Когда космос говорил со мной

Мартин подобрал Сильвию совсем крошечной. Она жалась в скалах около станции. Беззубый ротик тихо открывался и закрывался, тусклые глаза смотрели на него со страхом и затаенной, робкой надеждой. У котенка был перебит позвоночник – задние лапки безжизненно лежали в пыли, длинный грязный хвост волочился следом, когда она пыталась отползти. - Не бойся, - прошептал Мартин. - Кис, кис, кис. Котенок. Не бойся. Наконец, Сильвия позволила взять себя на руки. Мартин принес ее на станцию, но чем могла помочь инопланетному созданию медицина, рассчитанная на совсем другое устройство организма? Сильвия отказалась от мяса, от молока, от всего, что он ей предлагал, и просто лежала, изредка начиная мурчать. Мартин держал ее легкое тельце на коленях и гладил, а потом из пасти котенка раздался тихий, жалобный вздох. - Что вы едите? Что мне с тобой делать? – спрашивал он в пустоту, шептал какие-то еще неловкие ласковые слова. А потом его осенило. Предтечи питаются энергией. И самая лучшая, самая полезная, легче всего усваиваемая, что-то вроде грудного молока – это живая энергия. Может быть, вся остальная подходящая ей пища сейчас слишком груба для умирающего тела? И если Сильвия могла бы бегать дальше по равнинам Марса, то они, люди, здесь заперты, как души грешников в мифическом аду, и даже спасенные от предтеч, обречены на медленное, печальное угасание. Мартин перерезал себе запястье ножом. Кровь, тяжелая, алая, закапала в чуть приоткрытый рот котенка. А потом Сильвия глотнула. Шершавый, горячий язык тронул его руку, и вдруг мир задрожал перед глазами Мартина, как будто он смотрел на него сквозь завесу горячего воздуха. Растворились, смазались очертания комнаты, стали нечеткими тенями предметы. Кометы с длинными хвостами пронеслись сквозь стены. Где-то там, очень далеко, Мартину светил Сириус, и Ригель, и Бетельгейзе, а тельце на его коленях слабо шевельнулось. Раз, другой. Он не умер, как опасался – Сильвия не взяла его жизнь целиком. Они уснули вместе – брошенный сородичами раненый зверек, и человек, точно так же оставленный своим видом на волю судьбы. Безмолвный и торжественно-серебряный, раскидывал в марсианском небе свои поросшие космическим мхом ветви Иггдрасиль, и когда Мартин открыл глаза, он услышал нежное тихое пение. Оно заполняло станцию, как концертный зал с идеальной акустикой, легкое, будоражащее и прозрачное. Сильвия потянулась, и ее коготки вонзились Мартину в ногу, а затем она, как все ее кошачьи пращуры, выгнулась дугой и спрыгнула на пол, к синтетическому молоку, и явленный миру розовый язычок принялся быстро-быстро опустошать миску. Мартин взглянул на свою руку. Кожа на запястье вновь была целой, только обрела легкий синеватый оттенок там, где он разрезал ее. Странная мелодия смолкла, отошла на второй план, ее перекрыл другой звук – громкое, как будто где-то завелся двигатель, урчание. «Я люблю тебя, человек». *** - Мартин, ты чем там занят? – динамик внутренней связи ожил, заставив мужчину вздрогнуть. Сильвия приоткрыла фосфорические глаза, но тут же веки опустились вновь, пряча глубокую матовую синеву. - Отдыхаю после смены, - осторожно ответил Мартин и сам испугался звучания своего голоса. В нем появилось слишком много непривычных, вибрирующих нот, тональность понизилась, голос сделался вкрадчивым, словно он обдумывал каждый звук перед тем, как позволить ему родиться в горле. - Тебя давно не видно в рекреации, ты не заболел? - Нет, сэр, все в порядке. На самом деле, все было не в порядке. Рукав форменной серебристо-черной куртки съехал с запястья, отодвинутый второй рукой. Там должна была оказаться гладкая, бронзовая от загара кожа, но ее там не было. Скоро они обо всем догадаются. Он не сможет скрывать такое вечно. Мартин пробормотал, что уже идет, и поднялся с кресла. Отключил связь, выслушав пожелание пошевеливаться, потому