Армюр

      Парень с дредами, заплетёнными в хвост яркой резинкой, стоял на вокзале. Он ждал электричку, чтобы вернуться домой. Новый год он провёл в Питере со старыми друзьями, а сейчас пришло время возвращаться в свой относительно небольшой городок. Ему одновременно было и радостно грустно. Грустно покидать всех своих друзей здесь, но радостно, что там, где-то за сотни километров отсюда, его ждут.       Очередной герой, которого вы уже знаете, но который всё ещё кажется незнакомым. Переступая из-за мороза с ноги на ногу и дыша в красные от холода руки, под январским снегопадом стоял Ислам. Тот самый Ислам, к которому ушёл Кашников, когда Влада с Лизой так неожиданно оккупировали его квартиру и остались пить чай с Максом Ершовым.       При чём же здесь Ислам? О, он играет важную, очень важную роль во всей этой истории. Ему даже в голову не может прийти, каким важным он оказался для людей, которых он когда-то видел, но на которых не обратил внимания.       Ислам вообще был близоруким во всех смыслах (очки у него были круглые, в прозрачной оправе) и многого вокруг себя он даже не замечал. Но ему и не нужно было этого делать. Вся его сосредоточенность была направлена на собственную жизнь и жизнь тех, кого он любил. И я не могу сказать, что жить так — неправильно. В этом есть смысл. Осознав, что повлиять на что-то глобальное ты не в состоянии, ты всё ещё можешь повлиять на свою собственную жизнь. И он влиял. Он постоянно что-то делал, во что-то впутывался, с кем-то знакомился и куда-то мчался. Как только Ислам понял, что его девушка живёт музыкой, он схватил старую расстроенную гитару, которая принадлежала ещё его отцу, и за два месяца выучился играть так, что никто бы и не подумал, что он новичок в своём деле. Такой результат удивлял и его самого, но в глубине души, Ислам был уверен, что дело в подходе. «Если то, что ты делаешь, ты делаешь только ради результата или похвалы, то мне тебя жаль», — так всегда думал Ислам. Ему удалось освоить инструмент благодаря любви к музыке, которую он полюбил так же сильно, как он любил свою Соню. И когда Соня заметила, что он разделяет её страсть, они стали ещё ближе, хотя ближе, казалось бы, стать было уже невозможно. Но кроме того, что ему легко было увлечься тем, что захватывало его близких, ему не составляло никакого труда увлечь близких тем, что нравилось ему самому. И поэтому его рассудительная Соня в любую минуту готова была сорваться с ним в путешествие автостопом по всей стране.       Таким вот был Ислам. Но нам всё это знать не обязательно. Нам нужен всего лишь маленький кусочек его жизни. И это, знаете ли, странно. Столько всего происходит с человеком за всю его жизнь, а помнят его всего лишь по нескольким моментам. Например, всё, что Ислам знал о своём дедушке, это то, что старик любил животных и приучил однажды ворону, которая стала его везде сопровождать. И всё. А ведь сколько историй забыто! Но, может быть, они и должны быть забыты? Мир так стар, кажется, что всё уже придумано и создано, поэтому внести что-то новое очень сложно. И, вероятно, старые истории забываются для того, чтобы в будущем их могли повторить, но при этом они не казались бы копией. Вдруг всё работает именно так?       Электричка приехала, Ислам зашёл в прохладный вагон и уселся на свободное место. Очень странно, что людей было много. Почти все сидения были заняты. Для Ислама это было странно, обычно он всегда попадает в полупустые автобусы, полупустые маршрутки и такие же электрички. Но в этот раз всё пошло не так, как обычно.       