Армюр

      Как только Ершов вышел из дома, Анна, закрыв дверь на замок, уверенно зашагала к себе в комнату. Ей нужно было чем-то себя занять. Она давно привыкла оставаться без внимания, поэтому ей просто пришлось выучиться развлекать себя самой.       На самом деле была уйма занятий, которыми можно было заняться у себя в комнате. Но ей никогда не нравилось проводить в своей комнате слишком много времени. Хотя комната и была уютной.       В их садике был уголок с разными животными. Она не любила это место. Ей очень было жалко зверушек, особенно Сахарка. Сахарок, хомяк цвета плавленого сахара, цвета карамели, казался ей самым печальным хомяком на свете. Черепашки с их всегда красными щёчками, цветные рыбки и пятнистая морская свинка — все они, кажется, были очень даже довольны положением дел. Их устраивала жизнь в неволе. В целом они были всем довольны. Но не Сахарок. Ему, наверное, было очень скучно и тяжело сидеть в этой тесной клетке и изо дня в день видеть одно и то же.       Так вот, её комната чем-то напоминала ту клетку. Она тоже была белого цвета, здесь стояла бутылка с водой, совсем как поилка у Сахарка, была кровать, как домик, куда хомяк забирался поспать. А Анне не хотелось быть хомяком. Роль маленькой девочки была вполне сносной.       Она взяла листы бумаги, цветные карандаши, круглый белый ластик и, прижав всё к груди, спустилась в гостиную, включая попутно свет в каждой комнате, через которую нужно было пройти. Пока ещё не было темно, но девочка знала: лучше включить свет сейчас, пока ещё светло, потому что когда стемнеет, она это заметит не сразу. А когда заметит, ей станет страшно, ведь свет не включен. Именно поэтому свет она включала тогда, когда оранжевые лучи садящегося солнца струились сквозь окна и мягко стелились на полу. Если подготовиться ко всему заранее, то страшно быть не может. Главное подготовиться.       И в этом она была права. Если готов к экзамену, то по-настоящему страшно не будет. Если готов к драке, то страха перед противником не испытываешь. Но это работает только тогда, когда ты действительно готовился. Может быть, именно поэтому на жизнь человеку даётся около века. Около века нам нужно готовиться ко встрече со Смертью. Единственное, что меня волнует, это черепахи. Зачем им два века, если человеку выпал всего один? Нам следует внимательнее присмотреться к черепахам. Кажется, они что-то от нас скрывают.       На столе в гостиной лежала пустая коробка конфет, фантики, ваза, а под вазой — высохшие лепестки давно увядших цветов. Нужно было убрать со стола, но девочка этого делать не стала: Анна любила загромождённые столы. Они казались ей живыми. А вот пустой стол всегда казался ей безжизненным, мёртвым. Получается, если ты убрался на столе, то ты его убил. А убивать столы не входило в её планы.       Поэтому, отодвинув пустую коробку (как жаль, что она пустая!) вперёд, ребёнок разложил чистые белые листы, открыл новенькую пачку цветных карандашей и стал выбирать то, что нарисует. В голову ничего дельного не приходило. И рисовать совсем не хотелось. И даже, может быть, рисовать ей вовсе не нравилось. В любом случае, раскрашивать она всегда любила больше, чем рисовать.       Анна напоминала свою мать. У неё были такие же тяжёлые, густые волосы, как у Влады. Пожалуй, они были раза в два короче, но это уже неважно. И форма рта, форма носа и даже бровей были такими же, как у Влады. Но вот характер она унаследовала от отца.       Она никогда не делала того, что ей не нравилось. Но каким-то удивительным образом, всё, что она делала, она не любила тоже. Будто нет на свете таких вещей, которые она могла бы полюбить. Увлечься и забыть, как только появится что-то интереснее, — это да, это она умела. Но ничего по-настоящему ей не нравилось.       Она ещё не понимала, как это похоже на её отца. Максимилиан Ершов тоже никогда ничем не был страстно увлечён. Ему было скучно с самого рождения, и скорее всего, так будет до самой его смерти. Было время, ему нравилось кидать мяч в корзину, но и это очень быстро ему наскучило. Он что-то делал, но удовольствия ему чаще всего то, что он делал, не приносило.       И когда у него появилась дочь, скорее даже, когда его дочь стала сознательной, он очень переживал, что та пойдёт по его стопам. Он замечал, как быстро она от всего устаёт, как быстро у неё меняются увлечения. На своём опыте он уже узнал, чем это грозит. Если ты слишком быстро меняешь вкусы и увлечения, то рано или поздно наступит момент, когда ничего нового не останется. И что делать потом?       Однако в Анне было то, чего никогда не было в Максимилиане. Он заметил это в ней ещё в раннем возрасте: девочка была не просто любопытной, ей на самом деле нравилось учиться. И нет, она не любила, когда воспитательница сажала всех за стол и рассказывала про цифры и буквы. Она тогда очень быстро отвлекалась и в какой-то момент вовлекала всех детей, сидящих вокруг, в беседу куда более интересную, чем роль букв и цифр в жизни человека. И когда Максимилиану жаловались на подобное, он при воспитательнице выглядел суровым, но за дверью детского садика подмигивал дочке и уводил её куда-нибудь в парк кормить уток или к базарчику на улице Маяковского, чтобы Анна могла выбрать в её любимой лавке какую-нибудь красивую блестящую безделушку. Ему просто нравилось поощрять то, на что жаловались воспитатели. В этом он видел роль хорошего родителя.       Впервые Максимилиан осознал, что его дочери нравится учиться, когда они всей семьёй отправились в лес собирать грибы. Он рассказывал ей про все растения, о которых хоть что-то знал, а она шла за ним хвостиком, нога в ногу, и внимательно слушала. Если бы у неё был блокнот, она бы даже стала делать вид, будто записывает каждое его слово. «Ты так хорошо разбираешься в траве! — восхищалась она. — Лучше любой коровы!» Лучшего комплимента и не придумаешь!       