Когда космос говорил со мной

Вмороженная в лед криокамеры Джессика выглядела странно безмятежной. Белые кристаллы застыли на ее ресницах, покрывая их слоем пушистой снежной пудры. Только уголки опущенных губ, казалось, согнуты в едва уловимой гримасе скорби и перемазаны темной кровью, но теперь и это не смотрелось чем-то пугающим. Как будто она ела шоколадное мороженое за миг до того, как все произошло, а потом просто заснула, сжимая еще липкую сладкую палочку в кулаке. Каин думал о том, что в ее четырнадцать лет Джессике Роберт Максвелл было положено закатывать родителям первые подростковые скандалы и начинать слушать тяжелую музыку, запершись в своей комнате наедине с постером очередного бледного идола с огненным и драматичным взором. Может быть, карябать в блокнот или планшет уродливые, но очень вдохновленные первые стихи, за которые потом ей будет ужасно стыдно. Что там еще делают девчонки в ее возрасте? Миракл так силился это припомнить, что между его тяжелыми, с изломом, темными бровями залегла сумрачная складка. Он не присматривался к другим людям, когда ему было столько же, сколько Джессике сейчас – проводил все свободное время, таская ящики с образцами пород, реактивами, обломками метеоритов, и прочей крайне интересной дрянью у матери на работе. А пока никто не видел – разбирал и собирал обратно местную технику, пока однажды его за этим не застукали. Мать гордилась им. Но задница от отцовского ремня болела еще очень, очень долго, и с отцом обиженный насмерть Миракл не разговаривал потом неделю. А еще через три месяца ему пришел разобранный телескоп в трех коробках, и стало наконец понятно, куда он подевал все деньги, которые попадали в его руки за последний год. Каин помнил, как с тихим шелестом ползли вниз металлические шторки, что закрывали прозрачную полукруглую крышу его комнаты. Долгими ночными часами он лежал здесь, в постели, не спал, и все смотрел вверх, туда, где сверкающей рекой раскинулся Млечный путь. Теперь, когда он смонтировал и установил недреманное, хищное электронно-оптическое око, звезды стали гораздо ближе. «Однажды я улечу», думал он. «Однажды» Эта фраза чаще других приходила ему в голову. И когда он корпел над учебниками по механике, и когда зубрил технические характеристики звездолетов глубокого космоса, и когда читал о том, кем был Лео Гарден, создатель двигателей, которые могут работать почти вечно. Гарденом восхищались, как если бы он был ослепляющим светом только что взорвавшейся звезды, а те, кто подозревал о том, что найденные им знания таят в себе холодное зерно гибели, предпочитали молчать. На снимках Гарден стоял возле аллеи из криптомерий. Темные деревья тянулись высоко вверх, и казалось, что если приложить ладонь, то можно почувствовать сырость, пахнущую горечью папоротников, а если затаить дыханье, и придвинуть прямоугольник полумрака ближе, то услышишь шелест листвы, тревожный и печальный. Гарден был быстрым в движениях, загорелым и темноглазым – настоящий космолетчик, он совсем не походил на книжника-ученого. Каин помнил его пронзительные взгляды, острые скулы и колкую усмешку, которая неизменно выходила, когда Гарден пытался доброжелательно улыбаться в камеру. Это лицо не было приспособлено ни к чему подобному. Во всяком случае, не больше, чем у самого Миракла. «Эклиптика поразительный город», писал Лео Гарден в своей художественной книге, выпущенной немногим позднее научного труда о предтечах и их машинах. «Его улицы словно древние глубины бескрайнего космоса. Я поднимаю голову, и звезды смотрят на меня. Здешнее небо всегда горит, а океан полон нефти. Если бы я поднес к нему спичку, я мог бы зажечь костер в ответ на тот огонь, что льется на меня каждый день Мэгида и каждую его ночь. Я думал о том, какие цветы могли бы вырасти на черных, безмолвных берегах. Какие рыбы могли бы плавать в густой и мрачной