Внимание! Когда всё идёт не так, как обычно, когда всё происходит не так, как вы ожидаете, готовьтесь. Странное готовит нас к ещё более странному. День может показаться совсем обычным, одно только какое-то маленькое и незначительное происшествие, но машина уже включена, все винтики и шестерёнки втянуты в работу, ничего нельзя остановить. А ты пьёшь дома чай и не о чём не догадываешься.       Ислам достал наушники, отвернулся к окну и погрузился в мысли. Но не было никаких глубоких размышлений. В шестнадцать он как-то прочёл удивительно серьёзную книгу, где главный герой только то и делал, что размышлял. Вот тогда он и сообразил, что никакого удовольствия это не приносит. Может быть, это придаёт возвышенности и элитарности, но к чертям собачим эту элитарность, если она не делает тебя счастливым! А глубокие и серьёзные размышления могут сделать счастливым только мазохиста.       И он всё больше подпевал мысленно песням, играющим в наушниках. Ещё ему нравилось просто наслаждаться тем, как красиво и тонко сформулированы тексты, которые сразу казались ему совсем незамысловатыми. И так как Ислам по специальности был лингвистом, он машинально переводил всё, что слышал.       Но, если честно, переводить ему совсем не нравилось. Он изначально об этом не задумывался, но со временем осознал, что учить иностранный язык, как, впрочем, и родной, немного глупое занятие. Смотрите сами: человек создал около трёх тысяч языков (три тысячи!), но не один не может п р, а в и л ь н о передать мысль. Мысль нельзя воплотить в слова. И если ещё для решения обычных, повседневных проблем слов, созданных человеком, достаточно, то для обсуждения чего-то на самом деле высокого, их уже не хватает. Мы, быть может, и понимаем многие сложные вещи, но у нас нет нужных слов, чтобы выразить это понимание. И с этим нужно что-то делать.       Хотя не всё так плохо. Конечно, выразить тонко и лаконично мысль сложно. Но! Но уже тот факт, что мы владеем языком, удивителен. Сам по себе. Невероятно, что каждое отдельно взятое слово имеет своё собственное, всем понятное значение. Каждое слово. Каждое! Удивительно, как слово имеет за собой какое-то действие, явление или какой-то предмет. Если глубоко задуматься, то просто мозг выносит. А теперь представьте, как сложно было с нуля создавать язык. Так что, думаю, мы можем простить ему его неидеальность.       Дорога для Ислама не была скучной. Первые два часа прошли быстро, они ничуть его не утомили. Он слушал, переводил мысленно иностранные песни и просто наслаждался музыкой. Он никогда не был романтиком, он был всего лишь реалистом с претензией на романтика, но к огромному своему удивлению, Ислам заметил, что все песни в основном про любовь. Да, все песни про любовь, и всё больше про несчастную.       И ему нравилось такое положение вещей. Славно, что от любви садятся и пишут песни. Мило, что музыка для кого-то становится ниткой с иголкой, которыми сшивают разбитое сердце. Замечательно, что пишут про любовь больше, чем, скажет, про ненависть и войну. Этого «добра» хватает вокруг нас, но не каждый окружен чем-то мягким и тёплым, поэтому музыка должна сполна покрывать недостаток любви в реальном мире. Сейчас дефицит искренних чувств.       Ехать оставалось ещё около получаса, когда наушники перестали подавать признаки жизни. Нет, они не сломались, просто на телефоне села батарейка. А наушники без телефона жить не могли. Между ними было как раз то, чего так мало последнее время между людьми.       Досада недолго душила Ислама. Сразу он открыл глаза, хотел достать из кармана телефон, но кое-что заставило его руку не двинуться с места. Он снова закрыл глаза, но теперь внимательно прислушивался.       