Ничьи

Глеб опаздывал на репетицию и поэтому бежал по лестнице на третий этаж, перескакивая через ступеньку. Он уже преодолел половину второго пролета, когда вдруг услышал голоса сверху. - А вот ещё шедевр, - это был Никита. - Слушайте! - Громогласно провозгласил он. - Зелёные глюки сползают по стенам, медленно-медленно, плавно-плавно, потом проползают по коридору и исчезают в ванной… Глеб смутился и покраснел. После секундной паузы до него донёсся смех. - Я вам давно говорил, что он псих. - И глючит его не по-детски. - Как можно такое написать - махать флагом, плюнуть в душу, рыться в трупах и строить обелиски… Это он о чём вообще? - Бредятина. Краска отлила от лица Самойлова. Дёмин каким-то образом раздобыл его тетрадь со стихами, и сейчас они всей своей недалёкой компанией насмехались над ними. А громче всех хохотал Никита, аж свесился через перила, и вот тогда-то их взгляды пересеклись. Глеб ненавидел Дёмина давно и всей душой, и тот платил ему той же монетой. - Сами ничего придумать не можете, только других обсирать способны, да? - Самойлов продолжил подниматься наверх, всей кожей ощущая исходящую от одноклассника злобу. - Ну, почему же? - усмехнулся Никита. - Я поэт, зовусь я Цветик, от меня вам всем приветик. - Саркастически продекламировал он. Все снова заржали. Глеб поравнялся со своими злопыхателями и протянул руку к тетради: - Дай сюда. - Мы ещё не всё прочитали, - Дёмин перелистнул страницы и, задрав тетрадь повыше, снова принялся декламировать: - Я и ты в тени у воды, шли дорогою мечты, и вот мы сохнем как цветы… - Заткнись! - разозлился Глеб и попытался выхватить тетрадь из рук Никиты, но тот оказался проворней и перебросил её Мишке. - И убогой твоей нет, чтобы тебя защитить, да, Самойлов? - хохотнул он. - Говорят, Макарова с физруком трахнулась, поэтому её от нас и перевели. - Ага, - Мишка спрятал тетрадь за спину. - В дурку. - Испугались, что эта маньячка ещё и нашего романтика Самойлова изнасилует, - продолжал язвить Дёмин. Пацаны громко рассмеялись. Ладони Глеба сжались в кулаки. Они ведь не знают всей правды. А если бы узнали, то вели бы себя так же? Что-то ему подсказывало, что да. - Ты… - Глеб подошёл к Никите вплотную, но вместо того, чтобы ударить, выплюнул ему в лицо: - Ты - ничтожество. - А ты-то кто? - ехидство в интонации Дёмина сменилось неприкрытой враждой. - Поэтом себя вообразил? Музыкантом? Рок-звездой? - Он издал сухой смешок. - Спустись с небес на землю, никому нахер не нужны такие дебильные песни, это полная мура. Глаза Самойлову застилала пелена обиды, но он не собирался показывать это одноклассникам. Отступив от Никиты, он резко выбросил вперёд руку и выхватил у хихикающего Мишки тетрадь. Но так как тот держал её слишком крепко, то несколько страниц оказались порваны. Глеб подавил рвущийся всхлип и, прижав тетрадь к себе, медленно побрёл в музыкальный класс. Настроение стало хуже некуда, и репетировать больше не хотелось. - Глеб, нам сегодня нужно прогнать полностью всю праздничную программу, где ты ходишь? - спросил Юрий Леонидович, едва Самойлов переступил порог репетиционного помещения. - Извините, - сдавленно проговорил Глеб, не поднимая головы на музыкального руководителя. - Давай, бери гитару. Все уже заждались тебя. Глеб окинул ребят взглядом, положил на широкий подоконник порядком истрёпанную тетрадь и взял музыкальный инструмент. От глаз мужчины не укрылось его подавленное состояние. - Ты случаем, не заболел? - спросил он, обеспокоенно глядя на мальчика. Самойлов на пару секунд задумался, решая, а не сказаться ли ему и впрямь больным и не участвовать завтра в концерте, посвященном