Армюр

      Макс продал мороженное двум девочкам лет одиннадцати, посмотрел на часы и сказал радостно:       — Рабочий день окончился!       — Что теперь? — поинтересовалась Надежда.       Они провели вместе несколько часов и разговаривали, то и дело перебивая друг друга. Но им этого было мало. Ещё столько всего предстоит обсудить!       — Жди здесь, — сказал Ершов. — Я сейчас вернусь, сдам только тележку — и сразу к тебе.        Надежда с секунду колебалась, а потом, не выдержав, сделала шаг вперёд.       — Я схожу с тобой, — ей было страшно расстаться с ним.       Слишком много времени они жили друг без друга. Слишком много. Теперь нужно всё наверстать.       На загорелом за солнечное лето лице Максимилиана проступил едва заметный румянец.       — Я не хочу, чтобы ты видела эту контору, в которой я работаю.       — Почему?       — В твоих глазах падать мне будет особенно больно.       Но Надежда только рассмеялась. Как глупо! Ей совершенно неважно, в какой шарашкиной конторе работает Макс. Какая к чёрту разница?! Но всё же она согласилась подождать его на лавочке, как он и просил. Не очень-то хочется смущать человека, которого любишь. Вообще ей никогда не хотелось кого-либо смущать. И поэтому она, выбрав коричневую деревянную скамейку недалеко от входа в парк, села и, по-лисьи прищурив глаза, стала смотреть вслед продавцу мороженного, герою и мечте всех маленьких детишек, сгорающих под жарким солнцем. И для неё он тоже был героем и мечтой. Она его любила так же, как и все детишки. Нет, она любила его сильнее. Им он нравится только из-за мороженного, а ей он просто нравится. Просто потому что он — это он. И никакое мороженное тут не при чём.       Солнце уже сгорало в закате, парк охватила бодрящая и свежая прохлада. Количество людей, проходящих мимо Надежды, стремительно уменьшалось, и она была только рада этому. Иногда один единственный человек кажется гораздо важнее всего остального земного шара. Возможно, поэтому влюблённых считают глупцами. Но что если они правы? Что если один единственный человек может заменить тебе весь свет?       Надежда Ортин, сидя в тени на лавочки и рассматривая лист липы, со стороны казалась задумчивой и грустной, но в душе она улыбалась. Она была счастлива, не просто рада, а именно счастлива. Как же легко быть счастливым! Для этого даже не обязательно находить свою родственную душу. Для этого даже не нужно быть частью захватывающей истории. Хочешь быть счастливым? Будь! Вот и всё. И не нужны никакие советы от гуру, никакие буддистские причты и персональные занятия с коучером тоже не нужны. Всё проще, чем мы думаем. И не стоит усложнять. Не нужно.       Максимилиан спешил, как никогда. За пять минут он добрался до нужного здания: оно действительно производило негативное впечатление, учитывая, что вход был со двора, заваленного разным хламом. Ему и самому это место не нравилось. Во-первых, вход (тяжёлая металлическая дверь) напоминал скорее проход в ад, а не туда, откуда каждое утро выезжает тележка с мороженным. Во-вторых, в здании было сыро, как в погребе, и темно, как на том свете.       У Макса Ершова были на примете места, которые ему хотелось бы показать этой светлоглазой красавице, ворвавшейся в его жизнь, но среди этих мест его жалкой конторки точно не было. Они должны погулять вместе по набережной, он должен привести её на свою любимую лавочку, с которой виден почти весь город, в конце концов, есть его балкон.       Мужчина, положив кепку на тележку, вытер капельки пота со лба, потянулся и направился к выходу. Но толкнув дверь вперёд и почувствовав, что она ему не поддаётся, Максимилиан так и остался в тесном и холодном подсобном помещении. Он навалился на дверь ещё раз, но что-то снаружи мешало ему открыть дверь.       — Эй! — гаркнул (лучшего слова не подобрать) Ершов.       Его бы это всё ничуть не напугало в любой другой день, он бы и заночевал тут, если бы пришлось, но только не сегодня. Не сегодня! Надежда ждёт его в парке! Он, безусловно, любит её. Несомненно! Ничего ещё не узнав о её жизни, он понял, что только с ней ему хорошо, только с ней ему жить действительно хочется.       — Откройте двери, эй! Ну! — орал он, стуча ногой в металлическую дверь.       Телефон у него с собой был, тут, рядом, в кармане. Но кому ему позвонить? Там не было ни одного подходящего номера. Что уж тут говорить, жил он очень одиноко.       