Армюр

      Эксцентричным и самобытным место в лечебнице для душевнобольных. Поэтому все претензии на «необычность» и «странность» глупы по меньшей мере и опасны по большей.       Нужно быть осторожным в своём поведении. Конечно, если ты не известная личность. Известным личностям нужно вести яркую и интересную жизнь, чтобы привлекать к себе ещё больше внимания. Так что выступать нагишом или появляться в костюме из сырого мяса им можно. Но нам, простым смертным, нельзя. Да и захотим ли мы вести себя так? То есть захотели ли бы мы этого, будь мы известными? Главное — хорошо делать своё дело, а то, как ты одеваешься и ведёшь себя, уже не важно. Рене Магритт вёл непозволительно скромную жизнь для художника, но его картины продолжают впечатлять ценителей живописи. Хотелось бы мне стать Рене Магриттом в мире литературы.       Но сейчас ты да я — обыватели. Пройдёшь по улице в нижнем белье — год потом придётся ходить в симпатичной белой рубашечке с длинными рукавами. Нужно думать о том, как ведёшь себя. Нужно контролировать все свои порывы и позывы. Нужно притворяться кем-то другим.       Но не в детстве. В детстве можешь вести себя так, как тебе вздумается. Хочешь — заводи воображаемых друзей. Хочешь — говори сам с собой. Хочешь — ни с кем не говори. Ты ребёнок, ты царь и бог, тебе можно всё.       В детстве ты можешь быть самим собой. Никто не скажет, что твои странности, — это что-то плохое. Нет, никто, конечно же, ничего такого не скажет. И поэтому в этом возрасте самые большие шансы раскрыть весь свой потенциал. И если ты потрясающий человек, пускай и с некоторыми странностями в голове, ты всё ещё будешь потрясающим человеком, потому что остаёшься собой, потому что тебя ещё не заставили подстроиться под рамки социума.       Лучших людей в своей жизни мы обычно можем встретить только в детстве. Потому что из ста потрясающих и невероятных человек годам к шестнадцати останется лишь один, максимум, два. Но в детстве, если ты хорош, то ничто не скроет это от мира.       И я переживаю за всех детей. И я переживаю за единицы взрослых, которые так и остались никем не покорёнными детьми. Вы знали о том, что самые яркие и горячие звёзды светят меньше остальных? У них очень короткая жизнь. Так и с людьми. Именно поэтому я волнуюсь о каждом ярком, потрясающем и необычном человеке. И я беспокоюсь о всех детях. О всех потрясающих детях, которые знают, кто они есть, и ведут себя так, как им приказывает что-то внутри. И я беспокоюсь о Висте Эсмонте.       Вист Эсмонт был потрясающим маленьким мальчиком. Но, к сожалению, он не был исключением для неизвестно кем установленного закона. «Самые лучшие люди одиноки», — гласит этот закон.       И маленькому Висту было одиноко. Но вокруг едва ли не всем было одиноко. Ведь не только он был замечательным и особенным ребёнком. Каждый окружающий его ребёнок был самим собой, каждый родился изначально добрым и хорошим. И пока ещё никто из них об этом не успел забыть.       Если ты страдаешь, и вокруг тебя все страдают тоже, то это уже не похоже на страдание. Это похоже на норму. Так было в группе Виста. На самом деле все дети здесь были одиноки, и поэтому никто не был одинок в своём одиночестве.       Но в тот летний день Вист совсем забыл об этом непонятном чувстве (в детстве ещё не ясно, что это дыра внутри и отрешённость от всего мира называется «одиночеством»), которое иногда делало ему так больно. Целый день он провёл с Анной.       Они очень долго сидели на подоконнике и разговаривали. Уже собралась вся группа, пришли друзья Виста, пришли друзья Анны, но мальчик с девочкой увлечённо разговаривали друг с другом и ни на кого не обращали внимания. Анна часто повторялась, но это было не из-за забывчивости. Её никто ещё не научил тому, что не пристало говорить одно и то же десять раз подряд. Но если ты чувствуешь, что есть что-то такое, что можно сказать десять раз, то почему бы и не сказать это десять раз? Почему?       