дню Великой Октябрьской социалистической революции. Но всё же решил быть честным и не подводить Юрия Леонидовича, который был одним из немногих взрослых в детском доме с уважением относящимся к воспитанникам. - Нет, - выдавил он из себя и занял своё место, постаравшись засунуть уныние куда подальше. - Тогда начали, - Юрий Леонидович хлопнул в ладони. - Там вдали, за рекой… поехали! - Энергично объявил он. Далее последовали, набившая оскомину «И вновь продолжается бой», исполняемая каждый год, «Вихри враждебные», «По долинам и по взгорьям» и другие революционные произведения, и лишь во второй половине концерта руководством детдома было разрешено исполнить популярные песни советской эстрады. Глеб играл на «автопилоте», благо мелодии были им выучены уже давным-давно. Но чувствовал он себя так, словно ему ампутировали все эмоции. Музыка больше не приносила удовольствия. По окончании репетиции музыкальный руководитель попросил Глеба задержаться. - Что с тобой происходит? - спросил он Самойлова, когда они остались одни. - Ничего, - пожал плечами Глеб, и отрешённо уставился в окно. - Это из-за песни Вертинского, которую нам не разрешили сыграть? - предположил Юрий Леонидович. Две недели назад Глеб услышал песню «То, что я должен сказать» Александра Вертинского и сказал Юрию Леонидовичу, что хотел бы исполнить её на концерте, так как она имеет прямое отношение к Октябрьской революции. Мужчина скептически отнёсся к предложению ученика, ибо уже догадывался, что эту песню руководство не одобрит. И оказался прав. Смысл песни, в которой имелись такие слова - «…И никто не додумался просто встать на колени и сказать этим мальчикам, что в бездарной стране даже светлые подвиги - это только ступени в бесконечные пропасти к недоступной Весне. Я не знаю зачем и кому это нужно, кто послал их на смерть недрожащей рукой, только так бесполезно, так зло и не нужно опустили их в Вечный Покой», - был полной противоположностью остальным произведениям, и ни в коем случае эта вещь не должна была прозвучать на праздничном пионерском концерте. Самойлов не обиделся, когда Юрий Леонидович объяснил ему всё это. Он просто сделал определённые выводы для себя и понял, что в своих стихах он всегда будет писать только правду, как и Вертинский, не прикрываясь ложными идеями светлого будущего и не идеализируя смутное прошлое. - Нет, это не из-за песни, - ответил Глеб, забирая с подоконника тетрадь. - А с тетрадью, что случилось? - музыкальный руководитель знал, что это за тетрадь. Иногда, пусть и крайне редко, Глеб показывал ему некоторые свои стихотворения, и он давал советы по поводу музыкальной составляющей. - Несчастный случай? - Типа того, - с усмешкой отозвался Самойлов, но лицо его при этом оставалось напряжённым. - Захочешь поговорить, я ещё пару часов буду здесь, - сказал Юрий Леонидович, вставая со стула. Глеб стукнул кулаком о стену от бессильной злобы, молча постоял ещё некоторое время, а затем рассказал мужчине обо всём, что произошло перед репетицией. - Глеб, это просто абсурд расстраиваться из-за того, что сказал Дёмин. Он кто для тебя? Истина в последней инстанции? - Юрий Леонидович успокаивающе похлопал одного из лучших своих учеников по плечу. - То, что ему не нравятся твои стихи - это только его проблема, но никак не твоя. Оставь его злобу ему, пусть она сидит в его голове и разъедает его ум, если он там ещё есть. А ты продолжай делать своё дело. Знаешь, как сказал Аристотель? «Критики можно легко избежать, если ничего не говорить, ничего не делать и быть ничем». - Глеб попытался улыбнуться. - Вот это про Никиту. Он злится, потому что завидует. Потому