Кто же закрыл нашего героя? Могу сказать лишь, что достаточно увидеть руку, которая подпёрла дверь валяющейся во дворе балкой, чтобы всё понять. А рука эта была с длинными-длинными худыми пальцами и ногтевыми пластинками раза в два меньше обычных.       А Надежда всё ждала Ершова в парке. Первый час прошёл для неё незаметно, ей даже и в голову не пришло волноваться. Вместо этого в голову приходило много других важных и приятных мыслей. Ведь столько ещё не рассказано, столько ещё не услышано. О, как же много им нужно обсудить!       Ей нравилось просто сидеть на лавочке, молчать и наблюдать за редкими прохожими. Когда-то, когда-то очень давно, она не принимала мир таким, какой он есть, и, как ей казалось, мир не принимал её. Но сейчас всё изменилось. Время действительно является чем-то удивительным. Всё изменится, нужно только подождать. Время очень немногому разрешает оставаться неизменным.       Да, Ортин даже не замечала, как чудовищно долго задержался Макс. Она словно застыла во времени. И в этом нет ничего осудительного, это даже похвально. И вам советую, останавливайтесь чаще. Это совершенно нормально. Когда стоишь на месте, появляется время оглядеться по сторонам. А вокруг есть на что посмотреть. Мир удивителен. Мир прекрасен. Жизнь прекрасна.       И наша героиня это видела. Не знаю, почему понадобилось так много времени, чтобы она повстречала Максимилиана Ершова, но, возможно, сначала она должна была разобрать с собой, полюбить мир и принять его. И на это потребовались годы. Но если бы она не смогла преодолеть ненависть, царившую когда-то в её душе, там никогда не смогла б прорости вера в любовь. Но Надежда преодолела все трудности и теперь видела больше, чем раньше. Ей, наконец, стало ясно, что жить — величайшее искусство из всех. И для начала произведение искусства нужно открыть в самом себе. Ты — твой собственный потрет, твоя жизнь — увлекательная кинолента, твои слова — громкая лирика, а мысли — тихая, но невероятно глубокая проза. И когда сумеешь заметить это в себе, заметишь это во всех окружающих, во всём окружающем мире. Мы одновременно и слушатели и творцы, мы танцуем вальс, который сами же и наигрываем.       И, возможно, именно понимание этого, позволило Надежде Ортин не выходить из её радостной задумчивости. Однако когда солнце село, в парк заявился странный гражданин, намеривающийся вывести Надежду из этой её счастливой задумчивости.       Мужчина, легко шагающий по дорожке парка, был невероятно высоким и худым, но никто никогда не придавал этому значения, люди будто этого и не замечали вовсе. Одет этот подозрительный тип был в чёрный с тонкими красными полосами костюм и ярко-красный галстук. И галстук был такого красного цвета, какого может быть одна только кровь, поэтому казалось, что на шее господина не галстук вовсе, а струя крови, текущая из горла. Чтобы закончить сей портрет осталось всего пару штрихов. Важно ли это, я не знаю, но отметить всё же следуют, что мужчина был блондином (с угольно-чёрной прядью на вихре) и ему можно было дать в равной степени, как сорок, так и двадцать лет.       Он медленно шёл по дорожке, ведущей к лавочке, на которой сидела Надежда Ортин. Руки его были спрятаны в карманах брюк, но, как мне кажется, уже ясно, что ладони его вам будут знакомы.       Надежда заметила сразу бледное, почти белое лицо в сумерках вечера и только потом разглядела всё остальное. И ей сразу же стало как-то не по себе. По спине пробежали крупные мурашки, она нервно оглянулась — но нет, в парке кроме их двоих не было никого. А он, этот пугающий её мужчина, безусловно, идёт прямо к ней.       — Добрый вечер, — мужчина, не ожидая приглашения, присел рядом с Ортин. Его голос был вкрадчивым, тихим и очень уверенным. И ещё он был невероятно неприятным. — Добрый вечер, — Надежда посмотрела в глаза незнакомцу.       Если сразу она даже и не знала, что её пугает, то сейчас всё встало на свои места. Ортин всегда придавала большое значение глазам человекам. В них можно увидеть душу, можно разгадать всю суть, всю сущность. И только два типа глаз её пугали. Её пугали неестественно яркие глаза. Такие бывают только у сумасшедших, странных и больных на голову. Но это тот страх, который притягивает, который притягивает.       