Армюр

      Солнечные лучи преломлялись в сочной зелёной листве, оставляя на влажных листовых пластинках радужные пятна. Небо было чистым: ни единого облачка, только яркая, режущая глаз голубизна. И лёгкий-лёгкий ветерок.       В парке, в тени столетних деревьев было очень уютно и спокойно. Никто не мешал Надежде Ортин рассказывать Максимилиану свой сон, который приснился ей так давно.       Ершов слушал женщину внимательно, лишь изредка отвлекаясь на покупателей, требовавших пломбир в шоколадной глазури или мороженное с ванилью.       — Так что же было дальше? — поинтересовался он у Надежды.       — Дальше?       — Ты выбросила голову моей бывшей в воду.       — Выбросила. Да.       — И?       — Это не сработало. Через мгновенье полицейские машины, круто затормозив, сделали полукруг и остановились передо мной. На меня нацелены прицелы пистолетов, понятно, что со мной не шутки шутят. Но бежать было некуда и… отступать было поздно. Поэтому я бросилась туда, куда только что выбросила голову девушки.       Я падала, сильно зажмурив глаза. Когда мне страшно, я всегда закрываю глаза. Это меня успокаивает. Как в детстве: если я не вижу, то и меня не видят. Есть в этом что-то. Но вот что со мной приключилось дальше, я не упала в воду, нет. Вместо этого я грохнулась на что-то мягкое, мне совсем не было больно.       — И куда ты попала?       — До сих пор не знаю. Это было небо. Раньше я думала, что, может, это место было раем. Но сейчас я так не думаю. Сейчас мне кажется, что рай и ад нужно рассматривать как метафоры. Мы сами можем создать себе и рай, и ад. Это не место, это скорее состояние. Итак, я стояла на облаке, оно неслось, гонимое ветром, но надо мной тоже было небо. И подо мной тоже. Будто земли не существует. Одно сплошное небо. Очень странное место. Оно казалось спокойным, но я не могла чувствовать себя в безопасности там. И меня мучал один вопрос: что случится, если я спрыгну вниз?       — И ты…       — И я долго стояла на краю облака, я много думала о том, стоит ли мне это делать. А вдруг я просто не вижу земли, но она есть? Тогда я разобьюсь. Но если её нет, то я получу удовольствие от свободного падения. Я очень долго решалась и прыгнула вниз в итоге.       Вот тогда и оказалось, что никакой земли нет. Я должна была падать быстро, но это было, как в замедленной съёмке. Я опустилась ниже, а на нижних облаках была собака, которую мы с другом сбили. Она виляла мне хвостом. А если собака виляет хвостом, то это можно воспринимать, как человеческое махание тебе рукой. Собака не злилась, она не ненавидела меня.       На следующем уровне я увидела детей, которые играли в футбол. И так с каждым новым уровнем. Там всегда кто-то был или что-то было. Каждый ярус отличался от предыдущего. Один, например, был усыпан блёстками. Очень красиво. Но другой был усыпан деньгами. И, знаешь, если блёстки не смогли сделать что-то красивее, то положи рядом пачку зелёных купюр. Это сработает. Я медленно падала вниз и лишь дважды остановилась.       Когда я пролетала мимо мужчины, сидящего за столом среди бумаг, то мне захотелось поговорить с ним. Я зацепилась за край его облака, вскарабкалась на него и уверенно подошла к столу.       И, ты не поймёшь, но…       Надежда замолчала, закусив губу, и тревожно посмотрев в глаза Ершову.       — Что? Он показался тебе жутким? — спросил он так, словно заранее знал ответ.       — Да. Я ничего не помню, я не помню, почему он меня напугал. Мне было страшно даже смотреть ему в глаза, поэтому, когда мы заговорили, я наблюдала, как он подписывал и перебирал бумаги.       Макс, глядя на свою руку, сказал:       — У него были очень короткие ногти. Обрезанные до самого мяса.       — Да! Казалось, надави он на них сильнее, и кровь хлынет! Как ты узнал?       — Потом расскажу, — Максимилиан вздохнул и с облегчением, и с тревогой. — О чём вы говорили?       — О, я не могу так сказать. Очень глубокий разговор. Этот парень за столом, он явно был плохим, но его ничего не выдавало. Мы говорили о том, что нужно любить себя. И я не понимаю, что здесь такого. Это правильно, действительно себя нужно любить. Но то, как он об этом говорил, заставляло меня сомневаться.       Он имел в виду то, что любить нужно только, — это слова он особенно выделила, — себя. Никого больше. И я когда-то так думала, да. Но не сейчас. Ты поймёшь, когда я закончу рассказывать, что сейчас я так не думаю. Но тогда, он меня почти в этом убедил.       