Армюр

      Надежда Ортин проснулась, когда Максимилиан ещё спал. За окном грохотал проходящий где-то недалеко, за полосой леса, поезд. Но даже несмотря на это в их маленьком домике было тихо. В такой глуши не бывает шумно. Грохот поезда был не громыхающий, а спокойный и убаюкивающий.       Но спать Надежде больше не хотелось. Была в её голове мысль, разбудить Ершова и рассказать ему о страшном сне, который ей привиделся этой ночью, но она эту мысль прогнала прочь. Пускай Максимилиан спит. Он такой безмятежный, когда спит.       Женщина полежала немного в постели, потом аккуратно села, поджав под себя ноги, потянулась и посмотрела по сторонам. Рядом с кроватью, прямо на полу, лежала старая тетрадь Ершова и красный простой карандаш. «Почитаю, пока он спит», — с улыбкой на лице подумала Ортин и взяла в руки тетрадь.       Но на этот раз она не стала открывать на случайной странице. Ей хотелось прочесть именно то, что Макс написал вчера. Ведь вчера вечером он писал что-то увлечённо, а потом всё ходил с карандашом за ухом, такой милый из-за этой глупой детали. «Что ж, в любом случае, он спит, а мне скучно», — и она открыла тетрадь на последней записи.       Листы были исписаны восторженными (именно восторженными) мелкими буквами, написанными с явным нажимом, будто их навеки хотели отпечатать на бумаге. Но Надежду то, как было написано, не сильно волновало. Её волновало не то, как написано, а то, что именно написано.       Она с какой-то весной и лёгкостью внутри принялась жадно, но медленно, специально растягивая, читать записи Максимилиана Ершова. Записи не того милого юноши, которым он был, а именно того славного мужчины, с которым она разделяет своё ложе.       «Счастью моему нет придела!       Описывать его бессмысленно, а не описывать невозможно Я бы кричал о нём, орал, выцарапывал бы о нём на каждом заборе и на каждой стене, только этого будет мало Я счастлив безумно, невероятно, неописуемо И как же глупо, что я всё же пытаюсь описать неописуемое счастье Всё же глупо пытаться его выразить, но держать в себе не могу, простите Я должен поделить им с миром (хотя бы через этот дневник)       Мы познакомились в парке Я сразу же её узнал Не видел её никогда, то представлял её с длинными волосами, то с короткими, бывало даже представлял её вовсе без волос А она сидела на лавочке одна, и я узнал её сразу же Я просто не мог пройти мимо        И она меня тоже узнала И мы теперь вместе, теперь я знаю, каково это держать её за руку, теперь я знаю, каков вкус её губ, каков на звучание её голос, как она смеётся Теперь она тут, рядом И вот оно — простое человеческое счастье       Меня никогда ничего в жизни не прельщало То есть, нет, я как раз всегда чего-то хотел, но никогда не знал, чего именно Так вот я хотел её Душа моя без неё ныла и болела, и нечто не могло сгладить мою душевную муку       А теперь я счастлив и чувствую, как всё вокруг начинает окрашиваться в новые цвета и краски Когда человек в печали, так многое ускользает от его глаз По себе знаю Но когда ты счастлив, столько дверей становятся для тебя открытыми Знать бы только, в чём искать своё счастья       В людях, конечно же Счастье искать нужно в других людях Точнее не в людях, а в одном единственном человеке Только не в ком-то случайном, а в том, кто предназначен тебе судьбой Счастье в том, с кем ты был всегда и с кем всегда будешь Счастье в том, кто знает тебя, едва вы познакомились, кто разделяет твои вкусы и странные привычки       И я абсолютно счастлив Меня всегда переполняла уверенность, что мой человек будет любить уединённые домики среди леса и открытые балкончики над оживлённой улицей И она именно такая Нет никого, кто скажет мне, что мой выбор правильный, но мне впервые не нужен тот, кто мог бы это сказать Ты находишь своего человека, когда сам, без нужды в чьей-то подсказки, понимаешь, что теперь ты на своём месте       И я на месте Вот оно — моё место Оно пахнет кофе и перезрелыми спелыми бананами Оно звучит, как наш общий смех и её тихие смешки над моими грубоватыми и не всегда удачными шутками Моё место рядом с ней, а она располагается почему-то всегда на полу или тянет кровать на середину комнаты       Мне столько хочется написать, мне нужно выплеснуть всё, что я чувствую, но слов, подходящих для этого так мало Теперь я понял Чтобы описать тоску слова найдутся всегда Но как же сложно описывать счастье! Счастье неуловимо, его нельзя схватить и засунуть в банку, чтобы достать, когда случиться загрустить Его нельзя облачить в слова Оно невесомое, оно неосязаемое, оно стремительно и оно есть       Оно, моё счастье, в соседней комнате Оно, моё счастье, засыпает у меня под боком Оно всегда рядом, когда это нужно, а нужно это всегда Я душу готов за неё отдать, но что же она будет делать без моей души? Мы друг без друга не сможем Слишком уж долго мы скитались по земле, не зная, где искать своё счастье, где искать друг друга       Возможно, когда-нибудь я это забуду (нет, ни секунды, проведённой с ней, не забуду!), но сегодня она надела на меня венок Сказала, мол, корона для моего короля И сама была в венке, моя повелительница и моя королева Знаете, я ведь всегда любил головные уборы: шапки-ушанки, шляпы, кепки Но самый лучший головной убор — это корона       Венок увянет, ведь скоро светлая, золотая осень окрасится в синий, а потом серый цвет Посеревшая осень превратит мой венок в тлен Но что она поделает с моим чувством коронованности?       