Inferno

      Чернильное небо качало в звездной ладье заснувшие крепким сном ферелденские земли. Зевран вдохнул прохладный свежий воздух, наполненный бодрящим запахом хвои и орошенной дождем земли. Ворон улыбнулся — давно у него не было таких красивых убийств, когда небо всплакнуло моросящими колючими каплями, словно скорбя по усопшим, а затем прояснилось, освещая округлым глазом луны ему путь. Зевран подмигнул небесной даме, которая редко подводила его на ночных заданиях, всегда озаряла ему дорогу своим призрачным светом. Влюбилась она в него, что ли? Зевран поднял голову и послал ей горячий воздушный поцелуй, надеясь, что Путеводная звезда не сильно будет ревновать — в конце концов, они договорились остаться с ней друзьями. Но кто же знает, что у этих несносных небесных плутовок на уме!       Убийца ловко пробирался сквозь чащу леса, вспоминая первую встречу с молодым Кусландом. О, как горели его глаза, как грозно был занесен меч над головой эльфа! Но умирать было нельзя. Ни в коем случае. И Зевран привычно пустил в ход все свое обаяние, искусно просил пощады, клялся в верности. Он забыл о гордости уже давно. Нет, даже не так — он не был уверен, что вообще был знаком когда-либо с этим понятием. Произнося это слово или думая о его значении, «гордость» казалась чем-то непривычным, неестественным. Язык неохотно, как будто впервые, шевелился во рту, произнося эту «гордость». Как иностранные словечки, которые он встретил впервые, были чужды его ушам и губам так же «честь» и «любовь». А где он мог бы узнать о них, понять, что это? В борделе, где каждое живое существо было воплощением порока? У Антиванских Воронов, где каждый был сам за себя?       Зевран знал, что люди, эльфы, гномы, может, даже кунари — кроме Стэна он больше никого не встречал, судить было сложно, — все они зависят от любви, похоти, еды и денег. И Зевран пользовался этими слабостями, чтобы устранить своих жертв. Он угощал их чем-нибудь дорогим и вкусным, льстил им, рассыпался в красивых словах, был не скуп на притворные речи. Нежно и страстно брал женщин, самозабвенно отдавался мужчинам. Просто убивать стало неинтересно, и пускай его учили не играть с едой и со своими целями, он с удовольствием нарушал оба наставления. В конце концов, пудрить людям мозги было крайне занятно, а повышать навыки красноречия и актерской игры — очень полезно.       — Ты меня любишь, Зевран? — спрашивала в сладкой истоме какая-нибудь дама после волны блаженной судороги.       Зевран отвечал «очень», а сам про себя улыбался. Думал: спаси Создатель узнать, что такое любовь. Снова улыбался: как они все глупы. Он даже перестал строить планы, как попасть в дом к тому или иному господину или как подкараулить ту или иную маркизу. Все было просто: он шел и соблазнял, а затем перерезал им глотки.       — Очень, — повторял Зевран, целовал во влажный от испарины лоб какую-то даму и вонзал ей в грудину кинжал, пропитанный ядом.       — Мы еще встретимся? — спрашивал некий господин, разглядывая жадно эльфа и сглатывая от нарастающего желания.       — Конечно, — обворожительно улыбался Зевран, облизывал заманчиво губы, прищуривал томно и лукаво глаза, и привычным резким движением отправлял метательный нож промеж глаз некоему господину.       Молодой Кусланд был одним из тех, с кем интересно играть. Обмануть его было непросто, видимо, успел за свои годы вкусить плоды чьей-то корысти и чьего-то предательства. Чтобы вымолить у него пощады пришлось потратить достаточно времени и красивых, многообещающих слов. В какое-то мгновение Зеврану даже почудилось, что все кончено — уж очень угрожающе над его головой сверкал меч. Да только Кусланд в последний момент передумал и пощадил.       