Прочь из моей головы

Драко Команду объял дух молчаливой приправленной взаимной неприязнью распри. Драко не мог винить во внутреннем разладе Ургхарта — в конце концов, капитан делал все, чтобы сборная исправно трудилась на каждой тренировке, и здорово поддерживал боевой дух. Налаживать отношения между игроками вне поля в его обязанности не входило. Но когда Бэддок и Нотт стали играть вполсилы, саботируя пасы новенького Фишера, и едва ли удовлетворительно атаковать кольца, Ургхарту, против его же воли, пришлось вмешаться. — Какого волосатого хрена?! — орал он после очередной провальной тренировки. Барнаби Ургхарт был большую часть времени флегматичен и славился крайне неконфликтным нравом, поэтому теперь его раскатистый раздраженный бас вкупе с двумя метрами роста и крепким телосложением производили поистине устрашающее впечатление. — Что за чертовщина творится с вашей игрой? Бэддок и Нотт, к которым была обращена пламенная речь, мрачно переглянулись. — Вейзи — мой друг! — с вызовом ответил Малкольм, расшнуровывая высокий охотничий сапог, замызганный грязью. — Я шел в команду за ним, я играл с ним, и с его уходом моя мотивация полетела к чертям... — Мы с Вейзи сыгрались, а Фишер мельче и маневреннее, мы не успеваем за ним, — пожал плечами Нотт. По его взгляду сложно было понять, действительно ли он не может подстроиться под темп нового игрока или поддерживает агрессивный саботаж Бэддока. Драко и Блейз, наблюдавшие за перепалкой со стороны, дружно отвернулись каждый к своему шкафчику, продолжив переодеваться. Ургхарт же чуть не зарычал от злости, заехав кулаком по стенду с расписанием матчей. Несколько канцелярских кнопок осыпались на пол. — Не надо мне компостировать мозги, — рявкнул он. — Вейзи вылетел, потому что оказался нечистым на руку. — Мне казалось, на Слизерине все нечистые на руку. Только раньше такое не было поводом для вылета... — буркнул Малкольм, и это заставило Драко, который до того тщательно пытался контролировать собственное раздражение, вспылить: — Слизерин — факультет для амбициозных, неординарно подходящих к решению вопросов студентов, а не для идиотов, творящих хуйню просто потому, что им все сходит с рук из-за наличия денег. Блейз легонько тронул его за локоть и предупреждающе тихо произнес: — Драко. Но Бэддоку хватило одной этой фразы, чтобы сорваться с цепи. За отсутствием Вейзи, обычно вносившего смуту в любое обсуждение, он явно почувствовал себя свободнее в выражении недовольства. — Твоего мнения, прихвостень грязнокровки, никто не спрашивал, — выплюнул Малкольм. Малфой удивился сам себе, но в этот момент его оскорбил не грубый посыл фразы, а слово «грязнокровка». Он вздернул брови и холодно, стараясь унять царапающуюся в глотке злобу, спросил: — Как ты меня назвал? — Не прикидывайся, — сказал Бэддок, убирая инвентарь ящик и задвигая его под скамью. — Все мы знаем, с кем ты якшаешься. — Бэддок, ты в своем ли уме? — вмешался Блейз, почувствовав по недоброй ухмылке Драко и обеспокоенному взгляду Ургхарта, что обычная склока очень легко может перерасти в полноценную дуэль. — Грейнджер и Малфой — старосты школы. Они не могут не общаться. Малкольм фыркнул. Он явно собирался сказать что-то еще, но в этот раз решил вмешаться Нотт. — Я думаю, можно закончить обмен любезностями, — произнес он тихо и устало вздохнул, вешая влажное полотенце на крючок. — Капитан, Фишер, — обратился он к хмурому Ургхарту и новенькому пятикурснику, опасливо наблюдающему за происходящим из своего угла. — Мы с Бэддоком приложим все силы, чтобы наладить игру и не ударить в грязь лицом на первом матче сезона. Драко