И дело тут не в венке вовсе (Хотя это и было чудовищно мило) Я был коронован, как только родился, как только в душе раздался этот зов издали Я всё искал, чего же мне нужно Деньги меня не радовали, к людям я не привыкал и не привязывался, женщины меня не восторгали (то были не те женщины), смысла я не в чём не видел И при всём этом чувство того, что я избранный, чувство, будто у меня на голове корона, меня не покинуло       И тут она С осанкой королевы Со взглядом властной царицы С походкой Клеопатры Воплощение красоты, воплощение остроумия Дитя небес Как цинично описывать её низменными словами Красивым может быть дерево, а для неё нужно что-то большее Остроумным может быть замечание, но не она В ней всё прекрасное хотя бы на одну десятую выше и больше, чем во всём остальном»       На этом месте Надежда Ортин не выдержала и, приложив к щеке ладонь, заулыбалась радостно и широко. Она перевела влажный взгляд на Максимилиана, легонько посапывающего во сне, и еле удержалась от того, чтобы не разбудить его поцелуями.       Приложив усилие, чтобы восстановить сбившиеся дыхание, она вернулась к карандашной записи.       «Единственное, что меня пугает…       Да что меня может пугать? Что меня может пугать?! Теперь, когда всё наконец встало на свои места, меня ничего не пугает Но Деймос всё же меня волнует О, я до сих пор не упомянул о нём! Не знаю, что он за тип, но мне на него рычать хочется Хочется вцепиться в его лодыжку Не подпускать его ко мне и к моей королеве! Вот, что диктует мне сердце У типа с такими пугающими до дрожи безжизненными глазами хороших намерений быть не может       И ребёнок, показавший нам с Надей, как умирал мир История наших отношений странная, и она становится всё страннее Но я готов ко всему Буквально ко всему Землю грызть буду за то, чтобы наше счастье не пропало На что угодно пойду, на что угодно       Ведь я впервые понял, что значит, быть в кем-то уверенным Даже сидя с друзьями в баре, я не чувствовал, что могу абсолютно положиться на этих людей Мне всегда было… страшно Я боялся, что всё вокруг ложь Я боялся быть брошенным и забытым Поэтому я никогда не мог к кому-нибудь привязаться Всегда был со всем холодным и ершистым И уходил я всегда первым, потому что иначе бы ушли от меня Так всегда было Всегда мне нужно было рассчитывать только на самого себя И когда я был маленьким мальчиком, полагаться на семью мне не приходилось, приходилось всегда всё решать самому А тут чувство уверенности А тут чувство плеча       И поэтому, чтобы сохранить единственное моё сокровище, я пойду на всё Цветочный венок на моей голове может превратиться в терновый венец Но я снесу все Через огонь пройду, через воду Когда есть ради чего бороться — борись       И, ещё одно, меня удивляет, что только единицы находят тех, кто является их родственными душами Но я всё понимаю Слишком сложное это дело И как же любить того, кому твоя любовь предназначена, если ты этого человека даже не знаешь? Очень просто Когда любишь всех, ты в любом случае тратишь свою любовь и на того, кто тебе предначертан В этом, полагаю, проблема тех, кто ненавидит весь мир Я был таким когда-то Хорошо, что хватило ума остановиться, и всё переосмыслить       Любовь — мир Ненависть — война Не позволяй себе направлять на кого-то оружие И не дай другим сделать ошибку и выстрелить»       Надежда закрыла тетрадь, положила её на край кровати, а руки опустила на колени. Женщина смотрела прямо перед собой.  — Что скажешь? — раздался глухой из-за сна голос Максимилиана.  — Ты не спишь?  — Уже несколько минут наблюдаю за выражением твоего лица.  — И что оно выражает?  — Я… я не умею читать по лицу, — улыбнулся, потянувшись, Ершов. — Так что ты думаешь?       Автора любых строк, даже надписи на заборе, всегда волнует вопрос, какие мысли их слова вызывают.  — Что ж, — посмотрела она на него нежно и мягко. — Мне нравится, что ты не ставишь точки.       Когда так много хочется сказать, говоришь о чём-то наименее важном. И Максимилиан Ершов знал об этом. И ему нравилось это. Когда что-то задело сердце и начинаются пышные речи, ему становится не по себе и глаза его бегают, как у воришки и лгуна.  — Да, — улыбнулся Макс радостно, неизвестно с чем соглашаясь.  — Так почему точки не ставишь?  — Не люблю я ставить точки в конце предложений. Мир слишком сложный, чтобы хоть что-то в нём было законченным. А человеческие мысли и вовсе не имеют завершённости.       Что на это могла сказать влюблённая женщина? Она приблизилась к лежащему Ершову, наклонилась и поцеловала его и нежно, и страстно одновременно. Поцелуй вместо ответа. Бессмысленная штука этот поцелуй, но, знаете ли, это отличный способ выразить свою любовь.       Да и Надежда Ортин всегда с особым трепетом относилась к поцелуям, что я, конечно же, уважаю. И вам советую относиться к поцелуям серьёзнее. Никогда не целуйтесь без любви. Но при этом никогда не любите без поцелуев.       А любви в наших героях было полно, судя по тому, что поцелуй был очень долгим. Да и как в человеческих мыслях, по мнению Максимилиана Ершова, у их поцелуя не было завершённости, а был плавный переход во что-то большое.       Их поцелуй не был точкой, он был интригующим многоточием.