Прочь из моей головы

Астория Астория привыкла к тому, что те, кем она восхищалась когда-то, рано или поздно ее предают. Когда Астории было пять лет, Дафна придумывала страшные истории про монстров, которые просыпаются ночью в коридорах, чтобы удержать ее в спальне и приучить ложиться спать вовремя. Просыпаясь в холодном поту даже много лет спустя, она не могла отделаться от детского страха, вцепляющегося острыми когтями ей в глотку. Когда Астории было семь, мама собрала вещи и, не попрощавшись, покинула дом Гринграссов. Даже когда она вернулась, разочаровавшись в ветреном любовнике, и слезно умоляла их отца принять ее обратно в семью, Астория так и не смогла ее простить. Когда Гарри Поттер ранил ее, назвав спасение людей — фикцией, благодаря которой она добивается внимания и признания, Астория проглотила обиду и сказала себе, что первая влюбленность редко дает плоды. Когда же до нее дошли слухи, будто Драко сбывает детям наркотики, она не смогла заставить себя принять это за чистую монету. Малфой никогда не восхищал ее, напротив, он будто бы всеми силами пытался вызвать у окружающих отторжение. Опротиветь всем до такой степени, чтобы ни у кого не возникло желания заподозрить в нем наличие хорошего и встать на его защиту. Быть может, именно потому Астория считала, что Малфой, как никто другой, заслуживает веры в себя. — Я готова сделать, что скажете, — заявила она, когда, получив записку от Гермионы, пришла в нерабочий девичий туалет на первом этаже. — Но откуда такая уверенность, будто Бен помнит, кто дал ему наркоту? Панси, сделав затяжку и стряхнув пепел в ржавую раковину, оглянулась на Гермиону. Та сидела по-турецки перед небольшим медным котлом и сосредоточенно помешивала остывающую сыворотку правды. — Информация от Нотта, — нехотя созналась Паркинсон, когда поняла, что Гермиона не собирается вдаваться в детали собственного плана. — Он узнал от приятелей Бена, что он им уже за неделю начал обещать дешевую дозу кайфа от «надежного поставщика». Это значит как минимум то, что мелкого паршивца не развели на вечеринке. Он уже пришел туда с целью обдолбаться. Астория нахмурилась. Ее неприятно удивило, что пухлощекий Бен с большими оленьими глазами в обрамлении пушистых ломких ресниц, придающих его виду еще больше невинности, не покладистый домашний ребенок, а пустоголовый повеса без тормозов в голове. — Он все еще в больничном крыле, — вмешалась Гермиона, отложив деревянную палочку для помешивания, и вытерла руки о полы форменной мантии. Как отметила про себя Астория, обе — и Грейнджер, и Паркинсон — выглядели уставшими и вымотанными. Панси и вовсе машинально закурила вторую сигарету, будто бы не обратив внимания на то, что делают ее руки: стеклянный взгляд ее голубых глаз выдавал отстраненность от происходящего и глубокую мрачную задумчивость. — Бен тебя знает, да и ты на курсах медицины часто тренируешься на больных, так что твой визит не вызовет у него подозрений. Нужно будет добавить сыворотку в его питье перед разговором... Только не в лекарственные зелья, это может дать непредсказуемую химическую реакцию. Гермиона указала на котел с зельем: — Я сварила про запас, но двух капель будет достаточно. — Угу, — Панси криво усмехнулась, на мгновение очнувшись от прострации. — Капнешь больше — он начнет выбалтывать тебе подробности своих влажных подростковых снов. Так что аккуратнее с пропорциями. Астория вздохнула. Прекрасно. Ей придется делать что-то незаконное. Иногда ей хотелось, чтобы ее идеализм в подобных ситуациях не брал верх над здравомыслием. Потому что это делало ее слишком похожей на ту же Гермиону Грейнджер и заставляло усомниться в верности постулатам своего факультета. — Я все сделаю сегодня же днем, — сказала Астория, осторожно подбирая слова. — Но ты