Зевран стал непривычно покорным, смиренным, совсем как тогда, во времена обучения у Воронов. Он не забывал делиться со Стражем выдуманными уличающими и компрометирующими фактами из жизни дворян, маркизов, графов, придумывал секреты, которые якобы тщательно хранили Вороны, дабы показать, что он им больше не верен. Плел небылицы о том, что рано или поздно придут по его душу, ибо он не выполнил своей задачи, а сам ухмылялся — Вороны были предупреждены о задержке. Затем осмелел, стал веселить небольшой отряд байками у костра, угощал слушавших непристойными и смешными шутками. Забавный, добродушный, харизматичный, он не мог не притягивать к себе.       На долгожданный вопрос молодого Кусланда «почему тебя послали нас убить?» в интимной обстановке, Зевран ответил правду, не забыв при этом рассказать вымышленную слезливую историю о том, как его вынудили убить свою возлюбленную Ринну, как он раскаивался, как сам вызвался на задание по убийству Стражей, надеясь умереть от рук героев. Кусланд поверил трогательному рассказу Зеврана, и вскоре сам упал к нему в руки, желая обогреть, обласкать, залечить все раны — и физические, и душевные. Зевран сладко, маняще улыбался, подарил сережку в знак искренних чувств, а сам за глаза смеялся над глупостью Кусланда и терпеливо дожидался, когда все его друзья перестанут следить за ним, караулить, подозревать.       И в первую совместную ночь он не брал в шатер кинжалы, и во вторую, и в третью. На четвертую распорол молодому Кусланду брюхо. Легкой тенью выскользнул из палатки, тихо пробрался к Алистеру, оставив на месте, куда тот прикладывал руку, клянясь в верности долгу, зияющую рану. Задание выполнено, мессир Араннай!       Зевран не любил убивать спящих, но знал, что и это скоро вытравит из себя — еще пару таких убийств, и ему станет все равно. И тем не менее сейчас ему было неприятно, словно он вляпался во что-то скользкое и холодное. Чтобы как-то развеселить себя, он взял из рюкзака Огрена бутылку отменного антиванского бренди. Чего-чего, а вкус у гнома был. Эльф откупорил бутылку крепкими белыми зубами и сделал небольшой глоток — напиваться было нельзя.       Зевран ухмыльнулся. Серых Стражей разлагала внутри скверна, а что разлагало его?       Крепкий бренди теплой волной прошел между ребер. Жидкость в бутылке блеснула при мертвенном свете луны холодной искрой. Однажды ему сказали, что глаза у него цвета этого хмельного напитка, и только по данной причине эльф пил проклятый бренди — уж очень поэтично было. Кем был тот человек, что так метко и лестно сравнил глаза с алкоголем? Какой-то целью? Единственным, кто пробудил какие-то чувства в Зевране? С чьих уст — мужских или женских — сорвалось это хлесткое наблюдение? Зевран нахмурился. Не мог никак вспомнить. Наверняка это сказал поэт, несомненно. Какой-нибудь бард. И все же внутри него что-то зашевелилось, словно печаль, и он поспешил сделать еще один глоток — чтобы негодная утопилась во хмелю.       До Зеврана долетел вой волков. Он натравил на лагерь диких зверей, надеясь, что те разделаются с кем-нибудь из спутников, а то и на свежие трупы набросятся, заметая его следы. Все спят — ведь на дежурстве сегодня был эльф. Зевран тихо хохотнул — хороший из него дозорный!       Серых Стражей разъедала скверна, и они были счастливчиками. Те живы — в них есть еще, что убивать. В отличие от эльфа, которого уже ничего не сжирает. Тот червь, что глодал по частям его душу, давно помер от голода.       Сегодня Зевран убил Серых Стражей, и он не сомневался, что после этой миссии станет первым в доме Арранай. Что будет с Ферелденом — не его проблема.       Вдалеке послышался пронзительный крик Лелианы. Хороша была ночь с ней, Изабеллой и Кусландом! Зевран отпил крепкого бренди под звуки борьбы и лая, и закупорил бутылку.       Глаза его блеснули при мертвенном свете луны холодными искрами. Что будет с Ферелденом — не его забота. Его проблемы начнутся только в том случае, если он не успеет на корабль в Антиву.