что у него нет такого таланта, как у тебя. Потому что он не развивается, как личность. Потому что, как раз у него большие шансы остаться ничем в этой жизни, ибо зависть разрушает его, в то время, как ты уже знаешь, чего хочешь, у тебя есть цели и ты идёшь к ним. Но просто не будет. И Дёмин - это ещё цветочки. И чем выше ты будешь подниматься, тем больше таких Дёминых будет встречаться на твоем пути. Зависть порождает ненависть, но ты не должен мстить, учись не обращать внимания, будь выше этого. *** - Всё правильно сказал Юрий Леонидович, - проговорил Вадим, когда два дня спустя Глеб передал ему слова музыкального руководителя. - Через несколько месяцев ваши дороги с Никитой разойдутся, и вы с ним больше никогда не пересечётесь. - Надеюсь, - вздохнул Глеб, хотя из головы у него всё ещё не выходили слова Дёмина. - Так и будет, - уверил его Вадик, сжимая руку брата в своих ладонях. - А у нас с тобой есть дела поважнее. - Какие? - Нам пора уже решить, куда ты будешь поступать после школы. Глеб положил голову на грудь старшего: - Это обязательно? - поморщился он. - Боюсь, что да. - Я не хочу учиться дальше, - пробурчал младший. - Понимаю, - кивнул Вадим. - Но хоть какое-то образование получить тебе надо. - Неужели школы недостаточно? - Для того, чтобы нормально жить - нет. - Вадик, но если я решил связать свою жизнь с музыкой, зачем мне все эти институты? - резонно заметил Глеб. - Образование лишним не будет, - продолжал настаивать старший. Глеб фыркнул: - Блин, ты говоришь, как училки. - Иногда они бывают правы, - ответил Вадим, зарываясь носом в мягкие кудри брата. - Я подумаю, но ничего не обещаю. Младший Самойлов и правда подумал, и на следующий день объявил Вадику, что если он и решит куда-то поступать, то вероятнее всего это будет истфак. - Исторический? - уточнил старший, обдумывая слова брата. - Ну да. Вадим согласился с его выбором: - Хорошо. С историей вроде бы Глеб дружил и проблем с этим предметом у него не было. - Вадь, а если Алинка не закончит школу, что с ней будет? - неожиданно поинтересовался младший. - Я не знаю, Глеб, - честно признался Вадик. - Если я никуда не поступлю, то в любом случае ты обо мне будешь заботиться, - рассуждал Глеб и не видел, как после его последней фразы старший брат удивленно-скептически выгнул бровь. - А Алинка без школьного аттестата вообще поступить никуда не сможет, и на что же она тогда будет жить, где работать, уборщицей что ли? Вадим развёл руками, затем почесал в затылке, затрудняясь с ответом. - Я правда, не знаю, Глеб, - с серьёзным видом произнёс он. - Мне кажется, что детдом должен сделать всё для того, чтобы она получила аттестат. Самойлов-младший вздохнул и уткнулся лицом в шею Вадика: - Давай, сходим к ней? Старший обнял брата. - Завтра? Глеб поднял на него глаза: - Может, сегодня? - Я не помню часы посещения, сейчас позвоню Наташке, уточню. В итоге, в больницу к Алине они отправились втроём. Наташа уже несколько раз спрашивала у Ларисы Васильевны, когда девочка вернётся в детский дом, но та отвечала весьма уклончиво или и вовсе уходила от ответа. Поэтому Платонова обрадовалась звонку Вадима, так как решила, что сможет сама пообщаться с врачом Алины и выяснить все волнующие её вопросы. Однако побеседовать с доктором Наташке возможности не представилось, так как был выходной день, но вот одна из дежурных медсестёр за небольшую коробочку шоколадного драже с удовольствием разговорилась с Платоновой и со старшим Самойловым, пока младший ворковал с Алинкой в комнате для посещений. Макаровой с успехом удавалось не принимать лекарства и ловко обманывать врачей и медсестёр. По