Когда космос говорил со мной

(флешбек) На Дис Энд не было ничего, что напоминало бы Каину о доме. Исследовательская станция, куда его отправили сразу после окончания школы, располагалась на поясе астероидов, что лежит между Марсом и Юпитером. Каждый день за ее окнами вставало косматое холодное солнце, и дули незримые космические ветра, покачивающие станцию на своих могучих и легких крыльях. Каин был там совершенно один. Таких станций на астероидах – с десяток. Все они располагаются в нескольких часах лета друг от друга. Работает связь, и, если нет помех, можно поговорить с соседями. На одной из станций живет девушка. Однажды, когда вырубилась искусственная гравитация и было совершенно нечем заняться, Каин включил эфир и собирался с кем-нибудь поболтать. Хоть как-то обозначить свое присутствие. Его станцию называли Летучим Голландцем, это он знал. Корабль-призрак. С Дис Энд никто никогда не выходил на связь без веских причин, как будто она вымерла задолго до того, как попасть сюда, на астероиды. И теперь им монотонно отвечает ее бортовой компьютер, а не пилот. Но Каин просто был необщителен. Он делал свою работу, а в свободное время часами оставался наедине с космосом. Ему было шестнадцать. Он был влюблен в звездный свет и величественную, предначальную тишину. Пламя проносящихся мимо комет и астероидов нашептывало его сердцу таинственные истории, которым было десятки и сотни тысяч лет. Холодное мерцание солнц, согревающих чужие миры, пело ему о вечности. Но однажды полумрак его каюты, когда он повернул ручку приемника, наполнил тихий, нежный женский голос. Она читала книгу. «Лондонская ночь: голоса, доносящиеся из гостиниц, звучат устало, хлопают двери, слышны пьяные прощания, бьют часы. Камиллия видит, как бежит мимо кошка, больше смахивающая на женщину в шубке, чем на кошку, и как проходит неподалеку от нее женщина, больше похожая на кошку, чем на женщину: обе полны какой-то инстинктивной мудрости, в обеих есть нечто египетское, обдающее волной пряного аромата…» (Р. Брэдбери, Лекарство от меланхолии) Каин застыл, в воздухе, в невесомости. Мимо него медленно парил справочник пород космического происхождения, пера двоих мудрых, как само время, научных светил. Что они знали о теплом земном вечере, когда солнце только-только коснулось горизонта, окрашивая его в цвета лаванды и кармина? О том, как выдыхают летний жар узкие улочки, вымощенные камнем, гладким от сотен тысяч шагов? Как пахнет яблоневый сад в пору своего кипенно-белого цветения? Каин, тогда еще просто Ким, тоже не знал ничего об этом. Он родился в одной из колоний Марса, у нее даже названия не было, только номер. Его родители были геологами. Вместо сердец у них шуршали страницы бесконечных справочников и хранились куски ценных пород, аккуратно промаркированные и уложенные на длинные, стерильно-чистые стеллажи. Каин едва ли любил родителей, а они едва ли любили его – не потому, что все трое были такими злыми, а потому, что не умели этого делать. Но они заботились о нем и дали ему все, что необходимо для так называемого «хорошего старта». Маленький Каин никогда не играл в песочнице вместе с остальными детьми. Чаще всего он стоял и смотрел на красные пустыни Марса, расстилающиеся за чертой энергокупола, внутри которого располагалась каждая станция-колония. В те времена атмосферу только начинали формировать, и она была слишком разрежена и непригодна для дыхания. Каину казалось, что имей он возможность пропустить сквозь пальцы этот шероховатый красный песок, он стал бы намного счастливее, чем построй он пусть даже самый высокий замок из гладкого, тщательно отобранного земного песка. Земля была голубой точкой на темном марсианском горизонте. Каин не тосковал о ней. Он ее не знал. В колониях были запрещены фильмы