***
Вечером того же дня Искательница с тяжестью на душе бродила по главному залу и коридору, ведущим в ставку командования. Её задача была проста — ожидать, пока к ней не подбежит взволнованная Морриган и не спросит, не видела ли она её сына или Инквизитора, чья задача состояла в том, чтобы увести Кирана в назначенное место. Тревельяна выбрали для этой роли не случайно — ведьма почему-то доверяла мужчине, даже рассказала ему однажды про Тёмный ритуал и, кажется, только против него не настраивала ребёнка. Может, и правда сегодня они поймают убийцу. Может, и прав Тревельян, наконец сагитировавший всех действовать кардинально и резко. Может, они пожертвуют мальчиком, но спасут многих других?.. Искательница себе места не находила от подобных мыслей, и искренне молила Создателя помочь им в сегодняшнем деле, успеть к ребёнку, поймать похитителя. Кассандра дождалась взволнованной ведьмы, сказала, что видела Вестника и Кирана, предложила вместе пройти к тому месту, где Инквизитор должен был оставить мальчика одного. На сердце её было неспокойно, и совсем дурно стало, когда она не заметила условных знаков присутствия специальной группы разведчиков Лелианы. Пентагаст с неудовольствием отметила, что стены крепости впервые ей кажутся такими неприветливыми и чужими. Она не знала, отчего у неё возникли такие ощущения, но боялась находить причину, боялась узнать её, и когда она услышала за ближайшим углом потрескивание, какое обычно издавал Якорь на руке Инквизитора, понеслась туда, хотя ноги, словно набитые свинцом, едва слушались. Пораженный вскрик Морриган заставил Пентагаст убедиться, что она не спит. Сердце Кассандры ёкнуло, а к горлу подкатила тошнота. Мир её медленно рассыпался. «Нужно быть осторожнее», — насмешливо прозвучали в голове Пентагаст проклятые слова Соласа. — Что происходит?.. — донесся до женщин серьёзный голос Лелианы, которая появилась с другого входа в окружении стражи, разведчиков и двоих советников. Обреченный крик Жозефины гулким эхом разнесся по коридору. Посол невольно облокотилась на Каллена, пораженно смотревшего на Тревельяна, что сидел на полу перед растерзанным трупом Сэры, и чьи глаза и левая ладонь источали пронзительно-яркое свечение. Из-за спины Лелианы выглянул Киран, невредимый и живой. Увидев мать, он с радостью побежал к облегченно вздохнувшей Морриган, крепко прижавшей сына к груди трясущимися от стресса и страха руками. Вестник Андрасте, с испачканным кровью ртом, посмотрел на вошедших пустым взглядом и громко проглотил тщательно разжёванный кусок молодой печени. «Может, он раскаивается? Может, он устал убивать, но не может остановиться? Когда я нас подводил, Искательница?» — с мучительной болью и ясностью вспоминала Кассандра слова Тревельяна. — Заковать в кандалы и бросить в темницу, — едва сдерживая рыдания, отдала она приказ оцепеневшей от ужаса страже. Под чавкающие звуки Кассандра дрогнувшим голосом добавила: — И немедленно найти Соласа.***
— Правда страшно, когда символ веры — убийца? — непривычно тихо сказал Варрик. В любое другое время Кассандра сочла бы это замечание за очередную колкость, но Тетрас был слишком серьёзен в этот вечер, и по глазам его Пентагаст видела — ему правда страшно, что избранник Андрасте превратился в чудовище. — Что мы будем делать, Варрик? — с полным отчаянием спросила Искательница, и у гнома мурашки пошли по телу, услышав её голос, пропитанный болью. Тетрас внезапно осознал, что страшнее, когда сильные люди ломаются на глазах. Из камеры донесся нечеловеческий, звериный крик, от которого у приятелей застыла кровь в жилах. Кассандра и Варрик вздрогнули, бледнея. На глаза Пентагаст навернулись слёзы, она спрятала в руки лицо и из груди её вырвался горький всхлип. Тетрас молча подлил ей в кружку виски, потому что других лекарств от душевной боли, что грозит разорвать грудь и сломать рёбра, он не знал. Зато знал, что творилось сейчас в камере: Инквизитор хватался за прутья, кричал что есть мочи, на губах его клубилась пена, а глаза и левая рука источали пронзительно-яркое свечение. — Я схожу к нему, — произнес он, стоило только Тревельяну затихнуть. Когда мужчина успокаивался, не всегда это было предвестником временной тишины