А Анне, между тем, действительно нравилось учиться. Но не в садике, не тогда, когда от неё этого требует, а тогда, когда она сама этого хочет. И больше всего ей нравилось, когда обычные, неказистые, почти бытовые ситуации учили её чему-то очень-очень важному. Однажды у них в садике был конкурс. Всех разбили на команды. Анна была в одной команде с её тремя лучшими друзьями. Среди других команд была даже такая, которая состояла из одного единственного мальчика. Так вот, этот мальчик едва всех не выиграл. В одиночку. Это уже само по себе урок для маленького ребёнка. Но, что куда важнее, в середине игры Анна вдруг поняла, что знает ответы на вопросы, которые спрашивают воспитательницы. Откуда-то она знает все ответы. И тогда она стала поднимать руку. И что бы вы думали? Её команда, те дети, у которых до середины игры было всего лишь одно очко, в конце концов, одержали победу. Это её очень поразило, и она много думала об этой игре в тот день.       А ещё однажды в автобусе она упустила своё любимое место. У неё было любимое место: мягкое одиночное сидение у окна. Но так как она ехала вместе с мамой, то та усадила её рядом с собой. И когда любимое место Анны стало свободным, девочке было неловко оставлять маму одну (так жестоко оставлять кого бы то ни было одного!), поэтому она медлила и просто смотрела на то место. И в итоге его занял какой-то мальчишка. И так ещё посмотрел на неё! Будто знал, как она это место любила! Вот тогда она научилась действовать. Хочешь чего-то — не жди, а иначе упустишь момент.       Анна рисовала. Она нарисовала круг: получилось на удивление криво. А она-то думала, что получится идеально. Взяв лист и скомкав его, она направилась на кухню, комок бумаги швырнула в мусорное ведро, а освободившимися руками взяла тарелку. Будет трафаретом. Не каждой тарелке выпадает честь быть трафаретом.       Она принесла тарелку в гостиную, использовала её явно не по назначению и унесла назад. И почему назначение тарелок — быть ёмкостью для еды? Они достойны большего! Ай да организуем тарелочную революцию! Тарелки заслуживают таких же прав, что и люди! Да!       Но вернёмся к Анне. Сидеть в тишине было скучно, так что она включила телевизор. Барби с экрана рассказала о своих силиконовых губах. «Иу, — подумала девочка. — Хорошо, что я натуралка». Она когда-то услышала это слово от мамы и свято верила, что натуралка — это та, у которой всё натуральное. Ну, никаких там силиконовых губ и накладных ресниц.       На красивую женщину с экрана приятно было смотреть, но скучно. Такие быстро надоедают. И Анна переключила на канал, где смотрела фильм про чёрные дыры. И, представьте себе, этот фильм всё ещё шёл!       Девочка стала закрашивать круг чёрным карандашом. Сразу ей, правда, захотелось нарисовать белую дыру, но тогда бы пришлось закрашивать чёрным карандашом фон, а это слишком много. Да и существуют ли белые дыры? Чёрные дыры огромные и тяжёлые. А белые тогда маленькие и незаметные. Они не забирают из космоса энергию, а наоборот, отдают. «Нужно стать учёным и непременно доказать, что белые дыры существуют», — думала Анна и раскрашивала чёрным карандашом круг, высунув от усердия кончик языка.       А потом ей вдруг показалось, что она дома не одна. Она резко оглянулась, но никого за её спиной не было. Но стоило ей отвернуться, и она снова почувствовала, будто кто-то на неё смотрит. Стало страшно, но теперь она не оглядывалась, а смотрела то на лист бумаги, то на экран телевизора, то в окно. Куда угодно, только не назад.       «Уходи, но не смей оборачиваться!» — такое часто можно услышать в мультиках и сказках. Иди вперёд, но только не оглядывайся. Так вот, Анна думала, что это спасёт от всего плохого: если ты не видишь зла, то и оно тебя не видит. Но я думаю иначе. Я придаю этой фразе другой смысл.       Не оборачивайся — значит не оглядывайся на прошлое. Забудь всё, что было и иди вперёд. Сейчас уже ничего не изменишь, ничего не исправишь. И даже если прошлое состоит сплошь из счастливых моментов, оглядываться всё равно не нужно: перестанешь замечать счастье вокруг, перестанешь его создавать и станешь жить в прошлом.       Но Анне казалось, что если не оглядываться, если не встретиться взглядом с кем-то очень злым, то тебя не тронут. Главное не смотреть ему в глаза. У страха глаза серые. Она почему-то в этом была уверена. Серые, не иначе.       Клонило в сон. Она и забыла, что чувствовала на себе чей-то взгляд. Когда увлечён чем-то, ничего вокруг не замечаешь. А она очень старалась нарисовать идеально точное изображение чёрной дыры, потому что по телевизору сказали, что у учёных нет идеального изображения. А ей хотелось им помочь. И раскрасив рисунок, она выключила с помощью пульта телевизор, бросила сам пульт на диван и принялась любоваться результатом. Вышло здорово.       «Нужно будет попросить папу отправить это учёным. Но про белые дыры я им рассказывать не стану, это открытие должна сделать именно я! — девочка сладко потянулась и зевнула, отложив рисунок в сторонку. — Я прилягу, но засыпать не буду. Дождусь папу с бананами».       Ей очень хотелось попробовать замороженные бананы. Если они нравились её папе, когда тот был маленьким, то и ей тоже должны понравиться. Она была уверена, что будь они в одном садике, если бы он сейчас был тоже маленьким, то они бы обязательно подружились. Обязательно.       «Какие же на вкус замороженные бананы? Неужели, правда, похожи на фруктовый лёд? Что-то не верится. Соврал, наверное, — думала она, опустив голову на руки и прищурив глаза. — Они не такие сладкие. Но они будут очень вкусными. Есть хочется, но идти на кухню не хочется совсем».       Анна засыпала. Краешком глаза она видела угол окна, но стоило ей сфокусироваться на нём, и он будто отползал в сторону. Занятно-то как. Как это получается? Не может ведь оно вечно от неё убегать? Или может? Во сне всё может быть. Но разве она спит? Или не спит?       Анна уснула. И, как полагается, она этого даже не заметила.       Ей снилась сцена. А на сцене стоял красивый белый рояль. На нём кто-то играл, но она знала, что следующий номер её. И это будет очень важное выступление. Кажется, шёл музыкальный конкурс или она сдавала экзамены, чтобы поступить в элитную музыкальную школу. Одним словом, она едва ли понимала, что происходит, но ясно было одно: следующей играть будет она.       Вот рояль освободился, девочка взяла слегка дрожащей рукой ноты. Шаркая лакированными туфлями по паркету, Анна вышла к роялю, поставила ноты, села так, чтобы было удобно, и посмотрела на листы перед ней. Ноты. Ноты… она ведь не знает нот! Как их читать?! Как буквы? Или иначе?       