О всяком по разному

      В зале пахнет коричными яблоками и тёплым тестом. Иван мимоходом думает, что, пожалуй, только неистовые страсти, выраженные в буре нот, помогают невозможно блистательному Родериху сохранять подобное изящество телесных форм и благородство линий, иначе не миновать бы австрийцу конфузных последствий – с такой-то гедонистической имперской кухней...       Подвижные сухощавые пальцы постукивают по лакированной крышке чуть быстрее, чем нужно, и лишь тем выдают скрытое недовольство хозяина.       – И чья же была эта столь ... блистательная идея? – наконец, осведомился Эдельштайн, вкладывая в эпитет всю силу сарказма.       – Государя моего, Павла Первого*, – Иван смиренно улыбнулся и легонько развёл руками, будто пытаясь сказать «что уж тут сделаешь?». Родерих смотрел в весёлые фиолетовые глаза, не веря их обладателю ни на йоту, затем надменно фыркнул:       – Автора идеи я знаю благодаря «Лондонскому вестнику»...       Иван сочувственно покивал, словно соглашаясь – да, мол, что только нам, приближённым к сильным мира сего, не приходится читать вместо благородных партитур или строгих чисел, но Эдельштайн не вёлся:       – … но говорю об энтузиасте, который предложил, что вслед за правителями на дуэли также должны сойтись и сами персонификации!       Брагинский скромно потупил взор:       – Это не я.       Родерих закатил глаза:       – Ну, разумеется... Мой дражайший сосед, не смотря на полное благоволение твоего теперешнего сюзерена, успел едва ли не всех оповестить, как с удовольствием повозит по земле одну невыносимую носатую славянскую …. э-ээ …. рожу.       Россия нежно улыбнулся:       – Ах, Гил... Вроде, бравый вояка, а такой романтик – мечты, мечты... Пусть попробует занять очередь за Швецией.       Австрия саркастично и как-то совсем не аристократично фыркнул:       – А так же за Англией и Турцией.       – Не без того, – Россия вновь скромно потупился. Эдельштайн ещё раз фыркнул:       – Лично мне претит неуместная и недальновидная хамская драка на кулаках. Есть ли ещё идеи?       – Ты мог бы бросить в меня рояль, – любезно подсказал Иван.       Родерих поморщился.       – Это ты мог бы бросить в меня рояль.       – Это предложение?       – Это было бы настоящее варварство!!       Австрия едва не хлопнул узкой сильной ладонью по крышке жалобно загудевшего – очевидно, авансом – инструмента, и Брагинский скорбно поджал губы:       – Не отрицаю.       Родерих возвёл очи горе.       – Тогда прекрати меня раздражать.       – Но ты же сможешь выразить всю силу своего гнева в музыке, – заметил Иван. Очень ласково и очень вкрадчиво.       Эдельштайн уставился на него из-за очков:       – Выразить?       – Ага.       – Всю силу?       – Разумеется.       – В музыке?       – Точно.       Беззвучно ступая, вплыл по зеркальному паркету и пристроил на мозаичном столике поднос с ароматно дымящимися чашечками седой осанистый лакей. Мизинцем выровнял сдвинувшееся левое блюдце и, таким образом соблюдя равенство между двумя державами, так же беззвучно уплыл обратно.       Родерих проводил его глазами и посмотрел на Ивана. Тот уже держал тонкий фарфор обеими ладонями и довольно принюхивался, не сводя взгляда с Австрии:       – Итак?       – М?       – Сыграешь гнев?       – Ты поэтому полчаса играешь на моих нервах?       – Очень послушать хочется, – с милым лукавством улыбнулся Россия. – Чем швыряться, потом решим.       Эдельштайн скорбно поджал губы, красноречиво вздохнул, утомлённо опустил веки.       И откинул на рояле крышку.