что у них общее собрание, он ведь не забыл об этом? Мартин сказал, что не забыл, и нажал кнопку отбоя. Сильвия направилась следом за ним к прозрачному, тускло мерцающему полотну панорамного окна. Там расстилалась бурая марсианская равнина. Смеркалось – солнце уже почти скрылось за причудливо изломанной линией горизонта, и теперь поверхность была залита только неярким светом Юпитера. Люди на станции в этот час как никогда томительно ощущали свое одиночество, затерянность среди огромных пустых пространств чуждой им планеты. По вечерам они почти всегда собирались в комнате отдыха – рекреационной зоне. Лилось в стаканы рубиново-алое синтетическое вино; пахнущий горьковатым инеем джин; виски, еще хранящий в своей глубине привкус ракетного топлива, из которого его мастерски перегоняли умные машины. Раньше Мартин очень любил такие вечера. Из ближайшего брошенного города они привезли продукты – те, что могли храниться долго, и бакалею. Теперь, когда с Марса все ушли, они стали его королями, и такого праздничного изобилия никто из них, пожалуй, не видел никогда. На столах выстроились длинные ряды разноцветных бутылок - желтый сидр, кальвадос, шерри. Десятки экзотических видов ликеров, настоек, пахнущих мятой, гвоздикой, анисом и другими, незнакомыми, травами с Земли. Светился в тонком хрустале старинный брют, найденный в отделе драгоценных вин, а рядом, всеми оттенками золота и янтаря, мерцали бренди, коньяк, синела сливовица, покрывались инеем стенки высоких рюмок с ледяной, родниковой чистоты, водкой. Озаренные теплым светом ламп, люди смеялись и рассказывали друг другу вслух отрывки из запрещенных на Марсе книг с Земли – те редкие строки, что знал каждый. Это было их маленькое, карманное колдовство. Их способ пережить конец старого мира и начало нового. Мартин часто сидел с ними, но только слушал. Он был с Земли – но никто, кроме начальника станции, не знал этого. Если он расскажет им все, что знает сам, он разобьет им сердце. Так зачем? Зачем разрушать хрупкий уют этих вечеров, говоря об умирающих океанах и стертых горах, о городах, царапающих своими крышами небеса, навечно подернутые слоем копоти, сажи и смога? Мартин приходил туда все реже и реже. А потом появилась Сильвия. Ее маленькие лапки точили когти о его ключицы, пока его шею исследовала узкая кошачья голова в поисках места для своей дремы. Сейчас Сильвия стала слишком большой для таких нежностей, и, если топталась по спящему Мартину тяжелыми, как стальные рельсы, лапами, даже очень осторожно, то все равно будила и оставляла на ребрах синяки. Но ее, как истинную кошку, эти мелкие проблемы не волновали. Кошка хочет топтаться. Человек должен терпеть. Мартин уложил кое-какие вещи в рюкзак, проверил уровень заряда в химической пушке и, подумав немного, вынул пару плиток пайка, упаковку носков и вложил на их место запасной боекомплект. Он не взял никаких личных вещей, да их и не осталось – за пару дней до этого тлеющее жерло утилизатора поглотило тощий фотоальбом, тетрадь с личными записями и несколько томиков плохих стихов, написанных на Марсе и по заказу Марсианского правительства. Когда Мартин читал трескучие, похожие на ритм барабанов, строки, то каждый раз подавлял в себе желание начать маршировать. Но горели они превосходно. Его каюта лежала перед ним – немая, чисто убранная и пустынная, как поверхность этой планеты. В тусклом сиянии Юпитера она вдруг показалась Мартину нереальной, так, словно он видел сон. Пальцы коснулись выключателя, погружая все в мягкую темноту. В полумраке он поймал горящий взгляд Сильвии. Большая сирианская кошка казалась отлитой из тусклого металла статуей. Она сидела, собрав все лапы вместе и обернув их длинным хвостом. Мартин вскинул рюкзак на плечо, туда, где уже была пушка, и вышел. Почти в тот же миг следом за ним в дверной проем просочилась агатовая тень