А время шло. И играть нужно было: зал ждал. Девочка нервно сглотнула, уложила выбившуюся прядь за ухо и закрыла глаза. Все ждут, что она сейчас сыграет что-то великолепное, какую-нибудь симфонию, а она даже нот не знает! А все, тем не менее, ждут, а она не играет непозволительно долго. Пора начинать. Но как? А что, если у неё даже слуха нет? Что если ничего не получится? Что тогда?       Но оттягивать было некуда. И Анна опустила пальцы на клавиши. Она выдумывала мелодию и пыталась её сыграть. Иногда она сбивалась, но, кажется, никто её за это вовсе не осуждал. Все слушали. Никто не вскакивал в ярости с места, никто не кричал, что это ужасно, что это не музыка. И поэтому она играла.       Анна попробовала. И получилось, знаете, лучше, чем она ожидала. «Fake it till you make it», — так говорят в Англии. Притворяйся, пока это не станет правдой. Гениально. Если ты делаешь что-то плохо, притворяйся, что у тебя всё получается. В итоге оно на самом деле станет получаться.       Но конечно, нельзя так взять и полюбить это выражение. Хотя полюбить, может быть, и можно, но вот понять точно нельзя. По-настоящему его начнёшь понимать только тогда, когда столкнёшься с ним лицом к лицу. Понимаете, ты сначала что-то чувствуешь, а уже потом находишь выражение или слово, которое полностью описывает твои чувства. И ты думаешь: «Я это понимаю! Я это испытывал, но не знал, как описать!»       Было за полночь. На улице стрекотали кузнечики, в небе беззвучно рассекали воздух летучие мыши, дул слабый ветер, и всё освещал серебряный серп месяца. Серебристый сноп света падал на спящую в своей постели Анну. Она заворочалась, потянулась зачем-то именно левой рукой, а потом открыла глаза.       Теперь стало ясно, что никакого белого рояля нет, что она у себя в комнате и всё ей приснилось. Ничего нового. Ей уже снились похожие сны. Вначале тебе страшно, а потом ты находишь выход из пугающей ситуации и вот, смотри, всё уже идёт вполне себе неплохо. Так было в тех снах, где она оказывалась в пустой машине, которая ехала, хотя за рулём никого не было. И приходилось перебираться на место водителя и вести машину самой, несмотря на то, что ясное дело, очень немногие маленькие девочки умеют водить машину. Но у неё получалось, и сон больше не был тревожным.       В кровати было тепло и сухо, от наволочки пахло лавандой, поэтому выбираться из кровати не хотелось. Но зато хотелось пить. Взвесив все за и против, Анна, не обнаружив у кровати тапочек, ступила ногами на прохладный пол. Она, пошатываясь из-за крепкого сна, пошла к кухне. И хотя в доме было темно, ей было совсем не страшно. Когда очень хочется пить, то ты думаешь только о пакете холодного вкусного молока в холодильнике. О том, что вокруг тёмные углы, зеркала и куча всего, что может показаться страшным, забываешь.       На кухне она включила свет, открыла холодильник и просмотрела его содержимое. Молоко было, но ещё был и апельсиновый сок. Несколько секунд девочка стояла в замешательстве, но в итоге достала упаковку сока, наполнила стакан и поставила сок назад в холодильник.       С растрёпанными волосами, заспанными глазами и очень серьёзным видом девочка сидела на столе и маленькими глотками пила холодный апельсиновый сок. Ей казалось, что она его не пьёт вовсе. Язык сам всё впитывает, так что ей даже не приходится глотать. Словно на сухую почву упали капли воды. В её крови явно не хватает апельсинового сока, если он так хорошо впитывается.       Неудивительно, что на Западе все по утрам вёдрами хлещут этот сок. То-то они все такие счастливые и энергичные. Если бы мы каждое утро стали пить апельсиновый сок, то страна, кто знает, покончила бы с финансовым кризисом, установила истинную демократию, и даже окружающая среда непременно бы улучшилась. Но так уж исторически сложилось, что славяне хлещут не апельсиновый сок, даже не берёзовый сок, а водку. Но, конечно, в этом есть некоторый смысл. Если вокруг кризис, если вокруг лжедемократия и время от времени льют кислотные дожди, то приходится вносить в жизнь что-то такое, что помогло бы забыться и разрешало бы совести закрывать глаза на происходящее. Наш ответ апельсиновому соку — водка! Во всех магазинах вашего города! Лучше рекламы и не придумать, чёрт возьми.       Выпив до дна стакан сока, Анна поняла, что всё-таки хотелось ей не столько пить, сколько есть. Она ведь и не поужинала даже. А почему, кстати, она не поужинала? «Бананы!» — и девочка тут же открыла морозильную камеру, но никаких бананов там не было. «Где бананы? И папа где? И я… я не уходила к себе в комнату, я ждала его в гостиной».       Это было именно оно. То самое чувство из детства, знакомое едва ли не всем. Ты уснул где-то, скажем, на полу, а проснулся у себя в кровати. И никак не получается вспомнить, как же ты всё-таки в кровати оказался. А о том, что тебя перенесли туда родители, догадаться почему-то было очень сложно. Почти невозможно.       Анна открыла холодильник, взяла тонкий пласт сыра и только после этого пошла в сторону гостиной, чтобы убедиться, что заснула именно там, но она так туда и не добралась. Чтобы пройти к гостиной, приходилось проходить мимо двери, ведущий в прихожую. Эту дверь обычно закрывали.       И только представьте, каково маленькой девочке, когда среди ночи из-за закрытой двери слышится «шкряб-шкряб». Будто кто-то когтистой лапой царапает дверь. Анна замерла, уставилась на дверь и стала быстро думать о том, что же нужно делать. Она не знает, что за дверью, но может открыть и узнать.       «Я не знала, умею ли играть на рояле, — размышляла она. — Но когда попробовала, оказалось, что умею. Правда, плохо, но всё же умею. Если пробуешь что-то впервые, то, скорее всего, ничего страшного не произойдёт, — уверяла она себя, а потом выдвинула весьма убедительный аргумент: — Никогда ничего плохого не случается! Или ты трусиха?»       Поэтому пришлось открыть дверь и к огромному своему удивлению обнаружить за ней щенка. Чудесного чёрного щенка с белыми пятнистыми лапами и таким же белоснежно-белым кончиком хвоста.       — Вау, — прошептала она, сразу же опустившись на колени.       Щенок первым же делом съел кусочек сыра, который она держала в руке, потом начал лизать её ладонь, махая хвостом и, кажется, даже улыбаясь.       