Это была её своеобразная философия. Философия забывчивости. Философия повторений. То, о чём говорить нужно как можно чаще, она как можно чаще и говорила. Этим и объяснялась её забывчивость.       И часа не прошло, а Анна уже раз двадцать повторила, как рада она, что Вист к ней обратился. Десять раз она сказала, как сильно он ей нравится. И девочка действительно забывала о том, что уже об этом говорила. И это было вполне нормально. Потому что всё, что она повторяла, было достойно повторения.       Признаюсь, мне очень нравится эта её философия. Совершив убийство, можно ли избавиться от наказания, сказав, что ничего не помнишь? Тоже философия забывчивости своего рода. Хотя исход такой ситуации предельно ясен. Такое поведение сочтут за самобытное и эксцентричное, а я уже говорила о том, где оказываются все эксцентричные и самобытные люди.       Кстати, философия забывчивости сродни болезни Альцгеймера. (Забывчивость — первый признак этой болезни). Но к счастью, у Анны Ершовой не было ни философии забывчивости, ни болезни Альцгеймера.       Девочка была всего лишь слишком взволнована, чтобы следить за тем, что она говорит. Поэтому Висту приходилось иногда слушать одно и то же, но его это не сильно волновало, как не волновала Анну его картавость.       Но мы слегка отвлеклись. Анна и Вист сидели на подоконнике, греясь в лучах восходящего солнца, словно два больших ленивых кота. Нет, извините, с котами сравнение не очень удачное. Скорее они были ленивы, как два ленивца. Хотя всё было гораздо хуже. Они были ленивы, как два мёртвых ленивца. Они грелись на солнышке и рассказывали друг другу о том, о чём считали нужным рассказать. И всё. А потом и вовсе замолчали, закрыли глаза и лежали, чувствуя на себе тепло нежного и чуткого солнца.       Остальные дети уже давно разобрали игрушки, принялись что-то строить и что-то между собой делить. Помещение наполнилось шумом и детскими визгами, а Вист с Анной сделали из подоконника островок спокойствия. И они были вполне себе счастливы.       Только дети, даже самые серьёзные и интеллектуально развитые, неусидчивы. Поэтому в какой-то момент Вист дал себе мысленно пинка под зад и спрыгнул с подоконника. Уж он-то знал, как бороться с ленью. Даёшь себе мысленно пинка под зад и просто делаешь то, что задумал.       — Пойдём! — позвал он Анну. — У меня есть идея!       Девочка спрыгнула за ним вслед, взялась за яркие шлейки своего рюкзака-ослика и, ничего не спрашивая, важно пошла за Вистом. Тот привёл её к ящику с кубиками. Никто не играл с ними, поэтому все они были в их распоряжении.       — Давай стлоить башню! Но только слазу из всех кубиков!       — Давай, — девочка потянулась, как сонная кошка, и стала доставать кубики из ящика.       Сначалп было скучно, но постепенно башня росла, и детей охватывал азарт. Как долго они смогут её строить? Опыт подсказывал, что рано или поздно башня рухнет. Но вот она была уже им по пояс, но ничего не случилось. Только кубики заканчивались.       Когда они совсем кончились, дети не угомонились.       — А теперь нужно украсить верхушку! — решила Анна, оглядываясь по сторонам в поисках того, что можно было бы поставить на вершину башни.       — Это! — указал Вист на машинку, одиноко лежащую на ковре.       — Да!       Ничуть не странный выбор. Машинка была из прозрачной плотной пластмассы или даже из какого-то другого трудноопределимого материала. Но это не главное. Главное, что на солнечном свету эта машинка отливала всеми цветами радуги.       Анна побежала за машинкой. Здесь, в детском саду, приходиться быть очень быстрым: помедлишь, и то, что хотел взять ты, возьмёт кто-то другой. И только попробуй отобрать! Прочтут нотацию, да ещё и в угол поставят. У неё был опыт, она слишком хорошо знала последствия деления игрушек с другими детьми. Кажется, ей довелось побывать во всех углах этого помещения.       