почувствовал прилив неясной благодарности к Нотту. Одной только спокойной репликой он остановил намечающуюся ссору и вернул всех к насущным вопросам. В стиле расчетливого недолюбливающего шумные скандалы Теодора. — Спасибо, — кивнул Ургхарт. В его голосе тоже послышались нотки облегчения. — О следующей тренировке предупрежу заранее. А теперь расходимся... В тот же вечер в гостиной Блейз подошел к Драко, когда тот переписывал конспект пропущенной пары зельеварения, и сказал, сев в кресло напротив: — Будь осторожнее, ладно? Мы все в последнее время немного на взводе, но тебе ни к чему проблемы. Ты только что был на грани отчисления. Драко поднял на него взгляд и криво усмехнулся: — А когда-то было иначе? — Малфой, — произнес Блейз с укором. В глубине его карих глаз промелькнуло недовольство. — Мы же с тобой оба знаем, что такое предубеждения и классовая ненависть. Ты едва не убил Бэддока взглядом, когда тот сказал «грязнокровка». Что будет дальше? Драко нахмурился. Он не задумывался о том, как выглядели его непроизвольные реакции со стороны. Как оказалось, очень зря. Ладно Блейз, он же знает его с младенческих лет, легко улавливает малейшие изменения, ему ничего не стоит заметить. Но что будет, если Драко не пресечет в себе ту другую, эмоциональную сторону, опасно надломившуюся в сторону уязвимой открытости? Его истинные настроения начнут понимать остальные. — Такого больше не повторится, — произнес он сухо, обмакивая кончик пера в чернильнице и выводя на пергаменте фамилию и курс. — Я подавлю это в себе. Блейз взглянул на него с изумлением. — Я совсем не это имел в виду, — пробормотал он тихо. — Я ведь не против того, чтобы вы с Грейдж... — Забини, это пройденная тема, — сказал Драко с нажимом. Он сильнее надавил на перо и случайно проткнул им пергамент. — Будь добр, не говори со мной о Грейнджер. Ее не существует вне контекста учебы и организационных вопросов. — Как знаешь, — пожал плечами Блейз. Забини заметил, что в гостиную спустилась Панси, и тут же поднялся из кресла, поспешив уйти в юношеские спальни. В другой ситуации Драко насторожил бы сменившийся тон отношений этих двоих, но мысли его заняты были совсем другим. Грейнджер не существовала на словах. Но продолжала жить в его голове. Панси У них не было захватывающей истории, какая случилась с Поттером и его друзьями, но у них была своя. Панси едва стукнуло восемь лет, когда ее впервые представили в Малфой-мэноре. На одном из скучных светских раутов, которые обожали устраивать взрослые. Панси помнила ясно, как если бы это случилось вчера, зал для приема гостей в стиле ампир, массивные колонны и замысловатую лепнину, тяжелые портьеры на стрельчатых окнах, легкие разговоры ни о чем в кружке восседающих на диванах дам и крутящиеся вокруг политики обсуждения среди мужчин, собравшихся с бокалами огденского у камина. Ничего примечательного для бойкой любопытной девчушки, которой интереснее было играть с дворовыми ребятами, чем сидеть ровно на стуле за детским столом и стараться не перепутать столовые приборы. Мама всегда говорила, недовольно поджимая губы, что Панси пошла буйным нравом в отца. Тот в свою очередь лишь улыбался Панси поверх плеча супруги и озорно подмигивал, прикладывая палец к губам. Когда Паркинсоны отправлялись в мэнор, родители обещали Панси новые знакомства, но закадычные друзья Драко и Блейз поначалу не хотели принимать ее в игру. «Девчонка!» — высокомерно морщил нос Забини, а Драко, будучи хозяином дома и вышколенным до автоматизма юнцом, лишь угрюмо молчал, не позволял себе колкостей, но взглядом явно давал понять, что Панси в их