с рысьими ушами, а потом панель закрылась под тихое гудение автоматики. Он почти дошел до рекреации, когда понял, что не хочет видеть их лица, когда он появится в дверях. Долгие годы они работали вместе на уединенной станции, а потом - жили, как одна семья, когда остальные бросили их. У него уже не было жены, не было и детей, которых он мог оставить безутешными, и все же, кое-какие связи с женщинами его не миновали. В основном, это случалось в моменты тоски и отчаяния, когда он видел, как им одиноко, и не находил в себе сил на отказ. Мартин никогда не думал, что будет делить с кем-то постель из сострадания, но без любви это выходило именно так. Впрочем, теперь с этим в любом случае покончено, как и со всей его прошлой жизнью. Высокопарные фразы назойливо вертелись в голове, пока Мартин стремительно и бесшумно шел по длинному коридору, огибающему станцию. Его наружная стена была прозрачной, как и потолок, чтобы поймать как можно больше солнечных и юпитерианских лучей, а на другой, по левую руку, раскинулись гидропонные сады. Минуло десять лет, и часть растений погибла, но другая часть не только прижилась, но и эволюционировала с удивительной быстротой. Люди подозревали, что такой рост - результат воздействия облучения неизвестным науке видом быстрых частиц, которые испускало второе солнце – Юпитер. На станции всегда был свежий, резко пахнущий озоном воздух, словно промытый недавней грозой. А в последнее время Мартин замечал, что и за ее пределами начинает пахнуть точно так же. Атмосфера сгущалась. Усиливалось притяжение, а ведь Марс по-прежнему был намного меньше Земли, но теперь, когда Мартин ступал по его поверхности, ему казалось, что ощущения почти не отличаются от тех, которые он испытывал давным-давно, прогуливаясь во дворе своего родного дома. Корни Иггдрасиля, проникая глубоко в кору Марса, утяжеляли его, наполняли пустоту, и атмосфера больше не улетала в космос, становясь все более плотной и весомой. Марс изменился. Он даже пах по-другому. Сладкая, первозданная чистота горных вершин опьяняла, стоило только снять шлем. С мерцающего неба лились целые потоки этой электрической чистоты, Марс благоухал незабудками, ландышами, эдельвейсами и талым снегом. Мартин покинул оранжерею. Сильвия бежала следом за ним шаг в шаг. Позади, за обманчивой хрупкостью стеклянных стен, поднимались экзотические сады серебряных и голубых деревьев, чьи корни уже насквозь прошили коридоры первых этажей станции, а ползучие ветви оплетали стены сплошным ковром. В ангаре, куда он держал путь, в этот час было пустынно. По уставу там должны были сменяться дежурные, но в последнее время этим правилом единогласно пренебрегали, как и многими другими. Только механики, страдая от вынужденного безделья, нагружались в ближайших городах материалами и оборудованием, а потом надолго запирались в мастерских и доках, собирая модель за моделью какие-то совершенно немыслимые летательные аппараты. Мартин знал – они хотят построить ракету, достаточно надежную, чтобы совершить прыжок прочь отсюда, к далеким звездам, догнать и отыскать там бросившее их человечество, взглянуть ему в глаза. Мартин знал и другое – совсем недавно у них получилось. «Навахо» был рожден ценой нечеловеческого усилия разума своих создателей, и такого корабля Мартин никогда не видел. Они, сами не зная зачем, выстроили его с частично открытыми палубами и мостиком. В полете их должен был защищать энергокупол, но такой чудовищной нагрузки не выдержала бы ни одна батарея. «Навахо» вот уже несколько месяцев дремал в доке, прекрасный, как сверкающее марево миража над безводной гладью пустыни, и столь же бесполезный. Он мог лететь, с легкостью взрезая время и пространство, как горячий нож – масло, но был обречен покрываться пылью. Механики что-то бормотали о том, что непременно перестроят его, но до сих пор не было видно никакой