_________________________
[1] Блокада Ленинграда 1941–1944 гг., длилась 872 дня. [2] Харьковская операция 1942 года (Вторая харьковская битва) — крупное сражение Великой Отечественной войны. Наступление советских войск началось как попытка стратегического наступления, но завершилось окружением и практически полным уничтожением наступающих сил Красной армии («операция Fredericus»). Из-за катастрофы под Харьковом стало возможным стремительное продвижение немцев на южном участке фронта на Воронеж и Ростов-на-Дону с последующим выходом к Волге и продвижением на Кавказ.V.
30 декабря 2018 г. в 13:00
Ирина с тоской смотрит на серое небо и унылый пейзаж — золотая осень закончилась. Разноцветные листья жухнут и облетают, недавно прошёл дождь, из-за чего во дворе перед домом сплошь грязь да лужи. И холодно теперь, даже окна в своей комнате и на общей кухне они с Ликой заклеили вот уже несколько дней как. С трещиной дела обстоят хуже, но пока дело успешно решается ватой.
Девушка перестаёт дышать на руки, натягивает рабочие перчатки, перехватывает древко метлы крепче и начинает методично сметать мусор в одну кучу. Мимо неё проносятся ребятишки, два мальчика-близнеца с первого этажа, этой осенью в первый класс пошли; один из них спотыкается о метлу и растягивается животом на разбитом асфальте. Брат помогает ему подняться, Ира тут же отряхивает перчаткой его грязную курточку, а на плач ребёнка спешит мать, измождённая молодая женщина. Емельянцева уже готова выслушать в свой адрес ругань вроде «тут дети играют, аккуратнее со своей метёлкой», но «на орехи» достаётся несчастному пострадавшему — «тётя порядок наводит, зачем вы ей мешаете?», — отчего мальчишка надувает губы и понуро ковыляет вслед за мамой и братом к подъезду.
— Дети, — добро усмехается знакомый голос рядом.
Слова принадлежат Гофману, её соседу через площадку. Ирину всегда подмывало обратиться к нему по имени-отчеству — всё-таки мужчина в летах, хоть пока ещё не совсем старик, — но отчества своего он не сказал, разрешил звать просто по имени. Кто-то из жильцов кличет его Немцем, хозяин квартиры, в которой Гофман с тёть Зиной комнату снимает, — фашистом, да по пьяни всё пристрелить грозится «за девятьсот дней"[1] и Харьковскую[2], в которой, на поверку, ни один из них не участвовал.
— Доброе утро, Гофман, — отзывается девушка. Несмотря на его нищенское существование и алкоголизм, ей нравится немец: не конфликтный и собеседник неплохой, когда-то, ещё при СССР, музейным сторожем работал. Каждый день ходит на Андреевский рынок с мешком, продаёт мелочь всякую, чтобы хоть какие гроши на жизнь выручить. Ветеран много за «койко-место» в своей коммуналке не берёт, на поесть и выпить худо-бедно хватает — тётя Зина, сожительница его, тоже не бездельничает, — а другого Гофману и не требуется.
— Так уже обед скоро, милая девушка.
Ира улыбается, поправляет сползшую на глаза шапку, и возвращается к работе, на что Немец, снова уходя торговать, ворчит что-то одобрительное. От ритмичных движений через пару минут становится теплее даже в потрёпанном рабочем бушлате и выцветшей «спецовке», но руки всё равно приходится греть — перчатки совсем прохудились. А на новые денег нет ни у домоуправляющего, ни у самой девушки.
Поэтому Емельянцева не стесняется попросить у направляющегося к урне Васгена Аванесовича газету с объявлениями, раз та ему уже не нужна. Грузный армянин средних лет не оставляет без внимания:
— Работу ищешь?
— Да, — не скрывает Ирина, запихивая сложенные вшестеро листы во внутренний карман. — Дворником холодно зимой будет, а мне даже простывать не стоит — сразу с гриппом слягу. Миндалины в детстве удаляли.
— Может, ко мне пойдёшь? — спрашивает Васген Аванесович. — Продавщицей. Я тут магазин продуктовый на Андреевском открываю, мне сменщица нужна. Ты, вроде, девочка толковая, чего тебе улицы скрести? Я тебе трудовую оформлю.
Девушка соглашается без колебаний: она живёт здесь достаточно долго для того, чтобы доверять Васгену Аванесовичу.