крайней мере, она так думала. В действительности всё было намного прозаичнее - до неё попросту не было никому никакого дела. После нового года девочку должны были перевести во взрослое отделение, поэтому её лечащий врач просто ждал этого времени, чтобы передать пациентку, в выздоровлении которой, как он понял, никто особо не был заинтересован, в другие руки. А Алинка вела себя тихо: не металась по палате, как соседки, не плакала, не орала во всё горло и не причитала, держала всё в себе, заставляла себя есть и спать и считала дни до того момента, когда её отпустят обратно в детский дом. - Возьмите девчонку под опеку, если она дорога вам, - сказала медсестра со вздохом, приняв Наташку и Вадима за пару. - Или оформите попечительство, я в этих нюансах не особо разбираюсь. Иначе она пропадёт тут. Ей необходимо общение с нормальными людьми, а последствия изнасилования можно преодолеть и вне больницы. Девочке нужна любовь. *** Вечером Наташа пересказала Ваньке разговор с медсестрой и сразу добавила, что хотела бы оформить над Алиной попечительство. - Уверена? - спросил Ваня, хотя заранее знал ответ. - Ты против? - Не то, чтобы я против, тут дело в другом, - Морозов на секунду задумался, подбирая нужные слова. - Справимся ли мы? Ей шестнадцать лет, и она пережила изнасилование, я, например, не знаю, как правильно вести себя с ней, если мы будем жить вместе. Вдруг, я ненароком обижу её? - Признался в своих страхах Ванька. Платонова отпила большой глоток чая. - Вань, то что сейчас с ней происходит, это намного хуже, - сказала она, поднимая на парня повлажневшие глаза. - Её все бросили, списали из жизни. Я хочу попытаться хоть что-то сделать для девочки. Морозов взглянул на девушку и кивнул: - Давай попытаемся вместе, - он знал, что Наташка справится, он верил в неё. А раз сможет она, то и у него всё получится. В конце концов, Вадик же справляется с Глебом. Наташа обняла Ваньку: - Спасибо, - её губы ткнулись ему в шею. - Завтра же поговорю с Ларисой Васильевной. - А сама-то Алина согласна? - Я с ней не говорила ещё, чтобы не обнадёживать понапрасну. Ваня помолчал, хрустнул пальцами, а затем извлёк из пачки сигарету. - Я бы хотел пойти с тобой, когда ты решишь ей сказать об этом. - Вань, - Платонова посмотрела молодому человеку прямо в глаза. - Я только боюсь, что для того, чтобы нам разрешили взять Алину, нам нужно будет пожениться. Ваня ответил не сразу. - А почему ты боишься этого? - он сунул сигарету в рот и прикурил. Наташка вздохнула: - Ну, мы же никогда не говорили об этом. Морозов положил ладонь на плечо девушки: - Вот и появился повод заговорить об этом, - серьезно произнёс он. - Обычно поводом для разговора о браке служит беременность, - улыбнулась Наташа, заправляя за ухо прядь волос. - У нас почти беременность, - ответил Ванька встречной улыбкой. - Просто наш ребенок не младенец, а шестнадцатилетний подросток. - Наш, - повторила Платонова. - Мне нравится, как ты это произнёс. Я боялась, что ты не согласишься. - Если бы это был гипотетический ребенок, то возможно я пока и не согласился бы, но у нас особый случай. И если таким образом мы сможем помочь девочке, то будем помогать. - Сказал Ваня и заметил: - Хотя с мальчиком мне было бы проще. - Сына я тебе рожу сама, обещаю, - успокоила его Наташка. - Согласен, - Морозов отпил глоток чая из Наташиной кружки. - Люблю тебя, - девушка звонко чмокнула Ваньку в щёку. Ваня встал с табуретки и, опустившись перед Платоновой на одно колено, взял в руку её ладонь и торжественно произнёс: - Наталья Игоревна, ты выйдешь за меня? - Да, - ответила Наташка, широко улыбаясь и обнимая Морозова.