о том, как живут люди в столице их цивилизации. Это отвлекало и будило ненужные эмоции. Каину в глаза и уши залили бы терабайты восторженных рассказов о том, какую прекрасную жизнь и какое чудесное общество они построят здесь, на Марсе, если бы он слушал, но он игнорировал все до единой передачи на плоских экранах и в могучих, тихо шелестящих динамиках. В сердце Каина уже тогда горел совсем иной огонь. Он не желал обживать давно открытые планеты. Он мечтал в капитанском мундире взойти на мостик корабля, что отправится в глубины космоса и никогда не вернется оттуда. А его распределили на астероиды, в двух шагах от дома. Более унылой и скучной работы Каин не мог себе представить. Когда он услышал о своем назначении, то целый день пролежал, отвернувшись к стене, пока не пришла мать. Она ничего не сказала ему, только села рядом, и теплая ладонь коснулась его давно не стриженых темных волос. Каин услышал тихое, на грани распознаваемого человеческим ухом, гудение. Это таяли и исчезали в стенах панели, из которых состояла крыша его комнаты. Там, за ними, было только сверхпрочное стекло, и небо, бездонное, фиолетовое марсианское небо, полное звезд. Может быть, мать все же любила его. По-своему, подумал тогда Каин, поворачивая к прозрачному теперь потолку бледное лицо с сухими, воспаленными глазами. Сквозь расстояние в миллионы световых лет звезды мягко сияли ему, так же, как они делали это всегда. *** Голос незнакомой девушки, шепот в темноте, вкрадчивый и мягкий, продолжал читать Каину книги, написанные на синеющей в черных небесах Земле. Запрещенные, великолепные и смутно волнующие книги, половину содержания которых уроженец Марса не мог понять и вместить в разум и чувства, ограниченные строгими рамками. Каин не знал, каково это, когда в небе приглушенно мерцает летний рассвет. Не слышал, как шелестит ветер в кронах деревьев, как с гор сходит лавина, сметая все на своем пути, ни тихого ропота набегающих на песок волн и звона ручья. Он не знал, как поют птицы весной, когда их переполняет радость первых теплых лучей, под которыми тает снег. Никогда его уши не ловили топота мышиных лапок ночью на чердаке, а его ладони не грелись о гладкую шкурку кота под громкое урчание. Стерильное дитя стерильного человечества, венец творения и торжество научного гения. Он никогда не держал в ладонях чашку настоящего кофе с коричневой пенкой и порцией сливок поверх. То, что пили на Марсе, только носило название земных напитков, но даже приближенно не имело их вкуса, и было большей своей частью искусственно синтезированным, а рассвет здесь был похож на рассвет в открытом космосе. В разреженной, прозрачной атмосфере солнце выбиралось из-за зубчатых алых гор холодное и злое, и небо вокруг него едва заметно багровело. Чувство тревожной отчужденности, уязвимости и хрупкости перед величием вселенной охватывало каждого, кто хоть раз видел это зрелище – свет проливался на хребты высотой в двадцать километров, и они вспыхивали в единый миг, словно огромное кровавое знамя. Марсианские скалы высоки и остры, точно лезвия мясницких ножей, и вместо ласковых рук дождей, что гладили земные горы, их секли удары метеоритов. Их склоны мертвы, а вершины заиндевели. Только в глубине расщелин теплилась первобытная, примитивная и этим могущественная жизнь. Колонии тонких серых лишайников покрывали изнанку скал влажной паутинкой, больше похожие на слой грязи, чем на растения. Но именно в них крылась великая надежда человечества когда-нибудь сделать Марс обитаемым по-настоящему. Там, в холодных скалах, жили и размножались анаэробные бактерии, волшебная культура, выведенная в умных пробирках. Медленно, но верно наполняли они сухую красную землю, бесплодную и пустую, как раскрытая ладонь мертвеца. Их дыханье должно