вы, Герман, акты насилия по отношению к кому-либо за время нахождения здесь? — Однажды. Когда чуть не задушил доктора Кролева. Пётр Борисович, находящийся справа от Максима Георгиевича, горько усмехнулся. Оля с отвращением взглянула на главврача, и в тот момент она поняла, что сегодня её брат точно уедет домой. Ведь об этом твердило все: хорошее настроение Лаврентьева и Филатова, раздражение в голосе Марины и эта странная улыбка Кролева. — Признаёте ли вы свою вину за нанесённый доктору ущерб? — Признаю, — солгал Герман. Весь этот разговор напоминал парню викторину, где на кону вместо денег стояла свобода. Ответил то, что от тебя хотят услышать, – ушёл домой. А эти люди хотят слышать только сладкую ложь, как бы пафосно или глупо это ни звучало. Если же не солжёшь, то останешься в больнице. Всё по правилам, а ложь во спасение никому ещё не навредила. — Вы помните, как пытались избить Викторию Миронову? — перешёл психиатр к другой, более волнующей всех присутствующих теме. — Нет, я этого не помню. — Вы утверждаете, что не пытались избить её? — Я этого не могу утверждать, поскольку не помню. Но если я и применял в её отношении какую-либо силу, то очень сожалею. — Вы по-прежнему думаете, что Эрик Штольц реален? Миронов поднял глаза на доктора, держа в голове мысли о лжи во спасение. Сказать «нет»? Я, черт возьми, предам самого себя! Солгать об Эрике, чего ещё не хватало! Но... Если скажу «да», то меня могут оставить здесь надолго. Я же так упорно шёл к свободе, и теперь в одном шаге от цели! Что, что, что, что мне делать? Герман глубоко вздохнул, а затем произнёс то, что полностью противоречило всем его предыдущим действиям и словам: — Да, я по-прежнему так думаю. Кролев устало протёр глаза, будто молча поражаясь глупости этого парня. — Вы не отрекаетесь от своих слов, хотя вам не единожды повторяли, что он лишь галлюцинация. Почему? — спросил Лаврентьев. — Я чувствую его где-то рядом. Я знаю, что он реален. — Вы же понимаете, что ваши слова могут быть истолкованы мной не так, как вам хотелось бы? — будто бы уточнил Максим Георгиевич. — Ничерта он не понимает, — негромко вставил Пётр Борисович. — Понимаю, — сказал Миронов, продолжая глядеть Лаврентьеву в глаза. — И вы можете остаться здесь на ещё один курс лечения. — Я понимаю вас, доктор. — Так почему же вы так говорите? — Вы что, пытаетесь переубедить меня? — сощурился Герман. — Здесь я задаю вопросы, не вы. — Я говорю так потому, что мне не трудно остаться здесь ещё на несколько месяцев. Если надо, то останусь. И долечусь. Максим Георгиевич сообщил, что вопросов больше нет, и начал совещаться с адвокатом посредством всё того же блокнота. Через три тягучих, словно жвачка, минуты Лаврентьев встал: — Рад сообщить, что один из этапов лечения прошёл со значительным результатом. Пациент начинает осознавать неадекватность своих действий, что говорит о ремиссии психоза. Я считаю, Германа можно отпустить на домашнее лечение. Если, конечно, его доктор, — Максим Георгиевич посмотрел на Кролева, — будет не против. Пётр Борисович быстро покачал головой, будто бы обрадованный окончанием возни с этим парнем, и Маринка тяжело вздохнула. Оля расплылась в улыбке и задорно толкнула отца локтём в бок, говоря этим о правдивости своих предположений. В кабинет заглянул лучик солнца и упал на пол перед Германом Мироновым. Парень улыбнулся, и они с Лаврентьевым переглянулись. Гера одними губами сказал доктору «спасибо»; тот только кивнул. Кабинет постепенно пустел.***
После вердикта Юрий выразил своё желание забрать сына домой. Его молодая супруга в это время стояла рядом с мужем и выдавливала из себя улыбку типа «я очень рада, что мой сумасшедший приёмный сын наконец-то выздоровел и готов вернуться домой, где и без того катастрофически мало места». — Хорошо. В общем, документы будут готовы завтра, — сообщил Кролев, — позже заедете и заберёте их. А сейчас, — психиатр поборол позыв сказать что-то вроде «катитесь ко всем чертям», ведь его воспитание запрещало это делать, — возвращайтесь домой. — Пётр Борисович посмотрел на младшего Миронова: — Всего доброго, Герман. Передаю свои полномочия доктору