воде? Уж не те ли бледные, мертвенные стебли, о которые человеческие руки можно изрезать до самых костей?..» «Я представлял дом, где я мог бы жить, если бы родился предтечей», писал Гарден. «Я видел неподвижные тени занавесок и посуду на столе. В окна не проникал бы свет – их бы засыпало пеплом в первые же недели, как у нас на Земле засыпает снегом или песком. Мэгид – огромная, сожженная пустыня, он скрипит на моих зубах, когда я сжимаю их, и я никак не могу убедить себя, что это иллюзия – мы никогда не снимаем шлемы». Каин перечитывал эти страницы, пока они не истерлись до дыр и не начали ему сниться. Он читал взахлеб, и грезил каждой сточкой: «Мы находим их звездолеты. Целые поля кораблей, таких же молчаливых и мертвых, как все на этой планете. Сегодня я снял перчатку и коснулся одного из них – он показался мне раскаленным. Теперь у меня химический ожог, но я все равно никогда не позволю себе забыть это чувство – как холодна под моей ладонью величайшая в мире сила, механическая мощь которой приводит меня в благоговейный трепет. Вот он, «бог из машины», нет, бог-машина! На его крыльях мы пересечем Млечный путь от края до края, мы будем знать, каков на вкус ветер у самых границ вселенной...» «Я должен оживить их», писал Гарден. И Каин вторил ему: ты должен, должен, иначе прилечу я и сам это сделаю, если у тебя окажется недостаточно дарования или смелости. У меня достаточно! Но Гарден смог. Жаль только, в технику у него получалось лучше, чем в писательство, или Миракл не оценил. Дальше герой начинал видеть во снах синеглазую женщину неземной красоты, которую называл «моя принцесса», и все скатилось в подслащенные сиропом космические сопли. Каин бросил читать и вернулся к началу, да так и не добрался до конца книги, выучив наизусть рассказы о странных городах-химерах Мэгида и об океанах, полных вязкой, маслянистой темноты. А теперь, когда Джессика в бреду шептала «принцесса, принцесса» - Миракл не мог не подумать о Гардене. Он силился воскресить в памяти, что там было в его дурацкой книге дальше, но никак не мог – сложно вспомнить то, чего ты никогда не знал, а по запросу в бортовой компьютер «Лео Гарден. Предтечи» в ответ неизменно мигало окно ошибки. Кто-то стер файл, который был включен в число обязательной литературы на каждом корабле, либо же он оказался уничтожен каким-то системным сбоем. *** Предтечи прилетели в полдень, когда звезда Бетельгейзе стояла в зените, заливая поверхность Идельвайс ярким голубым светом, и черные тени казались зияющими порталами в абсолютный мрак. Каин уже завершил погрузку всего необходимого на Скарабей, и установил криокапсулу на положенное ей место в пассажирском отсеке. Режим глубокого анабиоза, вечные сны о голоде под ледяными звездами. Жизнь едва теплилась невесомом, хрупком теле. И, черт возьми, Джессика была предтечей, так почему?! Почему она умирала? Каин ловил себя на том, что стискивает острые зубы до хруста в челюстях. Почему он так сожалеет о ней? Темная сетка вен обвивала тонкие запястья девочки, каждое из которых покоилось в невесомости космической изморози. Мираклу казалось, что ее невозможные глаза смотрят на него прямо сквозь прозрачные веки. Он не в первый раз подумал, какой была ее мать. И какой Джессика могла бы стать, если бы осталась жива. Представлял, как наполняется силой умирающее тело, какими округлыми становятся его очертания. Как дрожат стрелы длинных ресниц, поднимаясь, и розовеют приоткрытые губы, показывая сахарные острия клыков. Была ли она красива? «У тебя слишком долго никого не было», повторял про себя Миракл, «вот тебе и лезет в голову всякая хренотень про девчонку». Он пытался с отвращением к самому себе подумать о бесцветном полудетском личике, об острых коленках, тощих щиколотках в грубых ботинках, но не мог – вместо этого воображение рисовало ему пленительный морок, сирену - женщину с полночными глазами, кожей, похожей на лунный свет, и волосами, как утренний туман. «Куда-то же, черт подери, уходит эта прорва энергии. Куда?» Джессика спала во льдах, как истинная предтеча. Ким Миракл уже прогрел двигатели и собирался взлетать, когда небеса Идельвайс прочертил полет первого из кораблей, а потом несмолкающее ни на миг бормотание тварей на периферии его разума обрело силу и громкость криков: «Отдай!» «Или мы заберем это у тебя. Нашего консорта» Кем бы ни была «принцесса», а она, похоже, обладала достаточным могуществом для того, чтобы прислать за Джессикой армию. Миракл оскалился: он тоже кое-что приготовил на случай прилета гостей. Пальцы с темно-синими когтями дрогнули, и подушечка одного медленно утопила кнопку в плоскость прямоугольника пульта дистанционного управления периметром. - Первая фаза боевой готовности, - донесся из динамиков вежливый женский голос. – Десять секунд до завершения синтеза в оружейных камерах. Турель пять, шестнадцать, двадцать и тридцать семь неисправны... Восемь секунд до завершения синтеза. Всему населению просьба покинуть поверхность немедленно. Семь секунд, температура плазмы поднимается согласно норме. Турель пять, шестнадцать… Каин задрал голову вверх: он не хотел ничего пропустить. Площадка космодрома Шаттенгрю тяжело дрогнула под его ногами – это открывались пасти люков, и выдвигались хищные металлические жерла боевых турелей. - Цели обнаружены, - промурлыкала машина. – Начинаю огонь на поражение. «А как насчет этого?» не смог удержаться от мысленного ответа Каин. «Почему бы вам это не сожрать?» Уши заложило – воздух взвыл, сгорая, когда турели заработали, выплевывая столбы раскаленной плазмы в небеса. Систему ни разу не запускали на полную мощность – атака предполагалась такой силы, что уничтожила бы все живое не только в воздухе, но и на земле, в Шаттенгрю. Впрочем, Шаттенгрю ни на кой черт Каину и не сдался. Скарабей стартовал в дыму, пламени и грохоте. Нужно было улетать как можно скорее, пока вражеский десант был занят тем, что спасал свои высокотехнологичные задницы от превращения в решето. Миракл не рассчитывал на то, что собьет чужие корабли – это было бы слишком просто. Но ураганная атака и последующее саморазрушение столицы даст им с Джессикой немного времени. Примерно полчаса – Ким считал. Как раз достаточно, чтобы разогнать чудовищные двигатели на полную мощность. И, если они не разнесут корабль на части, Каин рассчитывал выпрыгнуть в обычный космос так далеко отсюда, что его не догонит никто и никогда. Да что там не догонит – попросту не найдет. Он уже переводил рычаги в крайние положения, когда внизу что-то изменилось – этого никак не могло произойти, но система защиты агонизировала, захлебываясь тем огнем, который механические монстры только что выплевывали из своих луженых глоток. Миракл видел на обзорных экранах, как рушатся и падают коленчатые столбы турелей, раскалываясь под собственным весом и истекая жаркой плазмой вместо крови. Вражеские корабли перестраивались, намереваясь преследовать, и вот тут это и произошло. Каин не сразу разглядел в дыму и огне быстро двигающееся серебряное нечто, а когда разглядел, было уже слишком поздно – поверхность Шаттенгрю схлопывалась сама в себя, сминалась и проваливалась, выпуская наружу хищные побеги металлического дерева один за другим. Вот поэтому под столицей было столько этой сраной энергии, отрешенно подумал Миракл. Именно поэтому. Все это время там, свернувшись в клубок и взяв хвост в зубы, дремал самый древний и самый страшный из всех драконов. Шуракан. Каин ничего не смог сделать – в следующую секунду Скарабей затрясся в воздухе от десятка ударов сразу. Стебли пробивали обшивку легко, как бумагу. Иггдрасиль все рос и рос, играючи утаскивая застрявший в его ветвях сломанный корабль за пределы зыбкой, холодной атмосферы. ***