должна пообещать мне кое-что. Гермиона подняла взгляд, и Гринграсс показалось, что та еще на стадии разработки плана знала, что у нее потребуют. Грейнджер была пугающе хороша в просчете дел на несколько ходов вперед. Как далеко она могла видеть? Насколько предсказуемыми ей казались реакции людей? — Все будет в порядке, Астория, — произнесла Гермиона, вдруг мягко располагающе улыбнувшись. — Я тебе обещаю, что у Бена не будет проблем, когда выяснится правда. Драко — Собирайся. Щелкнул замок двери, и в помещение хлынул свет из коридора, заставив его сощуриться — глаза слепило после нескольких часов, проведенных в кромешной тьме. Сотрудник Визенгамота залез рукой в карман мантии и достал волшебную палочку, бросив ее на кровать рядом с Драко. Удивленно вздернул брови, кратко оглядев камеру — Малфой не расстилал себе постель на узкой койке, как и не разбирал сумку, которую использовал, вместо подушки подкладывая под голову. — Думал, я здесь устроюсь как дома? — спросил Драко холодно: сложно было усмирить задетую гордость. Даже несмотря на то, что сам позволил посадить себя под арест. Сотрудник ничего не ответил. Только шагнул в сторону и дождался, когда он возьмет сумку и волшебную палочку и выйдет в коридор, чтобы закрыть за ним дверь. — Слава богу! Со скамьи у противоположной стены вскочила Гермиона. Она была в маггловской одежде — темных джинсах и мешковатой серой толстовке, из-под капюшона которой выбились непослушные каштановые кудри. Драко заметил, что напряженность последней пары дней отложила отпечаток на ее лице: в темных кругах под глазами, искусанных бледных губах. Гермиона кинулась, было, к нему, но в последний миг неловко замерла, теребя в руках бисерную сумочку и выжидающе на него глядя. Драко не знал, что ей сказать. «Спасибо» прозвучало бы так, будто он надеялся, что Гермиона его вытащит, поставив на кон свою репутацию. А «какого черта ты здесь делаешь?» — слишком грубо по отношению к девушке, которая смотрит на тебя так, будто и не надеялась больше встретить. Поэтому Драко просто спросил: — Кто? — Вейзи, — Гермиона пару секунд держала зрительный контакт, а потом нехотя отвела взгляд. Сотрудник Визенгамота тронул Драко за плечо. — Это предъявите на выходе, чтобы не было лишних вопросов, — он отдал Малфою заполненную форму и скупо улыбнулся, направившись в сторону залов. — Удачи. Драко и Гермиона молча вышли из здания министерства, замерев в тишине опустевшей улицы возле обшарпанной телефонной будки. — Аппарируем в Хогсмид и оттуда дойдем пешком? — спросил Драко так, будто не было недосказанности и отчаянного обоюдного нежелания встречаться взглядами. Малфой не хотел обсуждать произошедшее, а Гермиона опасалась спросить сама, потому что прекрасно знала, что настойчивость может привести равно как к откровению, так и к упрямой скрытности. — Сейчас территорию Хогвартса перекрыли для опечатки всех потайных ходов, — покачала головой Гермиона. Выражение в ее глазах выдавало то, что она не полностью откровенна. — Авроры будут там весь оставшийся день, и Макгонагалл разрешила нам остановиться в «Дырявом котле». — Отлично. Малфой сказал это искренне, потому что ему меньше всего хотелось сейчас пересекаться с кем-либо с курса, ловить на себе взгляды — осуждающие, насмешливые или сочувствующие. Слышать шепотки за спиной. Ему просто хотелось остаться одному. Но у Гермионы были свои представления о том, что ему нужно. — Какого черта ты творишь? — прошипел Драко, теряя терпение, когда уже на месте выяснилось, что Грейнджер забронировала только один номер. Ей будто бы не хватало проблем, потому что она стояла посреди комнаты, гордо вздернув подбородок, храбрясь и ожидая от него ответов на все свои вопросы. Прямо сейчас. Драко смотрел на нее в ответ с нескрываемой яростью. Эта