Так вот глаза этого мужчины такими не были. Они были второго типа, которые пугали Надежду гораздо сильнее первого. Я сомневаюсь, что вам доводилось сталкиваться с чем-то подобным, но иногда глаза бывают совершенно пустыми. Знаете, как у покойника, которому так и не опустили веки. Вот представьте себе такое на ком-то живом. Глаза пугающего Надежду блондина были именно такими. Они напоминали ей луну: серые, пустые, безжизненные.       — Что такая прекрасная дама делает здесь одна в столь поздний час? — невероятно тонкие и невероятно бледные губы растянулись в дружелюбной улыбке.       Но что-то Надежде этой дружелюбной улыбке совсем не верилось.       — Я жду своего… друга.       — Давно ждете? Кажется, что давно.       — Да, давно, но он придёт.       — Уверены? — белесая бровь взобралась вверх, а лоб пересекли толстые морщины.       В этот момент мужчине можно было дать все пятьдесят. Но когда бровь опустилось, ему снова было не больше двадцати пяти.       — Да, уверена, — сказала Надежда голосом, который говорил обратное.       — И зря.       — Это ещё почему?       — Не в чём нельзя быть уверенным. Особенно в других людях. Даже мы сами себе иногда врём. Как уж тут доверять себя чужому человеку?       Надежда ничего не ответила. Она до боли в глазах всматривалась в витые ворота парка, но Максимилиан Ершов так и не появлялся.       — Да и стоит ли ждать такого человека, который заставляет себя ждать? Если бы о Вас, милая, переживали, то поспешили бы навстречу. Но Вы тут одна, скучаете в своём одиночестве.       — Что же это Вас так волнует?       — О, я просто переживаю. Как-никак опасно в тёмную и безлунную ночь быть одной в таком месте, как это.       — И что же с этим местом не так? — Надежда всё смотрела на ворота парка.       — О! Это место брошенных. Это место разбитых сердец и пролитых горьких слёз. В парках любовь не рождается, она приходит сюда умирать.       — Боюсь, это не так. Сегодня днём я застигла здесь рождение любви.       — Да? Любопытно, потому что этим вечером, я застиг здесь её смерть. И, кажется, мы говорим об одном и том же.       Она перевела взгляд с ворот на незнакомца, но не смогла долго смотреть в серые, безжизненные глаза и тут же опустила голову.       — Мы не можем говорить об одном и том же, — сказала она, глядя себе под ноги.       — Мы не можем, но мы уже говорим.       И тогда ей подумалось, что этот странный мужчина абсолютно прав. Макс пришёл бы, да, он пришёл бы, если бы ему хотелось. Но, видимо, только для неё их встреча — что-то важное и значительное. Боже мой, какой же она была дурой!       — Пожалуй, мне пора. Подумайте о том, про что мы говорили, — мужчина встал, поправил пиджак, а потом достал из кармана визитку и протянул её Надежде.       И только взяв карточку, она заметила, как коротко подстрижены ногти на руках у этого жуткого типа. Ни один мускул на её лице не дрогнул, она твёрдой рукой взяла визитку и несколько секунд внимательно смотрела на красиво выведенное латинскими буквами слово «Деймос», а потом подняла глаза от визитки, но в парке уже никого не было.       Сквозь чёрные кроны деревьев прорывалась Большая Медведица. Месяца вовсе не было видно. От земли веяло холодом, по телу женщины пробежала дрожь, и она медленно зашагала в сторону своего дома.       Конечно, всё это глупо. Разве такое бывает? Разве можно найти человека, предназначенного тебе судьбой, среди пёстрой, многоликой толпы? Это невозможно. И почему она всё это время верила в такую чепуху? Почему Макс так и не вернулся? Кажется, кое-кто слишком мечтательный и наивный.       Она медленно брела по пустому парку, даже не чувствуя, как по щекам катятся слёзы. Очень больно… это всё очень больно. Словно кто-то жестокий дал ребёнка конфету, а потом сразу же её забрал. Вот, оказывается, что имеется в виду под «разбитым сердцем». Так больно ей ещё не было. О, жестокие разбиватели сердец! Нет людей хуже их. Уж если тебе и довелось разбить кому-то сердце, то, будь добр, потрудись сходить в хозяйственный магазин и купить суперклей. Но, как есть, дело не оставляй.       — Надя, стой! Стой! — кажется, кто-то вернулся, предварительно захватив с собой тюбик лучшего в мире клея для разбитых сердец.       Надежда обернулась на крик и тут же просияла. К ней бежал запыхавшийся Ершов. У неё подкосились ноги, но Максимилиан подоспел вовремя, чтобы схватить её в свои объятья.       И не было никаких слов. Никаких слов не надо, потому что словами ничего настоящего и стоящего не выразить. Поэтому посмотрев друг друга в глаза, и увидев там искренность, нежность и заботу, они поцеловались.       И всё встало на свои места.