реальной деятельности в этом направлении. С месяц назад, или чуть больше, Мартин выкрал запасные ключи от дока, в котором стоял корабль. В серебряной марсианской ночи, под прозрачной крышей ангара, «Навахо» выглядел особенно огромным. Его сигарообразное, обтекаемое тело плыло в волнах полумглы, и сквозь сон корабль посматривал на Мартина блестящими глазами иллюминаторов из-под смеженных титановых век. Конечно же, угонять полноценных размеров пассажирский межзвездный крейсер, да еще такой специфичной конструкции, Мартин не собирался. Где-то здесь были несколько планетарных геликоптеров, собранных потому, что нельзя так взять и не собрать странные шлюпки к странному кораблю. Как рыбешки у брюха кита, геликоптеры приткнулись в тени исполинской спящей туши корабля. Один из них Мартин и намеревался позаимствовать. Все они были с открытыми кабинами, и разгонялись до таких скоростей, что пилотам-людям нечего было и думать браться за штурвал без защитных энергоэкранов. «Зачем, космос их побери, они все это построили? Какое-то странное помешательство… но как же они прекрасны». Конечно, были попытки достроить кабины – но толстое стекло нарушало баланс, и шлюпки падали, зарываясь носом в красный марсианский песок. К тому же, пилоту предлагалось управлять стоя на узкой площадке, а утопленное в корпус сидение было только пассажирским. Люди повздыхали, покрутили пальцами у висков, да и закрыли корабли в доке. Так они там и стояли, пока Мартин не решил, что почему бы и нет. Он переступил через выпуклую трещину в полу – там, под слоем перекрытий и армированного бетона, раскинула свою все расширяющуюся сеть корневая система того, что некогда было скромным гидропонным садом. Метеоролог чувствовал живую пульсацию энергии у себя под ногами. Могущественная, как лето в разгар июля, и такая же жаркая, она тянулась все дальше и дальше, пронизывая холодную марсианскую почву. Небо в прозрачном куполе странно потемнело, сырой запах свежести сделался почти физически ощутимым. Скоро будет дождь. Первый дождь древнего, мертворожденного мира. Мартин слышал его гул в тревожных, беременных тяжелой влагой тучах, а Сильвия вся выгнулась, и в ее вздыбленной шерсти тихо затрещало колкое электричество. Открылся третий глаз, тот, что располагался чуть выше первых двух и обычно был плотно зажмурен. Это производило жутковатое впечатление. Мартин не знал, для чего именно сирианским кошкам нужен дополнительный орган зрения. Исследователи были склонны полагать, что эти создания в буквальном смысле видели холод, тепло, энергию, или ее отсутствие. Если все глаза открывались, значит, пища была близко. В дальний горизонт ударила яркая, точно магниевая вспышка, ветвистая молния, и густой, как патока, воздух задрожал. Мартин чувствовал небывалый прилив сил. Вместо того, чтобы переждать первую бурю пробуждающегося мира, он запрыгнул на площадку геликоптера, встал к штурвалу, и подал на двигатели питание. Пальцы касались сенсорных панелей, и от каждого движения раздавался тихий писк и загорались огни. Сильвия грациозно приземлилась в пассажирскую корзину. Все три глаза были устремлены на Мартина, увлеченно замыкающего цепи и прогревающего движок, который тихо постукивал на холостых оборотах. Крыша ангара медленно раскрылась лепестками колоссального прозрачного цветка, освобождая им путь в низкое грозовое небо, и порыв ветра взъерошил волосы Мартина. В них призрачно мерцали крошечные электрические светляки, как в шерсти у Сильвии, и Мартин невольно отвел назад уши – острые, с кисточками наверху, торчащие из темно-синей копны тяжелых волос, длина которых достигала линии подбородка. Они поднялись в небо по крутой параболе, и исчезли в нем уже через несколько секунд, оставляя позади закрывающийся обратно ангар, и станцию, в синем блеске молний похожую на жемчужину, тускло сияющую в океанических глубинах.