девчонка не давала ему спокойного житья. Врезалась настойчивым зудом под кожу, осколочным ранением в самое сердце и неискоренимой мыслью внутрь черепной коробки. — Ты сделал это ради меня. Подставился ради меня, — сказала Гермиона решительно. Она даже не спрашивала, утверждала. — Почему? — Убирайся к черту, Грейнджер, — отмахнулся Драко, швыряя сумку в продавленное кресло у двери и распутывая галстук. С потолка осыпалось крошево старой краски, и гулко задрожали стекла в оконной раме — по железнодорожному мосту прямо над гостиницей громыхала, вгрызаясь колесами в рельсы, ночная электричка. — Мне все равно, где ты будешь сегодня спать. — Это не ответ на мой вопрос, — разозлилась Гермиона. Она сложила руки на груди, даже не намереваясь двигаться с места. — Убирайся, — повторил Драко, чуть ли не рыча. — Вон. — Я не уйду, пока ты не ответишь мне, — упрямо возразила Гермиона, хотя ее голос и дрогнул: ее спугнула ярость его тона, агрессия, проскользнувшая в резком движении навстречу. Шаг, еще один — теперь они были друг от друга на расстоянии вытянутой руки. Стекла перестали дрожать, и гул грохочущего состава стих в отдалении. Вновь между ними образовался вакуум тишины. Душащий, ревущий от напряжения, вместившего в себя все непонимание, всю боль, обиды и затаенные надежды. Все то, о чем они так долго молчали. — Просто скажи, неужели тебе так сложно, — Гермиона почти прошептала это. — Почему? — Грейнджер, — произнес Драко ровно. — Заткнись. — Иначе что? — она резко зло рассмеялась, запястьем мазнув по щеке, на которой отметилась влажным следом непрошеная слеза. — Выставишь меня за дверь и дальше будешь делать вид, будто все это ничего не значит? Я устала молчать и терпеть твое молчание в ответ. Драко, — она вложила в это имя мягкость и убедительность, которые заточенной сталью проехались по его натянутым нервам. — Почему? Малфой молча взглянул на нее в ответ, в этот момент задаваясь все тем же безнадежным вопросом, на который у него не было ответа — что же в ней такого? Что. В ней. Такого. — Ты трус, — выплюнула Гермиона в отчаянии. — Ты просто... Она сделала шаг в сторону двери, но Драко резко схватил ее за локоть, дернув на себя. Они оказались так близко — на расстоянии считанных сантиметров — что следующие свои слова он произнес прямо ей в ухо, и, даже если бы он шептал, Гермиона наверняка слышала бы его отчетливее, чем любую мысль из тех, что вертелись сейчас в ее голове: — Я предпочел бы считать, что я контролирую себя полностью. Свою жизнь, свои действия и мысли, — Драко двинулся ближе, его сухие губы коснулись мочки ее уха, заставив Гермиону застыть, почти не дыша. — Но правда в том, что ты — то большее зло, которое я выбираю раз за разом, когда есть шанс обойтись меньшими потерями, Грейнджер. Правда в том, что даже если мне скажут — вышвырни ее из головы, даже если мне предложат отказаться от тебя или сдохнуть в ту же секунду, я все равно выберу тебя. Вновь мелко задрожали стекла. Вновь страдальчески застонал дощатый пол. Гермиона вскинула голову, взглянув на Драко так, что у него не хватило духа добавить что-то еще. Столько было в ее глазах — страсти, жгучей благодарности, отчаявшейся радости оправданных надежд — что он не смог отпустить ее. Откреститься от собственных слов. Завтра он обязательно вспомнит о том, почему не должен пускать ее дальше расстояния вытянутой руки. Вспомнит о Люциусе, гниющем за решеткой Азкабана, вспомнит строгий взгляд матери, ее плотно поджатые губы и глаза, полные слез обиды и стыда. Наткнется взглядом на уродливое клеймо метки на левом предплечье, увидит в зеркале белые тонкие линии шрамов, исполосовавшие спину. Подумает о печати министерства в личном деле, заранее перечеркнувшей будущее, сделавшей бесполезным его усердие, его стремление