и спокойствия. Порой он мог предпринять попытку перегрызть себе запястье, откусить язык, выдавить глаза или нанести любой другой ущерб. Посему его караулили те, кто был в курсе ужасных изменений в сознании Тревельяна. Варрик бросил взгляд на Кассандру, убитую горем, и не знал, как убедить её перестать себя насиловать ежедневными дежурствами. Но она была непреклонно уверена, что тоже виновата в смертях, потому как не смогла увидеть в Инквизиторе безумца и заставить поверить других, что Солас по-настоящему опасен. — Он ведь раскаивался, — уверяла Лелиана безутешную Пентагаст. — Вспомни, что он говорил нам! Он был словно одержим, и не помнил, что происходило с ним во время приступов. Когда же понял, что убийства — его рук дело, закопал в саду останки, которые не успел уничтожить во время одержимости. Он хотел, чтобы убийцу нашли, но признаться не мог — ему словно что-то мешало, запрещало. Я почему-то верю ему. Единственное, что он мог сделать — напрямую вывести нас на себя, и Инквизитор сделал это: знал, что следующим будет Киран, и потому отвёл его в западное крыло, где сказал быть мне и разведчикам, чтобы мы защитили мальчика. Тебя не посвятил в свой план, попросил ждать Морриган и провести её через восточное крыло. Сам же… нашёл другую жертву, что первая попалась под руку… это ужасно, но… он ведь спас ребёнка. Тревельян оказался слабее той силы, что управляла им, но хитрее. Человечность в нём победила, Кассандра! — Он нужен нам, чтобы закрывать Разрывы, — холодно отзывалась на тираду Соловья Искательница, и голос её срывался. — Он нужен нам, чтобы закрывать Разрывы, — словно во сне произнесла Искательница, когда мимо неё проходил Варрик. Он с сочувствием посмотрел на её помятое и бледное лицо. Можно ли было сказать, что эта женщина, похожая сейчас на измученное приведение, некогда звалась Героиней Орлея? Тетрас сглотнул и, поджав губы, направился к камере, где был заключен Тревельян. Мужчина сидел на коленях, прислонившись головой к толстым прутьям, и что-то невнятно, как пьяный, бормотал себе под нос. Внутри Варрика всё сжалось. Он привык к разному, он видел многое, но подобное оставляло неприятный осадок в его душе, и непривычный липкий страх окутывал его искусно сплетенной паутиной. — Эй, парень, — позвал гном, медленно приближаясь к камере. — Как ты? — Почему нет суда? Наказания? — выдавил из себя Тревельян, дыша со свистом, как от долгого и быстрого бега. Инквизитора лихорадило. Он поднял голову, и посмотрел на Тетраса расфокусированным взглядом. Лоб его был в испарине, глаза — красными от лопнувших капилляров. — А кто будет Разрывы закрывать? — попытался улыбнуться Варрик, но даже нервного смешка не смог из себя выдавить. — Я опасен, Варрик, — с трудом прошептал Тревельян, и закашлялся так, словно его должно было вот-вот вывернуть наизнанку. — Они должны меня казнить… Якорь, он из-под… контроля вышел… он словно сжирает меня... как я... других, я не хотел, Варрик... оно сильнее меня... Варрик, я теряю… себя… мне очень… очень больно… — Инквизитора вдруг затрясло, мышцы на лице задергались, он сжал до белых костяшек пальцы на прутьях. Через несколько секунд приступ прошел, и, немного придя в себя, Инквизитор продолжил: — Солас не виноват… нет, я уверен… — Солас сбежал, — сообщил Тетрас. — А кто бы поверил в его невиновность? — усмехнулся Тревельян. Он громко сглотнул и вновь поднял голову. — Варрик… подойди ближе. Гном покорно сел около прутьев, с жалостью смотря на Вестника Андрасте, хрипящего от боли. Тревельян кивнул и вдруг с невероятной ловкостью вытащил из-за пояса Варрика стилет, тут же бросившись вглубь камеры. Инквизитор с хриплым смехом прижал лезвие к шее и одним резким, до пугающего лёгким и уверенным движением перерезал себе горло. — Нет, стой, НЕТ! — кричал гном, с ужасом осознавая, что уже поздно. — Кассандра! Кассандра! НЕТ! Тревельян извивался на холодном полу, заливая одежду и сырые камни камеры тёмной кровью, воспроизводя мерзкие булькающие звуки, в которых Варрик слышал некую победоносную насмешку. Издав последний жуткий звук, мужчина отошёл к Создателю, навечно оставив Тетраса с чувством безграничной вины, Кассандру — с безутешным горем, а мир — без спасителя.