***
— Мама! — зовет Киран, радостный и восторженный. Щеки его пышут жаром — он долго бежал, запыхался. Морриган улыбается ему, откладывает в сторону книгу, и судорожно сглатывает, исходит мелкой дрожью, замечая, что в руках у сына явно не букет полевых цветов. И с привычным холодным ужасом убеждается в этом, когда Киран протягивает ей два трупика крольчат с распоротыми животами. — Представляешь, у живых кровь лучше льется, чем у мертвых! Морриган всю трясет. Она бледнеет и с трудом подавляет тошноту. Нервно, вымученно она улыбается и выдавливает из себя: «М-молодец, Киран». Перечить или ругать сына она не может, хотя желание просто нестерпимое. Однако многочисленные шрамы на собственном теле болезненно ноют: сдержись, не ругай, не калечь себя. Увидев впервые в сыне неоправданную жестокость, она учила его, что нельзя обижать безобидных и невинных. Ласково обнимала, говорила, что так поступать — очень дурно. Но вместо стыда он испытывал злость, а вместо обещания больше так не делать — взял палку, один конец которой находился в огне, и прижег головешкой плечо матери. На ее болезненный крик он отозвался восторженным смехом. Морриган и ласково, и грубо пыталась объяснить ребенку, что нельзя причинять боль другим, но Киран плакал, злился, бил ее, резал, пока та спала, выливал на нее кипяток, вырывал волосы. Ведьма перестала ругать сына, заставлять или просить делать то, чего он не хочет, и с ужасом наблюдала, как он избивает до смерти бездомных животных, которых сперва приманивает лакомствами и елейным тоном; как душит птиц и выкалывает мышам глаза. Она думает: раз животные не боятся его, значит, он на самом деле не плохой? И отгоняет всяческие мысли о том, что он умеет настолько мастерски изображать доброту, что даже звери со своими обостренными чувствами ведутся на его фальшь. Морриган не верит, что он стал таким из-за воспитания. Не так она его учила, не извращенной любовью растила, и все проявления жестокости оправдывала неверно выполненным Темным ритуалом. Это все душа Древнего Бога, не могла она воспитать чудовище! Ведьма рыдала от безысходности, пока сын ее спал, и не знала, как ей исправить его. Не магию же крови применять? Не к Флемет же обращаться, сознаваться в том, что где-то она совершила ошибку? Только потом, когда Киран начал жаловаться на регулярные кошмары и голоса в голове, Морриган испытала что-то наподобие облегчения: выходит, причина не в воспитании. В деревнях жить стало опасно. Опасно для других. Дети не исправили Кирана, как на то надеялась Морриган. В этом она убедилась, когда он поджег одной девочке косу, а мальчику, совсем крохе, отрезал нос ради забавы. Искренне она надеялась, что в Вал Руайо, среди знати и манер, искусства и красоты, он изменится. Хотя бы чуть-чуть. В Орлее дети по улицам не бегают, животные — тоже. Зато там есть мудрые ученые, опытные маги и огромные библиотеки. Где-то да должен быть ответ на вопрос, как уберечь ребенка от самого себя, спасти его от других. Исправить то, что она собственноручно сотворила. Ничего не помогало. Киран стал только извращеннее в своих жестокостях из-за нехватки нужного количества жертв для мучений. Он отрезал эльфам уши и пришивал их к другим местам, приносил матери жуткие, богомерзкие композиции из человеческих и животных частей тела, органов. Куда он прятал трупы — оставалось загадкой, которую Морриган разгадывать хотела меньше всего на свете. Ее последней надеждой стал Источник Скорби. Наверняка знания древних эльфов помогут ей справиться со злом, что засело в ее ребенке, что разрывает острыми зубами душу настоящего Кирана, пожирает ее зловонной пастью, громко и насмешливо срыгивая матери в лицо.***
Она сидит в саду Скайхолда и незаметно колдует, отгоняя стайку птичек магией энтропии, чтобы сын ничего с ними не сделал на глазах у всей Инквизиции. — Морриган… — слышит она знакомый голос, который заставляет ее встрепенуться. Перед ней стоит Алистер в доспехах Серых Стражей и приветливо, неловко улыбается. — Здравствуй, Алистер, — здоровается она. Он часто заходит к ней, и оба с радостью и неким облегчением общаются. Только сегодня, наконец, Страж смог увидеть своего ребенка — издалека, что-то искавшего в кустах сирени, и не подозревающего, что за ним пристально и ласково, с печалью в уставших глазах, наблюдает собственный отец. Мать мало что говорила о нем, но он помнил, что его родитель, которого никогда не видел, — хороший и добрый человек, на груди которого сверкал тот же знак грифона, что и у него самого. — Так это… он? — произносит Алистер и сглатывает. — Я думал, он будет выглядеть, я не знаю… более демонически. С щупальцами и огненным дыханием. — Он обычный мальчик, Алистер, — выдавливает из себя Морриган, делая многозначительную паузу после каждого слова и стараясь произносить их как можно убедительнее. Она не хочет тревожить отца, не хочет показывать ему истинное лицо его сына, признаваться в том, что она неверно провела ритуал. А сама про себя невольно отмечает, что демонического, с щупальцами и огненным дыханием, но с доброй человеческой душой ей было бы намного проще любить сына.