из кожи вон лезть ради блестящих результатов в итоговом табеле. О разрушении и боли, которые идут с ним рука об руку. Он будет думать об этом завтра, но сегодня, глядя в ее карие глаза, он думал совсем об ином. Малфой скользнул рукой вверх по предплечью Гермионы, запутался пальцами в ее мягких пышных волосах. Секунда, и они двинулись навстречу друг другу, столкнулись зубами при поцелуе. Воздух между ними раскалился, и Драко подумал, что сейчас, в этот самый момент, они задыхались в жадном соприкосновении губ так, будто еще ни разу друг с другом не спали. Не было между ними самоуверенной ленцы или ощущения бесспорной собственности, которые появляются после первых нескольких раз. — Грейнджер... Драко заставил себя отстраниться. В глазах Гермионы было настороженное ожидание. — У нас с тобой не будет долго и счастливо, — как последнее напоминание самому себе, от чего он отказывался. Никогда не будет чего-то надежнее настоящего момента. Крепче и правдивее, чем здесь и сейчас. Гермиона издала легкий нервный смешок, а потом просто кивнула. Может, она и не понимала всего, что стояло за его решением. Но она соглашалась с ним. Ради одного лишь крохотного мгновения счастья. «Что же ты наделал, Малфой? Зачем вытравил из этой девчонки ее наивные надежды и мечты? Зачем заставил принять себя таким? Зачем позволяешь себе причинять ей боль вновь и вновь? Ты — слабак. Тебе недостает сил оттолкнуть ее раз и навсегда. Оборвать эту связь». — Ничего, — произнесла Грейнджер тихо. — Это... ничего. Драко привлек к ее себе за талию, смял ее губы в грубом настойчивом поцелуе. Дернул вниз застежку толстовки Гермионы, пока она разбиралась с металлической пряжкой его ремня. Одежды было неоправданно много, с трудом поддавались молнии и рукава, терпения на аккуратность катастрофически не хватало. Три верхние пуговицы рубашки Драко вырвались с корнем, надорвался по шву и спортивный хлопковый топ Гермионы. Под ним, конечно же, ничего больше не было. Драко усмехнулся. Вспомнил, что летом не единожды отпускал колкости по поводу ее нижнего белья. О, как злилась на него за это Гермиона в июле — Драко вдруг и сейчас до смерти захотелось съязвить о ее пуританских нравах. Отрезвить себя грубой издевкой хоть на долю секунды. — Пожалуйста, молчи, — пробормотала Грейнджер, прочитав немую насмешку в его глазах. Робко неуверенно улыбнувшись, сняла топ через голову, и слова тут же застряли у Малфоя в горле. — Что?.. Она смутилась его пристального изучающего взгляда, закусила губу и попыталась закрыть грудь руками, но Драко грубо перехватил ее запястья. — Не надо, — собственный голос подвел его, сорвавшись на хрип. Под дребезжание стекол и дробный стук колес по рельсам железнодорожных путей Драко толкнул Гермиону в сторону кровати, опрокинул на спину поверх вороха одеял. Впечатал ее запястья в матрас, не давая возможности отстраниться, невесомо поцеловал во вспыхнувшие от смущения щеки, в крепко зажмуренные глаза. Поцеловал в ямку под нижней губой, проследил языком линию тонкой девичьей шеи. Он чувствовал ее всю — здесь, под губами, когда целовал теплую кожу, под пальцами, которые поднялись с ее бедра к груди, сжали почти до боли. Чувствовал внутри нее что-то отчаянно бьющееся, чувствовал ее истовое желание не останавливаться. Никогда. Девчонка с ее большими наивными мечтами все еще была здесь, дрожащая в его руках. И сейчас у Малфоя не было никаких сил ее оттолкнуть. Эгоистично, мелочно, страстно, он отмел с таким трудом возведенное «надо» и присягнул сиюминутному «хочу». Россыпь трогательных темных родинок над ареолой соска. Драко накрыл их губами, одновременно с этим ведя ладонью по внутренней стороне ее бедра. — Драко. Ему нравилось, как она выдыхала его имя, когда он касался пальцами там. Тихо, почти