было согреть Марс; растопить вековые льды и наполнить атмосферу драгоценным кислородом, и тогда… Родители Каина, как и многие, многие другие, верили, что наступит день, когда пустыня Океана Дождей заполнится настоящей водой, а в небесах соберутся первые тучи и торжественным гимном нового мира прогремит гроза. И будет лить дождь ночи и дни напролет, а потом он закончится, и люди впервые за все эти долгие годы смогут снять тяжелые шлемы и скафандры, опустить защитные купола городов и подставить загорелые, изможденные лица свежему ветру. Их сердца и жизни навек принадлежали Марсу, как сердце Каина было отдано бескрайним просторам звездных дорог. Он знал, что придет час, и все преграды будут стерты, а все запреты окажутся бессмысленными и падут. Тогда Каин вдохнет ледяной эфир вместо воздуха, так, как могут вдыхать его только ракеты в своем межпланетном дрейфе. Разомкнутся тесные стены, растает потолок и останется только космос. Тот самый, что призывно сиял ему каждый прожитый день и каждую ночь, вначале – сквозь потолок и окна его комнаты, а потом – его станции на астероидах. Когда Каин родился, небо исчертил звездопад. Метеоры сгорали в тонкой атмосфере, не долетая до поверхности, убитые быстротой собственного падения. Воздух свистел, гудел и пылал. Джеральд и Ребекка Миракл впервые поцеловали сына, когда метеоры барабанили по куполу над ними. Каждое столкновение вызывало все новые и новые вспышки, словно распускались огненные цветы. Каин пришел в этот мир загорелым и темноволосым, он долго не спал, даже когда насытился, и хныкал, пока впервые не увидел над собой небо, полное звезд. Млечный путь сверкал мириадами огней, догорали в тонкой юной атмосфере Марса последние скитальцы-метеоры. Каин несколько минут сосредоточенно смотрел вверх, а потом вложил большой палец в рот и тихо, вдумчиво чмокнул розовыми младенческими губами. Синие глаза медленно затуманились и закрылись. Он спал. *** Мысли причиняли почти физическую боль. Каин не подозревал, что она может быть настолько сильной, и так захватить все его существо. Словно в нем исчезло нечто необычайно важное, опора его мира, некий невидимый предохранитель, и от боли, что хлынула потоком, темнело в глазах. Он думал, что его лицо выглядит потерянным и несчастным, но на самом деле с него так и не сошло привычное безэмоциональное выражение. На выпускном балу Катрин танцевала с этим блондинистым выпендрежником, ублюдочным землянином с Дис Ту, одной из станций на астероидах. Его звали Мартин Зиро, и Каин ненавидел его всеми фибрами своей души. Он мог бы отволочь его за ворот дорогого костюма куда-нибудь в угол потемнее и там хорошенько выбить дерьмо, познакомить со своим уже тогда тяжелым кулаком. Но это ни на йоту не изменило бы того, что Кат никогда не читала ему никаких книг, и когда он подошел к ней с вопросом, только посмеялась, такая красивая, похожая на мистический свет далеких созвездий. «Но, Ким, я не делала этого. Я понятия не имею, чей голос ты слышал, и принял за мой. Да, я знаю, что я единственная женщина в проекте Дис. Но мы с Марти любим друг друга и поженимся, как только закончим свои дипломные работы, и сможем, наконец, убраться с этих ужасно скучных астероидов. Ну, не смотри на меня так, ты, правда, очень милый, но ведь ты ни разу не поговорил со мной за все эти годы. Я понятия не имела о твоих чувствах…» Каин не нашел в себе силы дослушать ее. Золотоволосая, золотоглазая Катрин ускользнула из его рук, точно утренний мираж, химера, сотканная из солнечных лучей и медовых сот. Обман его воспаленного разума, измученного кислородным голоданием и постоянной напряженной работой аналитика. Каин ненавидел весь мир, и ему казалось, что мир платит ему самой полной из возможных взаимностей. Катрин не любила его. Она не