компании не рады. Тогда Паркинсон, оскорбленная до глубины души их презрением, не нашла ничего лучше, чем наброситься с кулаками на Блейза и выбить ему в отместку передний зуб. Прибежавшие на крики взрослые немедленно вправили зуб парой заклятий и остановили кровь, а упирающуюся Панси мать за ухо отволокла на чердак. Она, наверное, так и просидела бы одна среди метел и ведер до конца вечера, если бы Драко не заставил домовика открыть чердачную дверь, и Малфой с Забини, смущенно шмыгая носами и отводя взгляды, не пришли бы с повинной. — Ты принята, — нехотя выдавил из себя Блейз. — Будешь капралом, — добавил Малфой серьезно. — Генерал здесь я, а он, — Драко кивнул на Блейза, — пока что майор. С тех пор, как это водится у простых в обращении детей, они стали неразлучны. Ни один уикэнд не обходился без визитов, совместных игр в завоевателей далеких земель и участников экспедиционного корпуса, действующего на заселенных дикими драконами территориях. Роль огнедышащих тварей играли павлины Малфоев, которые порядком натерпелись от ребят за долгие годы их отрочества. Они взрослели. Хогвартс-экспресс уносил их раз за разом в шотландское предгорье, сменялись курсы, становились другими темы разговоров, прежние игры стали казаться наивными и детскими, вытесняясь квиддичем, потасовками со студентами других факультетов, а затем — втайне от родителей — алкоголем и шумными тусовками. Драко и Блейз стремительно вырастали из брюк и рубашек, школьная форма жала и чуть не трещала по швам на раздающихся в ширину плечах. У Панси росла и оформлялась грудь, худело прежде пухлое лицо. У парней ломался голос, пот стал пахнуть характерно резко. В одночасье, как спал занавес, разделяющий два пола, их стали интересовать девчонки. — Ты растешь, Персефона, — сказал отец летом перед пятым курсом, позвав ее к себе в кабинет. Он осунулся и постарел за годы, его взгляды в сторону дочери приобрели характер жесткости, и в тоне все чаще стали мелькать брюзжащие нотки недовольства. — Пора забыть о ребячестве. Ты все-таки девушка. Панси чувствовала, что потеряла в отце союзника своих приключений и благосклонного покровителя выходок, потеряла лучшего друга. Она никогда не говорила об этом вслух, но стремительные перемены в стареющем отце, а затем и его скоропостижная кончина разбили ее чуткое сердце, во многом ожесточили, сделали скрытной и осторожной, ищущей подвох в каждом, кто к ней приближался. За исключением, разве что, Драко и Блейза. Они были рядом на похоронах, они вели ее, рыдающую и пьяную, прочь с кладбища, укрывая курткой Забини от настойчивых репортеров, их блокнотов и щелкающих затворами колдокамер. Драко всегда приглядывал за Панси, даже если казалось, что его помощь не требуется, а Блейз просто был рядом. Как верный пес или гвардеец, защищающий монархию до последнего вздоха. Забини стал ее первым. И Панси стала его первой. Ничего приятного в их неловком копошении под одеялом, скорой разрядке Блейза и жуткой боли Панси не было. Но Паркинсон раз за разом, с кем бы она ни оказывалась в постели, неминуемо вспоминала свой первый раз. У нее были любовники получше тогда еще неопытного Забини, но почему-то делить постель именно с ним казалось чем-то чертовски правильным. Панси помнила, как они лежали, пытаясь отдышаться, на ее смятой постели под пологом в особняке Паркинсонов. Как Блейз обеспокоенно спросил, больно ли ей было, а потом, усмехнувшись, попросил не рассказывать о случившемся Драко. — Почему? — удивилась Панси. — Потому что я был ужасен, — закатил глаза Блейз. И они оба рассмеялись. Вот и теперь, уходя от Бэддока и игнорируя его