жалобно. Нравилось, когда она смотрела на него из-под трепещущих ресниц, нравилось, когда она становилась уязвимой и слабой, когда была полностью в его власти. Господи, да Грейнджер бы не хватило сейчас даже на простое «остановись». Как тогда, в больничном крыле, она бросилась к нему, врезалась в его личное пространство со своим одуряющим запахом, своим сердцебиением, которое он почувствовал каждой клеткой тела, со своим преданным доверчивым взглядом. Забралась в голову навязчивой мыслью, которую он не смог ни запретить себе, ни затолкать в дальний угол сознания, ни вытрахать Дафной Гринграсс. Малфою нравилось заставлять Грейнджер терять над собой контроль, как терял его он. Ему нравилось мстить. — Драко... Между ее ног было влажно и горячо. Драко сносило крышу от всего — рваных выдохов, ее смущенного взгляда, терпкого запаха ее секреции. Того, как стыдливо пыталась она сдвинуть бедра, в то время как Драко упрямо вжимал ее собственным телом в матрас — стоять, Грейнджер. Не так быстро. От нетерпения звенело в голове и пересыхало в глотке. Поверхностное дыхание не давало насытиться воздухом. Быстрее стянуть последнюю одежду, прижаться ближе, дать ей почувствовать — да, Грейнджер, так сильно я тебя хочу. Она посмотрела ему в глаза за секунду до — откровенно, бесстыдно, с упрямым яростным вызовом. Очаровательно краснеющая, храбрящаяся, хрупкая Грейнджер. И Драко не выдержал, подался бедрами навстречу, вошел в нее одним слитным движением. Резко, до боли, сорвав с ее губ громкий стон. Сжал зубы так сильно, что заломило челюсть, лишь бы не вторить этому звуку. «Этого ты добивалась? Моей слабости, моей зависимости, моего отчаяния, когда кажется — либо сейчас, либо уже никогда». Все мысли ринулись прочь, и осталось только желание, всеобъемлющее и дикое. Никогда и ни с кем другим он не чувствовал и половины того, что будила в нем чертова Грейнджер. Драко уткнулся носом в ее худое плечо, пытаясь, изо всех сил пытаясь продержаться дольше. Почему. Почему в ней было так охренительно тесно? Почему с каждым новым толчком ему хотелось орать, сорвать глотку на ее имени, хотелось впиваться в ее податливые губы, проталкивать язык в ее рот, чувствовать острее ее ногти, царапающие его спину. Гермиона крепко обняла его руками за шею, судорожно всхлипнула, смаргивая выступившие на глаза слезы. «Тебе больно, Грейнджер?» Конечно же, больно. Ведь ее последний раз был с ним, летом, а кажется, будто целую вечность назад. Такое простое, опаляющее осознание — в ней был только он. Был и будет. Отныне и... навсегда. Ты поняла это, Грейнджер? Малфой стал двигаться медленнее. Вдумчивее, неуловимо нежнее. Как будто мало было слов, которые из него вырвались, мало откровений. Он закрыл глаза, концентрируясь на этом распирающем чувстве, на возбуждении, скручивающем внутренности раскаленным жгутом, на нарастающем напряжении. А потом прохрипел так тихо, что сам едва услышал сквозь оглушающий ток крови в ушах: — Гермиона. И сорвался на ее имени. Певучем, больно задевающем что-то жизненно важное. Замер в ней, будто отстраниться сейчас означало неминуемую смерть, стиснул ладонь, которой Грейнджер пыталась упереться в его мокрую от пота грудь. Гермиона застонала, вздрогнула от прошившей все тело сладкой судороги и плотно сжала его внутри себя. Драко замер, не дыша, и весь мир засыл ярким пятном на обратной стороне сомкнутых век. Он впился зубами в плечо Грейнджер и излился в нее, сотрясаясь от острого жгущего нутро наслаждения. «Моя». Такая необходимая мысль. Тягучий морок удовольствия все еще мешался с кровью в венах, но неминуемо рассеивался с каждым новым ударом сердца о ребра. Драко вышел из Гермионы, тяжело опустившись на спину рядом, уставился в потолок. И предательски дрогнувшим голосом повторил: — Ты моя.