Армюр

      Пустой город уже не пустой. Причём он никогда даже и не был по-настоящему пустым. И меня это огорчает.       Отсутствие социума, на мой взгляд, отличная идея. Это не одиночество, нет, это возможность быть счастливым. Пока ты один, тебя всё устраивает: тебя устраивает собственный уровень мышления, собственная внешность, ты волен делать, что вздумается, потому что никого, кроме тебя самого, твоё поведение задеть не может. Но если вас уже двое, то кто-то в чём-то в любом случае будет доминировать. И поэтому одному из двух придётся распрощаться со счастьем, ведь всё-таки сложно оставаться счастливым под чьим-либо гнётом.       Кажется, я начинаю понимать отшельников. Жить одному, наедине с самим собой, вовсе не плохо. Самопознание, саморазвитие, спокойствие и контроль над собственной жизнью. Не всех людей это прельщает, но прежде чем что-то отвергнуть, это что-то нужно попробовать.       Так почему же город уже не был пустым? Разумеется, Максимилиан Ершов и Надежда Ортин, шагая вверх по улице и громко разговаривая, сыграли свою роль. Но не только они пробрались в это секретное место.       В пустом и тихом супермаркете, прямо на кассе, на чёрной ленте, куда обычно кладут покупки, сидели два мальчика. Оба они нам знакомы. Один из них — это первый и главный житель города, мальчишка со светлыми глазами и добрым лицом. А вторым был Вист — рыжий, сероглазый и с отколотым кусочком зуба.        — Слушай, — вздохнул Вист, раскрывая упаковку жвачек. — Я такой грустный, потому что никто не хочет со мной дружить.        — Вот оно что! И почему же ты сразу не захотел мне об этом сказать?        — Я не знаю, — Вист пожал плечами. — Если ты будешь это знать, ты, как и все, не захочешь со мной дружить.        — Но мы ведь уже дружим! Ведь нам было весело, когда мы тут играли. Если с тобой не дружат другие, то это не значит, что я перестану дружить с тобой.        — Правда?        — Конечно! Если другие рано или поздно уйдут, то я буду тем, кто навсегда останется твоим другом. Даже когда ты меня забудешь.        — Я не забуду.        — Забудешь, — со вздохом ответил тот, — меня все забывают со временем. Но ничего, это не страшно, ведь я помню каждого, — мальчик с добродушным лицом взял жвачку, протянутую ему Вистом, и спросил: — А почему ты решил, что никто с тобой не хочет дружить? Я просто не могу этого даже представить. Ты такой весёлый, столько знаешь о динозаврах, всегда всем делишься и так хорошо умеешь шевелить ушами. Этого ведь достаточно!        — Ты так думаешь?        — Конечно! Ты очень классный! Наверное, все хотят с тобой дружить, но только ты этого не замечаешь.        — Нет. Никто со мной даже не разговаривает.        — Как так?        — На тренировках я всегда один. И мама с папой так редко обращают на меня внимание. Если меня хвалит тренер, они молчат, даже если я что-то сломаю или испорчу, они молчат.        — Но ведь это не страшно, — ответил друг Виста рассудительно. — Когда кажется, что никто с тобой не разговаривает, помни, что ты всю жизнь мысленно ведёшь разговор с самим собой.        — Это не помогает, — Вист угрюмо посмотрел на небо, а потом на своего собеседника.        — Ну неужели, неужели совсем никто кроме меня с тобой не дружит? Я не поверю.        — Разве что Ким, но он ведь мой брат.        — И что? Семья — это то же самое что друзья. Друзья — это то же что и семья. Это равноценно.        — Тогда, всё не так уж и плохо. Ким всегда хвалит меня, когда я делаю что-то правильно. Он обращает внимание.        — А родители?        — Они только запрещают. И мне нужно нарушить запрет, если я хочу внимания. Только я так не делаю.        — Почему?        — Потому что больше всех это расстраивает Кима.       Тут я вклинюсь, потому что молчать не могу. Мне не нравится политика запретов. Мне не нравится, как воспитывают детей. Признаюсь, я ничего в этом деле не понимаю, но я понимаю кое-что, что из воспитания вытекает. Чтобы дети вели себя хорошо, им запрещено вести себя плохо. И они ведут себя хорошо только из-за запрета. Но что будет потом? Ведь с возрастом все запреты спадают. Нужно быть хорошим, не потому что тебе запрещено быть плохим, а потому что ты сам этого хочешь.        — Давай пройдёмся ещё раз! — Вист устал сидеть, поэтому потянул своего нового друга в центр магазина.       Они шатались среди полок и ели из одной упаковки зефир.        — Пять, — еле-еле сказал Вист, кладя в открытый рот белую зефирку.        — Шесть, — его друг сумел вместить в заполненный рот ещё одну.       Вист попытался положить шестую, но ничего у него не вышло, и тогда мальчик с добрым лицом и светлыми глазами попытался ему помочь, но Вист вдруг неожиданно засмеялся и содержимое его рта оказалось на полу. Потом засмеялся и второй мальчишка, так что, оставив на полу за собой следы из пожёванного зефира, они, смеясь, пошли между полок дальше.       Но потом всё резко изменилось. Лампы в магазине начали мигать, заиграла какая-то жуткая старая американская песня (такие считались милыми в 50-х) и появилось странное чувство, будто кто-то за тобой следит. Теперь Вист был один. Его друг вдруг исчез.       Мальчик оглядывался назад, но никого не было. А страх наполнял помещение до самого потолка, словно кто-то вливал в пузырёк чернила. Вист снова обернулся и на этот раз застыл, не в силах пошевелиться от страха.       Наполовину скрытый стеллажом, за ним наблюдал кто-то в маскарадной маске с длинным клювом, плаще и башмаках со странными закрученными кверху носками.