возмущенное «Эй, какого хрена? Ты же сама хотела!», Панси с горечью вспоминала о том дне. Она захлопнула за собой дверь, ответив Малкольму нерешительным «Передумала», и торопливо спустилась в гостиную. Прогуливать зельеварение было опрометчивым решением, но, как оказалось, не одна она предпочла этим утром не ходить на первую пару. В развернутом к камину кресле устроился, бездумно листая «Сказки барда Биддля», не кто иной, как Блейз. Осунувшийся и встрепанный, явно проведший в продавленном жестком кресле всю ночь. Он поднял на Панси взгляд заспанных карих глаз, в котором удивление тотчас сменилось холодной угрюмой насмешкой. — Была у Бэддока? — спросил он хрипло, захлопнув книгу и отложив на приземистый столик. В другой ситуации Панси молча бы прошла мимо, но сейчас, словно специально, перед глазами стояло то непрошеное воспоминание. — Не твое собачье дело, — вяло огрызнулась Панси. Шагнула в сторону лестницы, ведущей в девичьи спальни, но Блейз зло рассмеялся ей в спину, заставив застыть на месте. — Что еще? — спросила Паркинсон дрогнувшим голосом. — Ничего, — отозвался Блейз с напускной беспечностью. — Он хорош, да? Панси развернулась и, сама не зная, зачем, раздраженно выплюнула: — Я не спала с ним. Это ты хотел услышать? Блейз изменился в лице. В его легкой едва заметной улыбке, отметившейся на губах, почудилось затаенное ликование. Он поднялся из кресла и подошел к Панси, легонько тронув ее за запястье. Кожу, которой он коснулся пальцами, обожгло почище каленого железа. — Я расстался с Ромильдой, — произнес Блейз вкрадчиво. — Всю ночь выясняли с ней отношения. — И что я должна делать с этой информацией? — спросила Панси ровно, изо всех сил пытаясь не выдать той жгучей смеси чувств и мыслей, что вызвали его слова — неверия, непроизвольного душевного подъема и терпкого напряженного ожидания. — Ничего, — просто ответил Блейз и ее поцеловал. Грубо, вплетая пальцы в ее распущенные мягкие волосы. Заставив захлебнуться слабым протестующим всхлипом, обнять в ответ так крепко, что узел его галстука больно впился в ямку между ключиц. Панси практически не осознавала того, что Блейз подхватил ее на руки, что она обняла его за шею, не переставая целовать, терзать его мягкие податливые губы, больно кусать в отместку за все, что он с ней сотворил — тогда и сейчас. Что Забини нес ее, тяжело ступая по лестнице, наверх, в девичью спальню. Блейз оступился на пороге, и они упали на пол, до одури сильно приложившись локтями и спинами. Панси, морщась от боли, приподнялась, пытаясь оседлать бедра Забини, но тот среагировал быстрее, опрокинув ее обратно на тонкий ковер и вжав собственным телом в пол. Они замерли на мгновение, тяжело дыша и пытаясь прийти в себя после падения, глядя друг на друга с немой растерянностью и дикой необузданной страстью. Панси с головой захлестнула жаркая волна возбуждения, но она не забыла, что недосказанность все еще стояла между ними. Блейз безошибочно — как и всегда — понял по ее взгляду, о чем она думала. — Разве ты не знаешь, что всегда была только моей девочкой, — сипло сказал он, облизав кровоточащую ранку на губе. Блейз уже не был сомневающимся мальчишкой, подстегнутым новизной ощущений. От него как никогда веяло стальной решимостью. — И что так, черт возьми, будет всегда. Панси ничего не ответила. Только порывисто поцеловала его в скулу, в дрогнувший в улыбке уголок губ, поймала в дразнящей манере его язык, втянув себе в рот и углубив поцелуй. Блейз шарил руками под ее рубашкой, распутал галстук и методично, одну за другой, выдернул пуговицы из петель. Помог Панси выпутаться из рукавов, подцепил