Ио было одиноко и скучно в тёмной комнате, поэтому он очень обрадовался тому, что появился человек. И тем более он обрадовался тому, что это был не человек, а всего лишь человеческий детёныш. Такой же щенок, как и он сам. Теперь есть с кем играть, теперь не одиноко, и Ио прыгал радостно вокруг девочки, поднимая высоко передние лапы, словно цирковая лошадь.       Анна убедила себя, что всё ещё спит. Мама никогда не разрешала ей приносить домой брошенных животных, мама даже не любила собак. У них ну просто никак не могла быть собака в прихожей. Да и щенок этот слишком хорош, чтобы быть настоящим. Такой красивый, такой замечательный.       И тогда Анне захотелось на улицу, в сад. Раз уж это сон, и она в этом сне хочет есть, то почему бы не пойти и не сорвать с дерева спелое, сочное яблоко? Конечно, яблоки есть на кухне, но тут ведь главное добыть его самому. Ночью. Только ты, верный пёс, с которым только что познакомился, а вокруг темнота и опасности. Приключение, вот что это! Или свобода?       Не то чтобы родители Анны особо ограничивали её свободу, но свободы ей всегда было мало. Ей хотелось больше. А что ночное путешествие в сад, если не свобода? Среди ночи отправляться на поиски самого вкусного яблока в саду, в тайне ото всех. Кругом будут опасности, но у неё появился телохранитель, повиливающий хвостом и кружащийся вокруг неё. Что это, если не свобода?       Понятия не имею. Это может быть чем угодно. А знаете почему? Потому что я не знаю даже определения слова «свобода». Что такое свобода? Почему к ней так стремятся? Неужели она сделает всех, кто старается её заполучить, счастливыми? Или все полагаются только на то, что кто-то когда-то сказал, что свобода априори есть что-то хорошее? Но ведь нельзя верить на слово. Что, если свобода сделает тебя только ещё несчастнее?       Но разве Анне было до этого дело? Дети не столько думают, сколько действуют. Дверь открыта, лампа, освещающая полдвора, включена, щенок рядом и весь сад в поле её зрения. Всё идёт по плану. Операция «Самое вкусное яблоко» начата!       Сначала было прохладно и немного жутко, но потом ночь и нереальность происходящего опьянили девочку. Она ступала по мокрой от росы траве, вдыхала такой необычный и совершенно новый воздух. «А что, если ночью воздух другой? То есть совсем другой? — думала она, проходя мимо яблонь. — Дневной воздух сменяется на ночной. Они совершенно разные, но никто ещё не обращал на это внимания. Нужно будет изучить этот вопрос!»       Между тем, гуляя по тёмному саду, она вдруг отчётливо стала понимать, что не спит. Конечно, объяснить, откуда в её доме появился щенок, так и не получилось, но зато она прекрасно помнила, как проснулась после сна про рояль. Значит, это реальность. И значит, она не во сне, а на самом деле она решилась устроить себе ночное приключение. На самом деле! Ведь то, что произошло на самом деле, гораздо важнее того, что было во сне. Даже если сон был очень интересным. Скучная реальность будет важнее интересного сна. Но ведь реальность совсем не скучная!       Искать идеальное яблоко среди ночи вместе с собакой, которая появилась из ниоткуда, очень не скучно! Это потрясающе! Всё-таки здорово, что ей не разрешают гулять допоздна. Разреши ей гулять по ночам, и тогда эта вылазка уже не была бы такой невероятной. Это словно как поездки за город. Они случаются редко, и только поэтому так приятно, когда они всё-таки случаются. Хорошо, когда что-то происходит редко, потому что смотришь на всё незамутнённым взглядом, и чувства все обостряются.       Яблоко оказалось на самом дальнем дереве. Оно висело низко, было тяжёлым и таким красным, что в темноте казалось совсем чёрным.       — Миссия выполнена! — она посмотрела на щенка у её ног и сказала ему: — Агент Пёс, возвращаемся на базу.       И они вернулись. Но очень медленно, потому что Анне хотелось задержаться на улице как можно дольше. Как удивительно, что раньше ей было бы страшно оказаться одной во дворе среди ночи. Ведь деревья не кажутся ночью злыми, они кажутся сказочными. Ведь вокруг играет оркестр из лягушек и кузнечиков. Ведь рядом есть пёс, ведь всё освещает рогатый месяц, ведь над аркой террасы светит большая зелёная лампа, вокруг которой вьются мотыльки. Это не страшно. Это можно полюбить. Это может радовать, а не пугать.       На самом деле, вокруг полным-полно вещей, которые нас пугают, хотя ничего страшного в них нет. Я вот боюсь семи миллиардов людей. То есть даже не самих людей, а цифру. Если бы можно было стать дробью, то мне бы выпала честь быть одной семимиллиардной. Это очень мало. Но это я. И мне страшно, мне очень страшно тонуть в этом живом море людей.       А в мёртвом море людей тонуть ещё страшнее. Сколько уже было людей до меня? Сколько сотен миллиардов разложились и стали прахом? Как много из них делали то, что делаю я? В чём моя уникальность, если вероятность того, что когда-то был кто-то в точности на меня похожий, огромна?       И всё-таки в том, что пугает, можно увидеть то, что будет радовать. Да, я ничего не поделаю со всеми этими людьми, которые живут со мной (точнее, с которыми живу я), но я могу научиться их принимать. В тот момент, когда начнёт казаться, что мир сжался до пространства моей захламлённой комнаты, можно будет быть уверенным в том, что среди семи миллиардов наверняка найдётся хотя бы кто-то один, кто сможет мне помочь. Если нас много, то страшно уже не должно быть. Воевать одному страшно. Но если ты окружён армией, то тебя наполняет храбрость, потому что ты — это часть чего-то огромного и могущественного.       Анна заперла входную дверь, оставила щенку немного сыра и ушла тихо к себе в комнату. Яблоко она решила не есть, а оставить на утро: доказательство о том, что операция «Самое вкусное яблоко» была реальной. О её маленьком приключении никто не узнает. Это будет тайна только её и её щенка. А щенок не проболтается, уж в это Анна была уверена.       Яблоко лежала на прикроватной тумбочке, Анна лежала в кровати, укутанная уже остывшим одеялом. Было спокойно и очень хорошо. Так хорошо, что хотелось схватить большого плюшевого медведя и станцевать с ним вальс. Но она лишь лежала и тихонечко радовалась тому, как ей хорошо. Ей тепло и мягко, её тело не доставляет ей боли, оно не заставляет её страдать, её не мучает чувство голода или жажды. Всё хорошо.       