Когда космос говорил со мной

«Мы жили на руинах их цивилизации, но так и не поняли, кем они были – богоподобными чудовищами, гениями, или кем-то еще». Планеты предтеч – запретная зона. Их хозяев больше нет, но творение их рук продолжает функционировать. Эти технологии точно сборник загадок, которые не следовало разгадывать никогда. Да и вообще открывать. Последнее, что Каин помнил из старого мира - «проект Иггдрасиль». Это случилось на Ганимеде, одном из спутников Юпитера. В самом начале происходящее приняли за помехи в аппаратуре телескопов. На пустынной поверхности спутника появилось нечто очень странное, похожее на серебристый ртутный стержень, и начало стремительно расти, пока не превратилось в исполинских, космических размеров дерево. Вскоре высота «дерева» превысила длину радиуса Ганимеда. За явлением, названным Иггдрасиль, следили ученые. А потом, затаив дыханье, и все человечество. Первые семь дней Иггдрасиль не делал ничего, кроме того, что рос. К Ганимеду, опутанному чудовищными корнями, стянули все оборудование, предназначенное для работы на поверхностях планет и в открытом космосе, какое только нашли. С полпути к цели вернули исследовательский корабль, недавно стартовавший к Проксиме Центавра. Из-за Иггдрасиля об их миссии и ее содержании мгновенно позабыли, к вящему негодованию экипажа, которое довольно быстро сменилось общей для всех лихорадкой любопытства. Исполинское псевдодерево занимало ученых своей природой – его нельзя было назвать механическим в полном смысле этого слова, хотя управлялся он, несомненно, при помощи набора команд и некоего искусственного интеллекта. По своему составу Иггдрасиль представлял собой неорганическую форму жизни, классическую, как в учебниках – с алмазно-кремниевой кристаллической решеткой. Технология предтеч, чья раса никогда не имела белкового строения. Иггдрасилем восхищались, его снимали со всех сторон и брали пробы, его почти перестали опасаться, и кое-кто из писателей-романистов, вдохновленный его серебряной красотой, уже строчил одухотворенные рассказы и поэмы о цивилизации ушедших. Но потом «дерево предтеч» раскололо Ганимед на множество кусков. К этому времени спутник был весь прошит его мощной корневой системой. Сенсация обернулась грозным предупреждением, а романтический цветок предтеч – оружием уничтожения планет. После разрушения Ганимеда Иггдрасиль постепенно исчез, или так казалось. Все вздохнули с облегчением, но слишком рано – спустя несколько месяцев сквозь дымную атмосферу Юпитера проклюнулся зловещий росток. На Земле и Марсе началась паника, невиданная по своим масштабам. Исследовательский корабль, зашвартованный на орбите Урана, без единого предупреждения лег на свой изначальный курс, к Проксиме Центавра. С Юпитером у Иггдрасиля изначально пошло не так, как с Ганимедом. Он не разросся, не принял эффектного вида космического дерева, а только выбросил широкие, круглые листья, и с тех пор качался на туманной поверхности планеты, как огромная кувшинка. Иггдрасиль менял состав газовой атмосферы планеты, и разогревал ее изнутри. Через месяц и десять земных дней атмосфера раскалилась настолько, что начала слабо светиться. В ней прошли первые термоядерные реакции, едва не погубив научные зонды и корабли. Зачем?.. Почему это происходило? И почему сейчас, когда от самих предтеч не осталось даже пыли, только их чудовищные технологии и умерщвленные города? И, наконец, самый главный вопрос - что их ждет дальше? Война? *** По ночам, когда Каин спал, сворачиваясь в клубок на заднем сидении Джинни, к нему приходили сны. Отдергивалась мутная, насквозь пропитанная дождем завеса этого мира, и ему распахивала свои объятия вселенная. Мириады звезд в бездонных черных небесах, сверкающие драгоценной россыпью. Млечный путь обнимал его плечи тончайшим шелковым полотном и когда Каин открывал глаза там, на дорогах грез, это, как и у Джессики Максвелл, были глаза совершенно иного существа. Это существо было рождено, чтобы дышать пустотой, как сладким утренним воздухом, и вечно носиться меж звезд на сиреневых крыльях космического эфира. Оно видело