читала ему всех этих запретных историй о сумрачных улицах старинного Лондона, белоснежных пляжах Шри-Ланки и Мадагаскара. О пиратах, называющих себя корсарами Ее Величества Британской королевы и говорящих вам «сэр» и «мсье», когда берут ваш корабль на абордаж. Катрин улыбалась Мартину Зиро, и ее глаза лучились счастьем. Почему зрелище чужой любви столь невыносимо, когда тебе девятнадцать и ты отвергнут? Каин не знал. В его кармане лежал билет до Земли. Чтобы оплатить двухмесячный круиз по самым живописным уголкам исторической родины человечества, Каин завербовался механиком на звездолет, идущий очень далеко от Солнечной системы, и уже взял авансом плату за целый год. Он так и не узнал, чей же голос слышал все это время, но ему очень хотелось взглянуть своими глазами на то, о чем ему шептала, кажется, сама Вселенная долгими одинокими ночами на станции Дис Энд. Их звездолет опустился на посадочную площадку глубокой ночью. Каин, с одним единственным рюкзаком вещей, стоял и озирался по сторонам, глотая все еще горячий, пахнущий топливом воздух. Он попытался убедить себя, что вдали от космопорта все будет по-другому, но, сколько Каин ни смотрел вверх, он так и не смог разглядеть там звезды. Задымленность и загрязненность атмосферы была к этому моменту слишком велика, и с ней не справлялись даже самые современные установки по очистке воздуха, а новейшие культуры бактерий, что создавали атмосферу на Марсе практически из ничего, в едких облаках Земли быстро погибали. Каина возили по самым роскошным курортам. Он видел рафинированные белые пляжи, берега которых были утыканы табличками – «купание запрещено» и «опасно для здоровья». Чистый, крупный песок лизали медленные, тяжелые, мутно-зеленые волны. Они были похожи на матовое непрозрачное стекло и пахли нефтью и гниющими водорослями, а когда отступали от берега, то за ними тянулся жирный маслянистый след. В них почти не осталось жизни, а та, которая еще шевелилась, была чудовищна и изуродована. Едва ли нашелся бы кто-то, кто захотел бы рассмотреть поближе выброшенных на берег безглазых розоватых рыб, у которых вместо рта извивались щупальца, и еще много часов судорожно открывались и закрывались костистые и алые жаберные щели. Иногда они уползали обратно в океан, отвратительно дергаясь всем телом и подпрыгивая. Дети отдыхающих обычно плакали и убегали прочь, когда видели монстра размером с кошку, возящего склизкими плавниками и щупальцами по песку. Нескольких таких Каин забросил обратно. Они лежали в его руках и тяжело вздыхали, как умирающие старики, и были теплыми. Его чувство брезгливости сменилось жалостью. О, Земля его космических снов! Что случилось с тобой? Кто посмел это сделать? Неужели те же самые люди, что сегодня так бережно трудились над тем, чтобы вдохнуть жизнь в неподвижные, красные марсианские пустыни? Там, где в книгах играла музыка старинных каруселей и прямо на улицах торговали сладкой ватой с лотка, теперь были заводы, площадки космопортов и офисные громады из альдегида и металла. Только в вечерних темных небесах по-прежнему сияли огни – то уходили к далеким звездам ракеты одна за другой, и суетился городской транспорт. Год четыре тысячи девятый. Через несколько месяцев человечество столкнется с чудовищным гением предтеч. Будет открыта первая планета, превращенная в огромную военную базу с использованием таких технологий, о каких люди даже не догадывались. Через двенадцать лет на Ганимеде проклюнется серебряный росток исполинского дерева, которое назовут «проект Иггдрасиль», и придет эпоха отчаяния и ужаса. Но пока – бессонное, жаждущее, торопливое, человечество продолжало лететь сквозь холодную космическую тишину и ничего не знать о роке, что уже расправлял над целыми системами свои зловещие черные крылья.