Было тихо. За окном монотонно стрекотали кузнечики, и время от времени басом квакали лягушки. Но это за пределами дома, а в самом доме было тихо. Анна уже засыпала, когда услышала в коридоре шаги. Лёгкие шаги.       «Мама», — поняла она. И ей стало ещё спокойнее и радостнее. Что-то особое чувствуешь, когда только по одним лишь шагам сквозь закрытую дверь ты с лёгкостью узнаёшь, кто там идёт. Это словно показывает качество отношений. Только очень близких людей можно узнать по шагам.       Это на самом деле была Влада. Она вернулась из театра, разозлилась из-за собаки, но решила, что эту проблему можно будет решить завтра. Сейчас же ей хотелось поскорее смыть с себя макияж и рухнуть в постель. Как же повезло Максимилиану, что он уже спит. Как же она на него за это злилась: за то, что спит он, а не она.       Но перед тем, как идти в спальню, Влада приоткрыла дверь в детскую, увидела Анну, свернувшуюся калачиком, и решила, что та уже давно спит. Женщина осторожно вошла в комнату, присела у изголовья кровати, провела ладошкой по гладкой детской щеке и поцеловала дочку в лоб.       Анна хотела поморщиться, но сдержалась. Ей хотелось притвориться спящей, чтобы её тайное ночное путешествие так и осталось тайным. Нужно чтобы все думали, будто она спит. Поэтому так важно было не поморщиться из-за тяжёлого парфюма матери, смешанного с терпким запахом алкоголя. Ещё её щекотали волосы Влады, но Анна стойко перенесла ночной набег матери. Та ни за что бы ни догадалась, что девочка не спала.       Когда Влада вышла, закрыв за собой дверь, Анна повернулась набок, обняла одеяло, утопила щеку в подушке и сладко зевнула. Так хорошо. Как же ей повезло родиться! На земле столько всего прекрасного! Она была по-настоящему счастлива. Она осознала, что даже тогда, когда ей было грустно, она была счастлива. От таких озарений слёзы проступают на глазах.       Белый месяц так красив в тёмной синеве летнего неба, усеянного разноцветными звёздами. Шелест ветра, запутавшегося в листьях, трескотня кузнечиков, кваканье лягушек и звон полуночной тишины в тысячи раз прекрасней симфоний Брамса (а прекраснее Брамса сложно что-то найти, уж поверьте). Улыбка матери, смех отца, теплота кошки на твоих коленях — это то, что сделает тебя счастливым. Запах сирени весной, букет из осенних листьев, головастики в луже, сбежавший далматинец и переливающееся пятно бензина на асфальте. Неужели так сложно обратить на это внимание? Смотрите внимательно, пока можете видеть. Способность видеть теряется даже при абсолютно здоровом зрении.       Но Анна всё видела. Детей очень трудно заставить ходить с чёрной повязкой на глазах. Дети будут снимать её снова и снова, как часто им бы её ни надевали. Но взрослым сложнее. Они более смирные и послушные. Удивительно, но так оно и есть. Так что присматривайтесь к тому, на что смотрят дети, и глядите в том направлении, которое выбирают они. Может быть, тогда зрение к вам вернётся. Но если вы на самом деле не видите того, что находится на другой стороне улицы, то обратитесь к квалифицированному специалисту. Я не лечу настоящих проблем. Мне проще лечить выдуманные. Потому что я не настоящий врач. Я… выдуманный.       Но вернёмся к маленькой Анне. Она уснула.       Ей снился мальчик из её детсадовской группы. Вист. У Виста были красивые рыжие волосы, серые глаза и всегда какой-то дурацкий простодушный вид, будто в голове у него опилки или хотя бы эта стружка, которая остаётся, когда поточишь цветные карандаши. Такая симпатичная стружка с цветным ободком по самому краю.       Они сидели вдвоём на крыше гаража. (Не лучшее место для детей: на крыше место только голубям и хипстерам). Вист показывал ей восход. Он учил её смотреть, как восходит солнце. А ей нравилось учиться. И Вист оказался потрясающим учителем. Боже мой, как же ей был нужен кто-то, кто научил бы её смотреть на восход!       Солнце было таким красным. Солнце было таким медленным. Его пересекали длинные и тонкие серо-голубые облака. Небо вокруг него было розовым, а ещё выше розовый плавно переходил в чистейший голубой. И Вист показывал своей рукой с веснушками на солнце и что-то ей рассказывал.       Но она не слышала слов, она слышала только свои мысли. (И дело тут не во сне, на самом деле, то есть в реальной жизни, её собственные мысли были гораздо громче всего, что творилось вокруг). А думала она о том, что ей очень хочется подружиться с Вистом. Ведь они в садике совсем друг с другом не общаются.       Кажется, это безответная дружба. А что? Если есть безответная любовь, то должна быть и безответная дружба. Анна уже пыталась несколько раз заговорить с Вистом, но он не особо был заинтересован в том, чтобы играть с ней. Пару раз он первый с ней заговаривал, и каждый раз она оставалась впечатлённой.       Однажды она выполняла задание в каком-то детском журнале и в задумчивости стала чесать карандашом голову. Тогда Вист, сидящий напротив, очень тревожно посмотрел на неё и сказал, как обычно картавя, что если чешешь карандашом голову, то чесать нужно только пишущей стороной. Если будешь чесать той стороной, где стёрка, — сотрёшь все воспоминания. Кажется, он заботился о ней или хотя бы о её воспоминаниях. В любом случае, она решила, что это так, что это забота.       Ещё Анна часто переводила воспитательнице то, что говорил Вист. Так странно, что Анна понимала и воспитательницу и Виста одновременно. Ей казалось, будто она знает два разных языка, будто она работает переводчиком. Хотя, кажется, Висту не нравилось, когда Анна говорила воспитательнице, что он только что сказал. Возможно, она добавляла слишком много информации, которой Вист не говорил.       Допустим, Вист скажет: «Я хочу тот грузовик». Анна переведёт это так: «Висту нужно немедленно дать этот грузовик! Прямо сейчас, обязательно! Он так любит грузовики, очень любит. Он бы хотел быть грузовиком». Неудивительно, что он не любил переводы Анны.       Но вот они сидят вдвоём на крыше гаража, смотрят на восход и, кажется, между ними нет никакой неприязни. И Анне хочется воспользоваться моментом и сказать, как же он ей нравится, как же ей хочется с ним дружить. Но подходящих слов нет. Слов слишком много, но все они такие фальшивые.       