Люби себя. Ты самое ценное, что у тебя есть. Только ты сам можешь сделать себя счастливым. Только ты не станешь нарочно причинять себе вреда. Вот тогда-то я и поняла, что передо мной лжец. А тот, кто лжёт, хорошим быть не может. Я не верю в ложь во имя блага. Зло во имя добра не совершается. А он врал. Я могу нарочно причинить себе вред. В те времена, когда мне приснился этот сон, я делала так.       Я…       И над нашей парочкой повисло молчание. Женщину охватила задумчивость, поэтому Ершов, выждав немного, спросил:       — Ты?       — Да, извини, я просто до сих пор немного…       — Удивлена?       — В шоке!       — В точку!       Они обменялись такими взглядом, которым обмениваются люди, прошедшую всю жизнь нога об ногу.       — Я ушла от того пугающего человека. Когда я говорила, что мне пора, он переводил разговор так, что я не могла уйти. Поэтому мне пришлось просто убежать. Я была несколько буйным подростком, поэтому я просто развернулась и ушла, спокойно положив руки в карманы. На окрики я не оборачивалась, а перед тем, как спрыгнуть с облака я высоко подняла руку, показывая средний палец. Но чувство у меня было такое, что в спину вот-вот выстрелят.       Я спрыгнула, думая: «Ты верь в то, что тебе кажется правильным, и всё на этом. Но я в твои басни верить не стану».       Я пролетела в свободном падении несколько уровней, но ничего интересного на них не было. Но я всё же задержалась на одном. Снова за столом сидел мужчина, но уже другой. Чем-то похожий на Иисуса, в которого я, кстати, не верю.       Добрые глаза, бородка и дреды, заплетённые в хвост. «Здравствуй, я ждал тебя», — сказал он. Я присела на стул перед его столом, посмотрела, что за бумаги он разбирает. Это были просьбы о рождении детей, об излечении от болезней, о браке. Пожалуй, если бы Бог был, то его работа именно в том и заключалась бы, что ставить печати «одобрено» и «отклонено» на таких заявлениях.       «Ты была у Деймоса?»       «У кого, простите?»       «Чувак со стрёмными ногтями», — пояснил он мне, заглянув в глаза.       «А, да, была», — я ему улыбнулась растерянно.       «Хорошо, а теперь забудь всё то, о чём вы говорили».       «Почему?»       И он, этот парень с дредами, рассказал, — она задумалась над тем, как сформулировать мысль, — что не нужно любить себя больше, чем других. Вообще не нужно любить себя, это дело других людей. Это эгоистично. Деймос (удивительно, что я это имя запомнила) говорил, что любить нужно только себя, а этот парень, говорил иначе. Это звучало как «люби себя, люби мир, живи». И ещё у каждого отдельного человека есть тот, кого ему нужно любить. И что бы ни случилось, эти люди находят друг друга. Так это работает. Но в последнее время всё идёт не так, как нужно. Что угодно случается, чтобы родственные души не встретились. И это всё из-за Деймоса.       «Так заберитесь к нему, возьмите пистолет и решайте свою проблему», — посоветовала я.       Он только рассмеялся. Это, оказывается, не такая проблема, которую можно просто решить. Всё не так просто.       Ну, а сейчас самое главное.       «Как я могу знать, что ты не врёшь?» — спросила я в конце разговора.       «Никак».       «И почему я должна тебе верить?»        «Потому что ты уже веришь».       И это была чистейшая правда.       «А у меня тоже где-то есть родственная душа?»       «О, да».        «И где я её найду? Как я её найду? В мире столько людей!»       «Найдёшь».       Но мне не верилось. Я, стуча по столу ладонью, стала доказывать, что нельзя на такой большой планете найти свою родственную душу. Так много людей! И вот тогда он и сказал:       «Ладно, я обручу вас прямо сейчас. Так будет проще».       Я ничего не поняла.       «Что? Это как?»       «Посмотри на свою руку».       И эта татуировка уже была у меня на руке. Парень с дредами, не отвлекаясь от бумаг, сказал, что у тебя, — Надежда вдруг покраснела, а потом рассмеялась, глядя на смущённого Ершова, — у моей родственной души будет такая же. Слово «queen» я добавила сама. Не знаю даже почему.       Она вздохнула, посмотрела на Максимилиана, потом подняла глаза к небу, прорывающемуся сквозь зелёные кроны, и улыбнулась самой себе.       — Это конец истории? — поинтересовался Макс.       — Да, потом я проснулась, долго лежала и думала обо всём этом, глядя на чистую кожу на пальце. Ведь очень красиво, если у каждого из нас есть свой человек, и мы встретим его, что бы там ни случилось. Пускай даже конец света настанет, а если мы должны встретиться, мы встретимся.