рождение и угасание планет, и где-то там, в неизмеримой дали, ждала его их древняя родина. Океаны энергии, которая никогда не станет материей, а если и станет, то материя эта будет тоньше и нежнее света звезд, и когда Каин ступал под своды прозрачных башен под черными небесами, он каждый раз понимал, что щеки его влажны, и по ним стекает непрошеное, соленое и горячее. Он плакал, как мальчишка, как ребенок, которого обнимают после долгих лет разлуки и скитания вдали от всех, кого он любил. Но там, в этом космическом сне, он оставался одиноким. Не было больше никого, кто мог бы рука об руку пройти с ним по прекрасным древним дворцам. Там жило только эхо последнего голоса и последнего дня, когда этот голос еще звучал, и иногда Каину казалось, что он слышит, как оно плачет вместе с ним, хрустальным тихим звоном одной-единственной, протянутой сквозь вечность струны. Предтечи ушли навсегда. Их цивилизация пала, и ее закат был безмолвен и красив, как и ее рождение. В горечи сожалений уходили они в темноту, гордые, как прежде, очень одинокие, космически одинокие, и печальные. Они все еще любили этот мир, его первые, могущественные дети. И, когда их цивилизация потерпела крах, ушла на дно времен, как когда-то утонула величественная и надменная Атлантида, они оставили после себя разрушение и смерть, и сотни планет, опустошенных их последней войной. Во снах Каина иногда разворачивались картины грозного прошлого. Рвалась тонкая связь между настоящим, и тем, что давно кануло в бездну времени. Он видел прекрасные, полные жизни миры, похожие на цветущий рай. Их фиолетовые небеса были мирными и ласковыми, а в теплых волнах их морей таились жемчужины исследовательских станций и городов. На земле же белые башни поднимались в вечернее небо, вокруг расстилались золотые поля, и казалось, что до конца еще миллионы лет, как в самый первый день творения. Предтечи любили свои планеты, но всегда покидали их, влекомые в глубины вселенной, откуда пришли однажды. Их гений, их неуемная тяга к знаниям в конечном итоге и погубили их. Нашлись те, кому всегда было мало. Движимые своим голодом первооткрывателей, своей пламенной натурой, они заходили все дальше и дальше, и их эксперименты по освоению чужих миров и евгенике становились все более смелыми. Предтечи никогда не были такими, как люди, но под конец они совершенно перестали быть похожими и на самих себя. Их запомнили чудовищами, а их цивилизацию – алчным жестоким Молохом, в пасть которого в конечном итоге летели целые системы. Угасали их солнца, высосанные дотла и обращенные в пепел, искажалось и рвалось само пространство и время, образуя все новые и новые скопища космических аномалий и черных дыр. Сама Вселенная стонала под гнетом своего первого творения, и семимильными шагами двигалась к очередному Большому взрыву, пока предтечи рвали ее на части, пытаясь остановить собственное вымирание. Великая некогда раса потеряла не только все свои наполненные светом миры, но и саму способность создавать себе подобных. Каждый новый эксперимент оборачивался гибелью очередного разумного вида, на котором он проводился, или порождал новую волну отвратительных чудовищ, ничем даже отдаленно не напоминающих своих творцов. Внутренний раскол привел к тому, что остатки правящей верхушки разделились на два лагеря – те, кто отчаянно пытался вырвать у будущего свой шанс выжить, и те, кто призывал одуматься и смириться с неизбежностью поражения. Эти последние сохранили очень многое от первоначального облика их расы, не тронутого ускоренной эволюцией и изощренными опытами над собственной природой. Сохранили они и внутренние устремления, и суть своих далеких прародителей. Именно они в конце концов и одержали решающую победу, а потом – ступили под завесу вечной темноты, в печали и одиночестве, но не утратив своей красоты и памяти о том, какими они были когда-то. Но те, другие, после своего поражения не исчезли окончательно. Чуждые всему живому, очень мудрые и очень жестокие, затаились они в глубинах вселенной, на своих покрытых радиоактивным пеплом планетах под кровоточащими, угасающими