И поэтому, набравшись смелости, она просто его сильно-сильно обняла. И в том была её правда. Возвышенные слова, красивые обороты речи и пафос никогда не смогут выразить чувства привязанности лучше простого и крепкого объятия.       И как только она его обняла, крыша под ними заплавала, зашаталась, и так легко было упасть, и так сложно было удерживать равновесие. Она и сообразить не успела, как внезапно всё перевернулось вверх ногами, и Анна упала в матовую угольную темноту. Это то место, где мы отдыхаем, когда спим, а сны нам не снятся. Приятная матово-бархатная темнота. Темнота, которая наутро сменится светом.       И утром мрак, в который погрузилась на время Анна, растаял. Её разбудила мама, помогла ей одеться и сказала поторопиться к столу. Спускаться на кухню не хотелось, гораздо сильнее хотелось лечь спать. Снова. Ночи ей было мало, учитывая то, что она выполняла миссию «Самое вкусное яблоко».       Стоп! Где яблоко?!       Его не было на прикроватной тумбочке! Но Анна прекрасно помнила, что оставила его именно там. Быстро она спустилась на кухню и сразу же задала главный вопрос этого дня:       — Где моё яблоко?!       — Вот, — удивлённо ответила мама, показывая на стол. — Я решила, что ему место на кухне. А что такое?       Анна не ответила, вместо этого девочка, словно в танце, закружилась, радостно улыбаясь, села за стол и взяла красивое, блестящее яблоко в руки. В одной руке оно не помещалось.       — Это самое вкусное яблоко в мире! — и девочка откусила кусочек.       Оно оказалось очень сочным. Будто яблочный сок в оболочке обычного яблока. То, что надо! Это яблоко впитало в себя свет разноцветных звёзд и мягкое сияние месяца, оно созревало под пение лягушек и аккомпанирование кузнечиков, оно укрывалось молочными туманами и наблюдало за восходом солнца каждое новое утро. Это было самое вкусное яблоко.       Очень осторожно Анна спросила:       — А собака?       Вопрос специально был поставлен так неоднозначно. Вдруг щенок не был настоящим? Но как же объяснить тогда то, что яблоко вполне себе настоящее? Значит, щенок тоже должен быть настоящим. Всё логично.       — Его зовут Ио, — ответил ей папа. — И теперь он будет жить с нами!       — Правда?       — Правда.       — Мам, правда? — всё ещё не веря своим ушам (или своему отцу), переспросила Анна.       Влада посмотрела недовольно на мужа, потом перевела уставший взгляд на дочь и кивнула.       — Ура!       — Ой, — женщина дотронулась до виска. — Не кричи, солнце.       Она сказала это очень сухо и нервно, поэтому девочка, отложив надкусанное яблоко в сторону, склонилась над тарелкой.       — Извини, — прошептала Анна, а потом шёпотом спросила у папы: — Это ты принёс Ио?       — Да. Бананов не было, но там продавали щенков. Я решил, что его тоже можно будет заморозить, — сказал он, подмигнув.       Девочка хихикнула, Влада снова дотронулась до виска, и Анна прикрыла рот ладошкой. Но, конечно, долго молчать она не смогла.       — А что такое Ио? Что значит это слово?       — Это спутник Юпитера.       — Как наша Луна?       — Именно!       Максимилиан был по-настоящему рад, что Анна осведомлена в космических делах.       — Не болтай, а ешь, — сказала Влада, нервно помешивая серебренной ложечкой кофе.       — Да, мам.       На тарелке, которая вчера ещё была трафаретом чёрной дыры, была яичница.       Анна ела только белок, желток она всегда скармливала папе. А Максимилиан, всякий раз, когда она предлагала ему нетронутый желток на тарелке, вспоминал, что в детстве тоже ел только белок. Дети довольно часто так делают.       Ершов подхватил вилкой твёрдый, поджаристый желток и задумался о том, в какой же это переломный момент желток показался ему вкуснее белка. Ведь теперь белок кажется ему почти безвкусным. И почему детям нравится то, что ему кажется безвкусным? Как видите, типичные мысли для утра пятницы.       Из желтка в итоге зарождается цыплёнок. А вот белок — это всего лишь питательное вещество для зародыша. Следовательно, поедая белок, никого жизни не лишаешь. Получается, дети настолько невинны, что не могут есть желток. Они не убийцы. «Ага, только что-то больно сильно Анна любит мясо», — ухмыльнулся Максимилиан.       — Пап, ты меня слушаешь?       Он думал о желтках, белках и детях, а потому, конечно же, ничего вокруг себя не слышал и не замечал. В этом они с дочерью были похожи: она тоже постоянно уходила в себя и ни на кого не обращала внимания.       — Да, слушаю, — соврал Ершов.       — Так какое твоё любимое чувство?       «К чему этот вопрос? И о чём она говорила до этого?» — растерянно подумал Ершов, отвечая тем временем:       — Пожалуй, моё любимое чувство — сытость.       — Нет! Я же сказала, что такие чувства не в счёт.       — А какие тогда называть?       — Ты меня не слушал, совсем не слушал, — покачала головой девочка, и откусила ещё кусочек от своего большого спелого яблока. — Чувство вроде хранения важной тайны, которая делает тебя счастливым.       — Хранение важной тайны? Это твоё любимое чувство? — перешёл в наступление Максимилиан.       — Да. Здорово ведь знать то, чего больше никто-никто не знает. Все будут думать, что этого нет, но это есть. Есть только для меня, понимаешь? Что-то, что делает меня особенной.       — Ты и так особенная, — улыбнулся Максимилиан.       Но улыбнулся он только ради дочки. Ему знакомо это чувство, когда хранишь тайну. Он долго готовился, прежде чем сделать Владе предложение. И мысль о том, что никто (даже Влада!) не знает о том, что у него на уме, делала его счастливым. В то время он не ходил, а летал, окрылённый своей маленькой тайной. И вот к какому браку эта тайна привела. Неудивительно, что улыбался он только ради Анны.       — Моё любимое чувство, — произнёс Максимилиан медленно, — это когда делаешь кому-нибудь подарок, и оказывается, что ты угадал. Даже не в подарке дело. Ты стараешься сделать кого-то счастливее, и у тебя получается. И ты понимаешь, что тебе благодарны. Понимаешь, что ты действительно сделал чей-то день лучше.       — Да, хорошее чувство, — согласилась Анна, а потом спросила у мамы: — А у тебя какое любимое чувство?       Женщина поставила чашку на стол и ответила, ни на секунду не задумываясь:       — Мне нравятся все.       — А любимчики?       Вместо того, чтобы говорить, будто любимчиков у неё нет, Влада ответила:       — А у меня они все любимчики.       И такой ответ произвёл некоторое впечатление на Максимилиана. Такого ответа он уж никак от жены своей не ожидал. Слишком глубоко. Но только откуда ему знать, насколько глубока её душа? Он ведь камушки в неё не кидал и не слушал, когда они упадут на дно её души. Глубина ему не известна.       — Через десять минут, чтоб были в машине, — Влада убрала за собой со стола, остановилась в дверях, окинула взглядом кухню, словно искала что-то, и вышла.       Максимилиан раскрыл газету и пробежался быстро по скучным рядкам. Анна грызла яблоко и пыталась разобраться в том, что читал её папа. Но перевёрнутые вверх ногами буквы казались ей незнакомыми и вообще иностранными.       — Что ты читаешь? — не выдержала девочка.       — Гороскоп, — отложил Максимилиан газету и добавил, улыбнувшись: — Когда читаю описание своего знака Зодиака, то создаётся впечатление, что я не такой уж и плохой человек.       — Ты и без гороскопов не плохой человек, — произнесла Анна, а потом живо спросила: — А что пишут про меня?       Мужчина заглянул в газету, его глаза забегали в поисках знака Зодиака дочери, остановились, а потом Макс сказал:       — О, детка, у тебя сегодня будет очень хороший день! И пригодятся все тайны, которые ты знаешь и хранишь!       Ершов врал. Писали, что день выдастся травмоопасный, что что-то будет потеряно и безвозвратно утрачено и прочее в этом духе. В таком случае лучше выдумать свой собственный астрологический прогноз, чтобы не тревожить ребёнка.       — Ладно, Хвостик, пойдём, — встал из-за стола Ершов. — Нужно идти, а то мама уедет без нас.       — И хорошо: прогуляем садик!       — Прогуляем работу, — направляясь к прихожей, мечтательно проговорил Максимилиан.       Там, среди клочьев изгрызенной красной майки, их радостно встретил Ио. Анна уже успела забыть о его существовании, поэтому она сбросила со спины маленький рюкзак в виде ослика, присела на корточки и стала гладить щенка.       — Пойдём, — поторопил ей Ершов.       — А можно мне взять Ио с собой?       — Сомневаюсь.       — И что? Он останется дома совсем один?       — Да.       — Но он же такой маленький!       — Ты тоже маленькая, но не боишься оставаться дома одна. Так чего ему бояться?       — Действительно, — согласилась девочка, а потом обратилась к Ио. — Жди меня, я очень быстро вернусь и буду играть с тобой весь вечер, ладно? Не скучай, Ио!       Схватив рюкзак-ослика, она выбежала на улицу, перепрыгивая через каждую вторую ступеньку, спустилась с террасы и вприпрыжку побежала к машине. Забросив на заднее сидение сначала рюкзак, а потом саму себя, Анна стала думать о вчерашней ночи.       Ей помнился сон про Виста и то, как она вместе с Ио отправилась на поиски яблока в сад. А ведь была ночь. Настоящее приключение. Сидя в машине и глядя в окно на приближающуюся к машине фигуру папы, Анна думала о том, что же ей понравилось больше: сидеть с Вистом на крыше или бродить по мокрой от росы траве под мягким светом звёзд. Сны или реальность?       Вопрос весьма интересный, поэтому предлагаю принять участие в обсуждении. Реальность или грёзы? Что выбрать? Нужно всё хорошенько взвесить, прежде чем принимать решение. Реальность реальна, и потому она важнее. Но грёзы приятнее. Ведь реальность в своём абсолютном большинстве омерзительна. Так, может, куда важнее то, что мы находим приятным? Жизнь-то коротка. Она никого не ждёт. И она не ждёт, когда сделаешь выбор. Поэтому не будем выбирать. Ведь это один из тех редких случаев, когда можно насладиться обоими вариантами. Такое не часто случается, поэтому нужно пользоваться случаем и не упускать момента.       Но Анна в своих рассуждениях пришла к тому, что пускай ей было очень хорошо во сне с Вистом, пускай там они были ближе, чем здесь, но зато реальность дала ей щенка и самое вкусное в мире яблоко. А этого достаточно, чтобы купить её любовь. Ведь всё-таки в садике Вист как всегда будет далеко от неё, будет целый день окружён мальчишками, он будет занят этими играми в космические войны и лётчиков-истребителей, а значит, она не получит ни капли его внимания. А вот Ио будет ждать её из садика. Согласитесь, выбор вполне себе обоснован.       Анна смотрела на серое утреннее небо и следила за белым месяцем, который никуда не исчез, хотя ночь и закончилась. Ей очень нравилось ехать в машине и смотреть на месяц. Так же сильно ей нравилось только наблюдать за падающим снегом или ярким пламенем в камине. С ними время не пугало её, а завораживало. Они дают ей возможность выдохнуть на мгновение. Знаете, пока ты ребёнок, вся жизнь будто соткана из одних только вдохов.       Так удивительно, что когда едешь в машине, месяц бежит по небу за тобой, а не остаётся там, где был. Как это у него получается? Анну это восхищало и удивляло одновременно. Интересно, замечают ли это остальные? И удивляет ли это их так, как удивляет её?       Меня, например, это не удивляет. Но раньше, будучи ещё ребёнком, я тоже прилипала к окну, но смотрела я не на месяц, а на луну. И, кажется, это было зимой. И, насколько я помню, это было не утром, а вечером. Но теперь я уже не удивляюсь тому, как луна бегает за людьми. Сейчас я удивляюсь, как мы убегаем от проблем, как мы убегаем от самих себя, от правды и от судьбы. Это ведь в точности то же самое, что убегать от луны на небе. Это бессмысленно.       Пока Анна смотрела на месяц и думала свои детские думы, её родители спорили о судьбе Ио. После того, как это «ужасное грязное животное» изгрызло тапочки Влады, она просто не могла разрешить оставить эту «разрушительную машину» в доме. Но Максимилиан с рождения умел вести споры. Он научился спорить раньше, чем говорить. И только благодаря этому Ио не оказался вышвырнутым в очередной раз (и почему его кто-то выбросил?) на улицу.       — Какие планы? — спросила Влада, когда судьба щенка была решена, а молчание после спора казалось слишком напряжённым.       — На вечер? Или на день? — искренне не понял вопроса Ершов и уточнил: — Или на всю жизнь?       — Ты всё никак не вырастешь, — проворчала Влада и остановила машину: — Выходи.       