замочек ее бюстгальтера, мягко стянул впившиеся в кожу плеч лямки. Сжал ее левую грудь в руке, грубо провел подушечкой большого пальца по чувствительной ареоле соска, вырвав у Панси вскрик, в котором смешались воедино боль и жажда. Забини усмехнулся ей в губы, когда Паркинсон дрожащими руками расстегнула его ремень и потянула вниз брюки вместе с трусами. Она позволила ему опуститься ниже, провести кончиком языка по твердому соску, слегка потянуть его зубами и тут же, будто извиняясь, мягко зацеловать. И поняла, хрипло рассмеявшись над глупостью промелькнувшей в голове мысли, что не чувствует себя зажатой и скованной, не чувствует себя заложницей неправильности или отторжения. Потому что именно сейчас ощущала себя настоящей собой. — Что? — с недоумением шепнул Блейз, вновь поднявшись к ее лицу и взглянув нетерпеливо на ее алые припухшие от поцелуев губы. — Что-то не так? «Все именно так, как и должно быть», — подумала Панси, покачав головой. Она почувствовала с долей непривычного ставшего в новизну стыда, что между ног от одного только взгляда его потемневших глаз стало горячо и влажно. Попыталась сомкнуть колени, но Блейз, предупредив ее неосознанную попытку, грубо схватил ее за бедра, разводя их в стороны. — Не надо, — выдохнул, опрокидывая Панси на спину и нависая над ней. Жесткий ворс ковра резанул по голой коже, и потому такой неожиданно мягкой показалась ладонь Блейза, скользнувшая по внутренней стороне ее бедра, такими нежными — пальцы, забравшиеся под резинку трусов и собравшие выступившую секрецию с половых губ. Панси резко выдохнула сквозь плотно стиснутые зубы. Ей так хотелось его. В себе. До боли, до пляшущих на периферии зрения темных пятен. Блейз помог ей снять трусы, вновь жадно впился поцелуем в ее податливые губы. Паркинсон расслабилась, позволив ему вести, позволив его головке невесомо дразняще потереться о чувствительный до нехватки воздуха клитор. Блейз вошел в нее так легко и естественно, будто делал это каждую ночь, на мягком плавном толчке заставил Панси простонать что-то несвязное в его губы, ногтями пройтись по его спине под задравшейся рубашкой. Блейз шумно дышал, чуть не дрожа от объявшего и его острого оглушающего возбуждения. Толкнулся еще несколько раз, сильнее, глубже, пока не вошел на всю длину, не сорвал с губ Панси громкий полный удовольствия всхлип. Панси подалась ему навстречу сама. Поощрила двигаться быстрее, заставила сорваться, забыться в жаркой тесноте, шептать ей на ухо сводящие с ума полные алчной похоти слова. Сладкая. Горячая. Моя. Вся, до последней капли. Бесстыдно раздвинувшая ноги, срывающая голос на гортанных чувственных стонах, влажная, тесная. — Панси... — выдохнул Блейз, задержавшись в ней, вжав ее в пол с такой силой, что заломило лопатки. Содрогнулся всем телом и в тот момент, когда Панси, вскрикнув, выгнулась ему навстречу, находясь на волне душащего самого мощного в своей жизни оргазма, излился в нее. Расслабленно опустил голову ей на плечо, пытаясь отдышаться. Забини едва нашел в себе силы, чтобы выйти из Панси и лечь рядом, закрыв глаза. Удовольствие растеклось с кровью по венам, забилось созвучно сердцу, заставило мысли рассеяться в пелене приземленного, физического. — Когда ты успел стать таким?.. — прошептала Панси, повернувшись, чтобы пристроить голову на его плече. Блейз рассмеялся, рассеянно погладив ее по растрепавшимся волосам. — Умелым? — уточнил он вяло, счастливо улыбаясь. — Слабаком, — огрызнулась Панси весело. — Мне нужен еще один заход. Впервые за очень долгое время она почувствовала искреннюю ничем не замутненную радость от близости.