Лаврентьеву. Кролев быстрым шагом ушёл в сторону лестницы, а семейство Мироновых осталось стоять рядышком, не говоря друг другу ни слова. — Отойду, — коротко вымолвила Маринка и пошла за психиатром. Юрий горько посмотрел вслед жене, а затем обратился к сыну: — Я рад, что мы снова будем все вместе. Гера не ответил отцу. Когда Максим Георгиевич объявил своё решение, на парня одновременно обрушилось такое количество эмоций, что Герман не знал, на какой из них заострить своё внимание. Он не мог поверить, что всё это возможно, что это на самом деле происходит. А потом Гера подумал о Штольце. Нет, он не должен остаться просто фантомом, не имеющим ни достоверных опровержений, ни доказательств своего существования. — Мне нужно зайти к доктору, пап, — выдавил парень. — Подожди меня в машине, ладно? Юрий кивнул, взял Олю под руку, и они вышли на свежий воздух. Гера направился в кабинет Кролева к своему новому психиатру. — Вы что-то хотели узнать? — кажется, даже без удивления спросил Максим Георгиевич, поливая откуда-то взявшийся на окне цветок. Миронов подошёл к Лаврентьеву поближе: — Эрика Штольца никогда не существовало, да? — тихо спросил он. — Он правда был моей фантазией? Мужчина поставил бутылку с водой и задумчиво провёл рукой по подбородку. — А сами как думаете? — спросил он через пару секунд. — Я не знаю. Кролев меня запутал. Или я сам запутался. Не знаю. Скажите мне, — Герман умоляюще посмотрел в светлые глаза психиатра. Максим Георгиевич отвернулся от парня и продолжил поливать цветы, приговаривая: — Куда запропастился доктор Кролев? Гера прошёлся по кабинету, вспоминая, как совсем недавно пытался разнести его в пух и прах. Теперь тот момент казался ему необыкновенно далёким, будто это происходило года два или три назад. Миронов сел за стол психиатра и закинул на него ноги в кедах. — Я подожду вашего ответа здесь. Скажете, когда будете готовы рассказать мне правду. Лаврентьев, заметив местоположение до крайности обнаглевшего Германа, расхохотался: — Вы меня удивляете. Бесстрашный и безбашенный. Таким ли нужно быть по жизни? — Именно таким, доктор, — сказал Гера. Он посмотрел на супругу Петра Борисовича, укоризненно глядящую на него со знакомой фотографии, и поспешно вернул ноги на пол. — А не то подобные Кролеву задавят своим псевдо профессионализмом и слишком большим эго, — парень взглянул на Лаврентьева: — Я прошу от вас только один ответ и не понимаю, почему вы до сих пор ничего не сказали. В дверь постучались, и психиатр снова принялся ухаживать за растением на подоконнике, будто в этом кабинете он играл роль садовника. Герман, восседавший на самом главном месте, позволил человеку войти. Но он не думал, что гостем окажется Штольц. Парень неспешно поднялся и подошёл к светловолосому парню, обсматривая его со всех сторон. Эрик, или иллюзия Эрика, светился от радости, но стоял смирно, пока друг его разглядывал. Нет, нет. Это снова рецидив моей болезни? Или он всегда был здесь? Я его воображаю или вижу на самом деле? — думал Гера. Миронов дотронулся до возвратившегося друга, но быстро одёрнул руку, будто от кипящего чайника. Он тёплый. Он живой. Я запутался. Я не могу отличить фантазию от реальной жизни. Я действительно сумасшедший. Я псих. Закройте меня в грёбаном изоляторе, пока я кого-нибудь не убил. — Доктор, — обратился Герман к Лаврентьеву, не отрывая взгляда от Штольца, — скажите мне, что вы его видите. Максим Георгиевич молчал. — Эрик? — спросил Гера у самого парня. — Скажи, ты реален? Штольц улыбнулся: — Сам не уверен. У нас, сумасшедших, всегда не до конца ясно, где реальность, а где иллюзия. Но, как бы там ни было, счастье находится где-то посередине. Герман подумал, что ему наплевать, придуманный это человек или настоящий. Главное, что он здесь. Парень обнял Эрика, и тот засмеялся: — Я не мылся десять дней, глупый Миронов! — Ты платишь мне той же монетой?! — картинно возмутился Гера. — Вообще-то, справедливо, но я хочу тебя обнять. Я же соскучился. Парни простояли, обнимаясь, около пяти минут. Всё это время на них весело смотрел Максим Георгиевич, с радостью думая, что Герману теперь будет с кем выпить кофе.