Могло показаться, словно она высаживает его где попало, но нет. Она не остановила машину из-за своего нервного и раздражительного настроения. Она остановила машину, потому что высаживала здесь Ершова пять из семи дней в неделю. До работы ему теперь оставалось совсем ничего: пару извилистых кварталов, чтобы добраться до конторки, где хранилась его тележка с мороженым.       Он мог бы и пешком добираться на работу, но ему нравилось проводить время с Анной и Владой одновременно. Такое нечасто случается. Только за столом на кухне, в машине и где-нибудь на отдыхе. Когда они втроём, то неприязнь, скорее даже скрытая неприязнь, между ним и женой исчезает. Анна делает их едва ли не лучшими друзьями, и ему тогда начинает казаться, что Влада очень хороший человек, а он был слишком слеп и не замечал этого.       На работу Максимилиан, как всегда, шёл медленно. Он думал, а когда размышляешь, все твои движения становятся медленными и плавными, будто в замедленной съёмке. «Какие же люди глупые! — думал он, уверенно и медленно шагая по тротуару. — Люди такие звери, которые понимают, где находится ловушка, и даже знают, как она работает, но всё равно попадаются в неё. Да ещё и по своему собственному желанию!»       Он про работу, если что. Хотя это не только к работе подходит. Людям известно, что курить вредно, но они курят. Люди знают, что алкоголь вызывает десяток серьёзных заболеваний, но они пьют. Известно о том, к чему приводят игры с наркотиками, но их всё ещё принимают. Люди знают о вреде фаст-фуда и стоят за ним в очередях по двадцать-тридцать минут. Люди… глупенькие. И это мягко (очень мягко) говоря.       Но работа — это не что-то плохое. «Если что-то тебе не нравится, — вёл с собой мысленный диалог Ершов, — это не значит ещё, что это что-то плохое». Да и ему странно было жаловаться на свою работу. Он менял работу, как некоторые мужчины носки. Может быть, даже чаще.       Максимилиан никогда не относился к работе как к чему-то очень важному. Он вообще очень осторожничал перед тем, как назвать что-то или кого-то важным. Ведь если задуматься, то становится ясно, как сложно среди пустого и ненужного обнаружить что-то по-настоящему важное.       Работа никогда не будет важной, если ты не получаешь удовлетворения и удовольствия от того, что делаешь. Если ты лечишь людей, потому что тебе за это платят, то твой диплом врача ничего не стоит. Но если ты лечишь людей, потому что тебе на самом деле хочется им помочь, ты будешь делать это, даже не имея диплома, даже без оплаты. Понимаете, о чём я?       По-настоящему важное останется важным везде и всегда. Все твои вещи ненужные и бессмысленные. Окажись ты в полном одиночестве, никто не обратит внимания на то, одет ты в брендовые вещи или в тряпьё из секонд хенда. Никому кроме тебя по-настоящему не интересно, сколько у тебя подписчиков и «нравится» в социальных сетях. Всё это ничего в себе не несёт. Ни одно украшение не будет важным, пока с ним не свяжется что-то настоящее. Кулон, который девушка купила к платью, и рядом не стоял с тем кулоном, который ей подарил тот, кто разбил когда-то её сердце.       Я считаю, что по-настоящему важного в нашей жизни очень мало. Или же мы по глупости своей считаем всё самое главное чем-то ненужным и бесполезным. Или просто не ценим. Но я верю, что важным является только то, что всегда будет с нами. Все узы, которые мы сплели, все умения, которыми овладели, улыбки, которые можем подарить окружающим и которые окружающие подарили нам, благородство и честность — вот что важно. Мне плевать, где ты живёшь, мне плевать, сколько у тебя денег. Мне не важно, во что ты одет, не важно, сколько у тебя фолловеров в твиттере. Будь хорошим человеком, это самое главное. Это мне важно.       Такого рода мысли роились в голове Ершова. Он работал не ради денег, он работал, чтобы занять себя как-то. Он не ненавидел свою работу, но и не любил её. Когда ему надоест, он уйдёт. Но пока что его всё устраивает. Он не знает, чего хочет, не знает, есть ли у него хоть что-то по-настоящему важное, но он понимает, что у него точно нет зависимости от ничего не значащего барахла. А это уже хоть что-то.       В то же время, когда Максимилиан открыл дверь своей конторы, маленькая Анна вошла в садик. На этот раз она была не первым ребёнком, её опередил Вист. Они были вдвоём, не считая воспитательницы.       Анна не сводила глаз с Виста. У него замечательные рыжие волосы и наивное, глупое выражение лица. Он пухленький, но, кажется, все маленькие дети пухленькие, даже она сама. Вист любит динозавров, приключения и играть среди деревьев. Она знает о нём всё. Она знает, что он никогда и ни за что не заговорит с ней первым. Он никогда к ней даже не подойдёт.       Постояв немного в растерянности, Анна поправила шлейки рюкзака-ослика и залезла на большой подоконник, чтобы увидеть, когда приведут её друзей. Подоконник был уютным и деревянным, выкрашенным в белую краску. Из окна было хорошо видно, как над городом поднималась большое ярко-красное солнце. Такой цвет солнца предвещает жаркий день. Очень красивый восход.       — Сегодня самый лучший восход, — раздался рядом голос Виста.       Анна обернулась. Да, это ей не померещилось. Он на самом деле подошёл к ней и заговорил. А ей ведь казалось, что она знает его. Ей казалось, что он никогда не подойдёт к ней.       Но мне кажется, будто я понимаю, что произошло. Я верю в то, что мы, зная о человеке всё, не знаем о нём ничего. Так и с Вистом. Вполне нормально, что он внезапно сменил модель поведения.       Мальчик забрался на подоконник и внимательно стал смотреть на небо.       — Так точно, — сказал он.- Это самый лучший восход.       — Почему? — поинтересовалась Анна, радостно улыбаясь тому, что на этот раз всё происходит на самом деле, а не во сне.       Вист посмотрел на неё, как на дурочку:       — Как почему? — искренне удивился он. — Каждый день восход самый лучший. Каждый день.       И знаете, этот рыжий пухлый мальчишка был прав.       Объявление! Завтра будет самый лучший восход! Не пропустите его! Помните, что нежиться утром в постели не так важно, как учиться смотреть по-новому на старый мир. Пришло время снять чёрные повязки, кем-то натянутые нам на глаза.       Пришло время сделать это.