Рядом с ним сидели, видимо, отец с сыном. Они разговаривали. И фраза, которая заставила руку Ислама не лезть в карман за телефоном и не доставать молчащие наушники из ушей была такой: «Мне очень грустно, когда-то, ради чего кто-то отдал жизнь, забывается или не удостаивается должным вниманием».       Это сказал малый лет пятнадцати. У него было умное круглое лицо и слегка выпуклые серые глаза. И голос у него был очень серьёзный для его возраста. Или же он просто выглядел моложе своих лет и на самом деле был старше, чем решил Ислам. Или же просто пора уже признать, что нельзя судить об умственных способностях и умению здраво рассуждать по возрасту. Кто-то приближается к истине в семьдесят, когда за ним уже захлопывается крышка гроба, а кто-то в тринадцать, продолжая играть в снежки и пить тёплое молоко перед сном. И ничего в этом открытии сенсационного нет. И нового. Это даже не открытие, а просто то, что всем ясно, но что все упорно игнорируют.       Ислам стал слушать: что ещё делать? Ехать ещё долго, а тут подвернулась возможность послушать, видимо, интересный разговор.       — Но это ведь не значит, что теперь ничего не нужно делать, — ответил отец сыну, и по голосу стало ясно, что это какой-то солидный человек, директор банка или кто-нибудь в этом роде.       — Нет, значит. Всё забудется, поэтому не важно, работал ли ты с полной отдачей или филонил. Даже если сделать что-то значительное, это забудется. Так зачем чему-то посвящать всю свою жизнь?       — А что тогда делать, если не искать своё дело?       — Слоняться. Мы же все только и делаем, что слоняемся по планете, и никто точно не знает, куда ему нужно идти…       — Все знают, — самоуверенно возразил отец сыну.       — Да? — в голосе парня звенел скептицизм.       — Да. Идти нужно туда, куда тебе хочется.       — Бред! Никто так не живёт! Все идут в ту сторону, в которую им как раз таки не хочется идти.       — А я и не говорил, что все люди умные.       — Тогда я дурак, да?!       — А я? Ведь я тоже. Только ты дурак, у которого ещё вся жизнь впереди, чтобы начать двигаться в правильном направлении, а у меня всё потеряно.       — Ни в каком я правильном направлении не могу двигаться.       — Это ещё почему? Я тебя никак не ограничиваю.       — Если я сверну, то в твоём возрасте мне придётся собирать бутылки и ночевать на вокзале.       — Стоп-стоп-стоп!       — Что?       — А я не говорил, что если идти в правильную сторону, жизнь будет сладкой. Она, скорее всего, будет хуже, чем сейчас.        — Так какой смысл? Смысл идти туда, где будет хуже?       — Разве я знаю? Мы можем делать, что нам хочется, но если мы п р, а в д, а начнём так жить, нам захочется вернуться назад.       — Нет! Мне бы не захотелось! Но, стой, даже если я и занимаюсь правильным делом, если иду туда, куда мне хочется, то всё в любом случае закончится так, как я сказал. Это всё сотрётся. Обнулится, если тебе так понятнее. В обоих сценариях конец один.       — А что если дело не в конце? Всегда говорят, что дело в проделанной дороге.       — Мало ли какую чушь могут говорить, — буркнул подросток. — Я бы взялся за себя, я сам понимаю, что впереди столько всего, мне нужно быть серьёзнее, но я просто не могу. Мне скучно. Нет, не от хорошей жизни, мне просто скучно, потому что я знаю всё наперёд.       — Громкое заявление.       — Но ты ведь понимаешь, о чём я. Я не вижу смысла напрягаться и рвать жилы, если в итоге я получу то же самое, что и тот, кто даже немного не старался.       — Ошибаешься, сынок, — догадка Ислама об отцовстве была правильной, — очень ошибаешься.       — Сомневаюсь, — парнишка снова самоуверенно фыркнул.       — Будет очень большая разница.       — Да никакой! Неужели ты, правда, не понимаешь?! Умирают все одинаково. Нет, неправильно. Забываются все одинаково.       — Слушай, почему тебя так волнует мнение других?       — Меня не волнует мнение других.       — Волнует.       — Мне лучше знать.       — О, нет, о себе мы не знаем ничего. А вот со стороны всё видно.       — И почему же ты решил, что меня так волнует чужое мнение?       — Потому что ты переживаешь, что о тебе забудут чужие люди. Ты стараешься представить себе реакцию окружающих. А нужно представлять свою собственную реакцию. Я не знаю таких, но мне кажется, есть люди, которые перед смертью думают, что сделали всё правильно, даже свои ошибки им кажутся всего лишь небольшими недоразумениями.       — Это касается важных людей, но не нас.       — Нет, узко смотришь, брат! Можно прожить и обычную жизнь, хуже, чем у нас с тобой, но чувствовать себя более удовлетворённым.       — Можно…       — Вот.       Повисло молчание, которое обещала затянуться, но нет.       — Можно, но я не понимаю, — сказал парень. — Я этого не понимаю. Я не смогу так. Вероятно, это привилегия тупиц и идиотов.       — Или мудрецов.       — Может, мудрость всего лишь высшая степень проявления кретинизма.       — Ну, конечно же, нет. Ты всего-навсего не хочешь согласиться со мной.       — Может, оно и так, но сам-то ты с собой согласен?       И этот вопрос, очевидно, поставил мужчину в тупик. Он кашлянул раза два и сказал своим солидным тенором:       — Я не знаю. Я чувствую, что всё это правильно, но ещё я понимаю, что это меня совсем не касается. Меня засосало в водоворот ненужных мне событий, я делаю то, что мне не нужно, но иначе я не могу. Это…       Он не смог найти подходящего слова, но его сын прекрасно с этим справился.       — Конфликт.       — Да! Я чувствую в себе конфликт.       — Понимаю.       — Что ты понимаешь? — глаза Ислама были закрыты, но он понял, что мужчина потрепал подростка по голове. — Ты ещё так мал, чтобы понимать.       — Чушь собачья, всё я прекрасно понимаю!       — Ладно, ладно, — засмеялся отец, — хорошо, ты меня понимаешь.       — Нет, ты этого говоришь неискренне.       — Твоя правда. Но ты ведь не можешь меня понимать. Вот наша новая машина. Старая ведь была хорошая, но я её заменил. Просто потому что новая чуть лучше. И я знаю, как управляют современным обществом, я знаю, как важно для них, чтобы мы потребляли продукцию, нам ненужную. Но машину я купил. И часть меня теперь презирает другую часть. Это просто пример, я про машину. Всё гораздо сложнее.       — И ты серьёзно считаешь, что я не могу этого понимать?       — Понимать понимаешь, но сам такого не чувствуешь.       — Хорошо! Знаешь, почему я врезал тому придурку? Не потому что, чувствую себя слишком свободно. Все просто смотрят на меня, как на психа, а мне что? Мне проще всего было подыгрывать. И я (я это признаю) заигрался. Все считают меня неуравновешенным, так что я просто сделал вид, что они правы. Я, чёрт возьми, ненавижу школу, мне хочется оставаться у себя в комнате целый день. Все эти придурки, считающие себя крутыми, все эти девчонки, строящие из себя не пойми что… и это я безнадёжный? Это они, блин, безнадёжные неудачники!       — И ты.       — Что?       — Если тебя назвали психом, а ты согласился и стал подыгрывать, то достойного тут ничего нет.       — А что мне ещё делать? Переубеждать тех, на чьё мнение я ху… — он поймал себя на слове и, кашлянув, сказал, — на чьё мнение я плевать хотел? Нет, спасибо.       — А ведь ты прав.       На какое-то время они замолчали, послышался шорох пакетов, а потом раздался тихий голос парня:       — Нет, я не прав, но и ты не прав тоже.       — И что же?       — Что? Ничего. После Нового года все хотят стать новыми людьми, а я ненавижу чушь вроде этой. Но, знаешь, а мне хочется измениться. Да, хочется. Я так устал. Думаю, мне нужно измениться.       — Удачи, — теперь скептицизм был в голосе отца.       — Не нужна мне твоя удача.       — Тогда на сберегательную книжку.       Ислам сдержал улыбку: нельзя выдать, что он подслушивает. Нехорошее, конечно, дело, но какое же занятное! И почему все занятные и просто весёлые действия обычно противозаконные или недостойные?       — Я хочу измениться, — повторил паренёк уже с решительностью.       — Люди не меняются.       — Почему ты так думаешь? Расскажи!       — А ты всё остаёшься любопытным, а я всё продолжаю умалчивать.       — И это, кстати, подтверждает твою теорию о том, что люди не меняются.       — Именно. И поэтому я уже и не пытаюсь в себе ничего менять. Ничего с моей скрытностью не поделаешь.       — И не надо. Я ведь любопытный, забыл? Мне интересно, когда что-то скрывают.       — Я в это не верю, но мне нравится мысль о том, что человек может измениться. Пятьдесят лет играть самого себя утомляет. Хочется чего-то новенького. Но терять самого себя совсем не хочется.       — Я знаю. Это, как есть конфеты.       — Разве? — по голосу было ясно, что мужчина такому сравнению улыбается.       — Да. Когда ешь сладости, а в тебя уже больше не лезет, но тебе всё ещё хочется сладкого, достаточно просто съесть пару кусочков солёного мяса или чего-нибудь такого, что на сладкое совсем не похоже. И откроется второе дыхание. Так и в жизни. Нужно время от времени пробовать то, что тебе не нравится, тогда сильнее начнёшь ценить то, от чего, как тебе кажется, ты уже устал.       — Не такой уж ты у меня и дурак, — в голосе зазвучало что-то гордое. — Да, вот это точно мой сын.       — Так говоришь, будто во мне сомневался.       — Знаешь, когда ты накрасился маминой помадой в детском саду, на меня легла лёгкая тень сомнения.       — Папа! — в ответ отец рассмеялся, а Исламу снова пришлось приложить усилия, чтобы не улыбаться.       Отец и сын замолчали. Какое-то время было тихо, а потом паренёк, наверное, в задумчивости, не замечая, что говорит вслух, произнёс:       — Как же сложно быть человеком… хотел бы я быть енотом.       — А енотам, думаешь, легко живётся? — улыбнулся мужчина. — Умей енот говорить, он бы такое тебе рассказал! Ого-го!       — Я что, вслух это произнёс? — испуганно спросил парнишка и стыдливо приложил ладошку ко лбу.       Скорость электрички стала медленно уменьшаться.       — Вот и всё. Я возьму эти пакеты, а ты неси сумку, — прозвучал солидный тенор мужчины и от былой весёлости ничего не осталось.       Они собирались выходить. Электричка остановилась, и Ислам открыл глаза. Ему хотелось кое-что сказать этой паре, поэтому он, вытащив давно молчащие наушники, выдал:       — Извиняюсь, — ни капли застенчивости ни в голосе, ни на лице. — Но у тебя, парень, подростковый максимализм, а у Вас, гражданин, кажется, кризис средних лет.       Отец с сыном приостановились, поднимаясь с места, переглянулись, но ничего не сказали, только паренёк слегка улыбнулся Исламу, как улыбаешься, когда не знаешь, что ещё кроме улыбки можно сделать.       А на следующей остановке вышел сам Ислам. Падал снег, не просто снежинками, а маленькими матово-белыми комьями, и под снегопадом спиной к нему стояла знакомая фигура.       — Соня! — окрикнул он.       Девушка обернулась, в глазах у неё сверкнула радость, и, весело вскрикнув, она бросилась на шею Ислама. И каждый мужчина, который в этой время проходил мимо, захотел оказаться на месте этого парня.       Они стояли, обнявшись, оба счастливые, оба довольные, а снег намеревался превратить нашу счастливую и влюблённую пару в сугроб.