солнцами. Там они погрузились в ледяные сны без сновидений, ожидая своего часа. Кладбище надежд и устремлений целой цивилизации, и ее погибельное наследие осталось после них тем, кому только предстояло ступить на их звездные дороги. Им, людям. Таким, как Каин, и многим другим. Если бы не эти сны, он, пожалуй что, мог бы сделать вид, что ничего не происходит. Каин плевать хотел на древние мрачные тайны и поиски чужих утерянных сокровищ. Он просто хотел жить. Он хотел улететь с этой планеты и провести целый год, как минимум, не вылезая из горячих морей какого-нибудь доступного ему курорта. Там, в объятиях местных гостеприимных красоток, которые так падки на суровых космолетчиков, Каин надеялся благополучно послать подальше и предтеч, и этот дождь, и все это треклятье, которое по недоразумению именуется его нынешним существованием. И ведь он был так близок к исполнению тщательно взлелеянной мечты об отдыхе, но нет. Не судьба! Провиденье, этот старый пересмешник и зубоскал, продолжало играть с ним в свои игры. Вначале Джинни приказала долго жить в топях, а теперь еще эта девчонка с ее отцом и кучкой отсталых фанатичных дегенератов, гордо именующих себя жителями славного города Нетвилль. У них, видите ли, достаточно денег, чтобы оплатить услуги чистильщика и вернуться к своей размеренной жизни простых обывателей. Никаких предтеч. Никакой опасности. У них ведь есть, чем заплатить, а значит, все будет хорошо, ведь так? Черта с два так, мог бы сказать им Каин. Единственное, что еще может спасти ваши задницы, более или менее, так это билет на ближайший рейс подальше отсюда. А если учесть, что ваша дыра находится в стороне от всех крупных транспортных путей в карантинной зоне, то случается это не чаще, чем раз в год, и ближайший срок как раз наступает через пару недель, а потом можешь закладывать пальцы в рот, и свистеть еще долгие двенадцать месяцев. Если у тебя останутся пальцы и рот. Конечно, сюда может занести космических пиратов, или каких-нибудь неудачников вроде вас, чье корыто сломается неподалеку, и они застрянут здесь до прибытия транспортника, или спасательной миссии. Если она захочет сюда за ними лететь. Так-то. Да, Каин был зол, и с чего бы ему быть в хорошем расположении духа сейчас? Рюкзак оттягивал плечи, и в сравнении с тяжестью батареи и снаряжения девочка на его руках казалась почти невесомой. Тело ее было очень горячим, на щеках – пламенел яркий румянец лихорадки, и Каин мысленно вынес весьма и весьма неутешительный вердикт всему этому. Зря, ох, зря потащил он без пяти минут труп до Нетвилля. Может, ему самому с усталости показалось, или надышался чего-то в болотах? Может, и не было никакого нездешнего, космического сияния в слепых глазах девочки. Или она обманула его, чтобы спас? А то, что он видел – обыкновенное бельмо, просто такого вот странного оттенка. Но это же карантинная зона. Тут еще не такого оттенка можно схлопотать бельмо, и не только его. Каин поднял взгляд в неспокойное, низкое небо. Он несколько кривил душой, когда рассуждал о сводках погоды и необходимостью для себя за ними следить. Да, все верно, такая потребность должна быть у каждого, кто хочет выжить здесь. И Каин неукоснительно следовал этой привычке просто по старой памяти, на самом же деле, он в какой-то момент понял, что тоже чувствует их следы и приближение… Почти сразу же после того, как пришли сны. Но Каин упрямо таскал с собой передатчик, и с почти механической точностью регулярно запрашивал эфир о сводках погоды – потому, что перестать делать это означало остаться в полной изоляции и одиночестве, еще один шаг прочь от привычных рамок нормальности, куда-то туда, к маячащему уже слишком близко горизонту человеческого и человечности, за которым его может ждать все что угодно. Наставники Каина были бы сильно удивлены, узнав, что он, чей коэффициент склонности к иррациональным страхам и беспредметным фантазиям был ниже, чем у всех на потоке, предается постыдному бегству от принятия простой истины: он изменился. И, возможно, он совсем скоро станет чем-то таким, что ни у кого язык не повернется назвать человеком.