Но никто с машинкой не играл, так что всё сложилось замечательно. Девочка принесла игрушку Висту, а Вист украсил ею башню из разноцветных кубиков. Анна и сама бы это сделала, но Вист был выше её почти на голову, поэтому разумней было отдать машинку ему. Здесь важна осторожность: одно неловкое движение, и башня разрушена!       Теперь, когда дело было закончено, они сели на ковёр у подножья построенной башни и стали играть с игрушками, которые Анна извлекла из своего рюкзака. Она управляла очень красивой зелёной гусеницей из полупрозрачного стекла (они купили её с папой в её любимой лавочке на улице Маяковского), а Вист управлял маленькой мягкой морской свинкой.       Но конечно, это только для нас они играли в гусенично-свинные отношения. На самом деле гусеница было гусеницей-учёной, которая со своим помощником динозавром (и плевать, что у Виста была морская свинка: для них это был диплодок) искала в космосе белые дыры.       Почти идиллия. Почти утопия.       Но кому интересны утопии?       Антиутопии куда реальнее, а потому куда интереснее. Рано или поздно появляется злодей, которого нужно победить. Этим злодеем оказался загорелый мальчик, забравший с башни машинку и из-за этого едва не развернувший саму башню.       Всё произошло мгновенно. Он будто ничего такого не сделал. Анна посмотрела удивлённо сначала на загорелого мальчика, потом на Виста, потом снова на загорелого мальчика:       — Эй! Отдай!       — Нет! — тот показал язык.       Какое оскорбление! Какая наглость! Анна вопросительно глянула на Виста, так и оставшегося сидеть на ковре.       — Он же не отдаст, — спокойно сказал Вист.       — Отдаст.       — Нет, не отдам, — кажется, загорелому мальчику просто нравилось мутить воду.       Есть такие люди, которые, увидев кристально чистый ручей, хотят кинуть в него тяжёлый камень или походить, подняв под водой пылевую бурю из мокрого песка.       Тогда Вист принял неуклюжую позу лотоса, поднял палец вверх и сказал нарочито важно:       — Пусть идёт. Всё велнётся бумелангом.       Это говорил Вист. У Виста был старший брат, и Вист понимал, что иногда нужно идти на уступки, что иногда что-то уходит, иногда что-то забирают, и это нормально. Но Анна Ершова была единственным ребёнком в семье, она не привыкла, чтобы то, что принадлежит ей, брал кто-то ещё. О, нет, она была Ершовой, она могла выпустить колючки, как эта маленькая озёрная рыбка.       — Бумеранг не работает, Вист, — сказала она, а потом вплотную подошла к загорелому мальчику.       «Всё вернётся бумерангом» — говорят те, кто сам за себя постоять не может. Не жди помощи Вселенной — действуй сам. Может оказаться, что мировой справедливости не существует.       Анна угрожала загорелому мальчику воспитательницей, Анна выглядела суровой (несмотря на то, что у неё недавно выпали два молочных зуба), и поэтому с горем пополам она сумела забрать машинку. Ей помогло то, что воспитательница сказала всем собраться идти на прогулку.       Обычно она стояла в паре с кем-нибудь из её подружек, но сегодня она решила не отходить от Виста ни на шаг. Очень не хочется, чтобы всё стало как раньше. Положив в рюкзак гусеницу, морскую свинку и отвоёванную машинку, Анна крепко и гордо взяла за руку Виста и пошла с ним за воспитательницей.       На прогулку из-за ремонта парадного входа они выходили через спортивный зал. Висту очень нравилось, как падал свет через большие, слегка мутноватые окна, и он сказал об этом Анне. Она этого раньше не замечала, и была благодарна, что ей помогли заметить что-то настолько красивое. В знак своей благодарности, девочка сказала Висту, чтобы тот принюхался: ей нравился запах пустого спортивного зала. И этим запахом ей хотелось поделиться с Вистом.       На площадке вся группа играла в гуси-лебеди и догонялки. Потом все разбились на группки и стали играть внутри этих маленьких группок. Даже песочница, которая обычно пустовала, была сейчас занята.       — Я знаю одно место! — сказала Анна и потащила Виста за собой.       На площадке, ближе к ограде, стояло сооружение, состоящее из большой и длинной кирпичной стены, нескольких деревянных, вырезанных в форме сказочных персонажей, балок и крыши. А между кирпичной стеной и забором детского сада было достаточно пространства, чтобы туда забраться двум маленьким детишкам.       — Ого, — удивлённо, сделав своё глупое выражение лица ещё более глупым, проговорил Вист, — я и не знал, что здесь есть что-то.       — А здесь есть что-то! — заметила Анна.       Она вытряхнула из рюкзака игрушки, и Вист удивился:       — А машинку зачем взяла?       — Мы будем создавать тайну!       — Тайну?       — Да! Секрет, понимаешь? Мне нужен камень.       И они стали искать камни. Вист споткнулся о большой валун. Он нашёл камень.       — Хорошо, очень хорошо, — сказала Анна, — но мне нужен поменьше… вот!       Она положила на валун машинку, подняла над ней руку с камнем поменьше, но за её руку сразу же ухватился Вист.       — Нет! Стой! Нас накажут, если ты её сломаешь!       — Знаю. Но никто, кроме нас, об этом не узнает. Это только наш секрет. Мы никому не скажем.       Но всё равно Вист очень нервничал, когда Анна ломала машинку на прозрачные неравные кусочки.       — Готово! — сказала она гордо и положила в его руку кусочек от машинки. — Это тебе. Храни его, но никому не показывай. Это мне, — она опустила большой кусочек в свой рюкзак. — А теперь нам нужно закопать всё, что осталось. Откопай ямку.       Девочка сгребла в руки то, что было раньше машинкой, и ждала, когда Вист покончит с ямкой. Она смотрела на кусочки машинки в её руках и вдруг поняла, что они так же прекрасны, как и запах в спортивном зале. Да, точно! Они невероятно переливались на свету! Именно поэтому они и выбрали эту машинку для украшения своей башни.       Конечно же, можно было просто сказать, что осколки неописуемо переливались на свету. Но я так делать не стану. Тот, кто говорит, что описать что-то невозможно, ленится. Нужно хотя бы попытаться, чёрт возьми!       Поэтому осколки, которые лежали в ладошках маленькой Анны, переливались так… Вы когда-нибудь плавали с открытыми глазами под водой в бассейне, в той его части, где в воду падают косые лучи солнечного света? Вы видели, как вода окрашивается в яркий и пёстрый цветовой спектр, как он дрожит из-за движения воды? Вот на что были похожи эти прозрачные осколки. Они были чем-то вроде ловушки для солнечных лучей. Это напоминало звёздное небо среди светлого и ясного дня. Это было очень красиво.       Вист откопал ямку, Анна бросила в неё осколки и помогла мальчику накрыть их землёй. Чтобы не забыть об этом месте, они положили на сырой песок камень, которым разбили машинку. Вся эта церемония проходила молча. Слов здесь не надо было. Слова были бы лишними. Кажется, так произошло их посвящение в лучшие друзья.       Теперь у них была общая тайна, у обоих было по кусочку от похороненной в земле машинки. Оба они чувствовали, что что-то изменилось, что судьбы их переплелись и что они теперь связаны друг с другом. У них есть общая тайна! Одна на двоих! Конечно же, они теперь связаны между собой. После такого становятся лучшими друзьями.       У Анны уже была одна тайна. Вчерашняя ночь, когда вместе с Ио она искала в саду самое вкусное в мире яблоко. Но тайна, которую знаешь только ты, отличается от той, которую хранишь вместе с кем-то. Ответственность перед другим человеком всегда больше ответственности перед самим собой. Самому себе простить можно всё. Главное этому научиться. Поэтому, если взболтнёшь кому-то о своей личной тайне, то ничего страшного не случится. Но тайну, которую хранишь вместе с кем-то, нужно беречь особенно осторожно.       Их дружба начала свой отсчёт с этого момента. Теперь, когда у них обоих есть по кусочку от сломанной за кирпичной стеной машинки, они могут называться лучшими друзьями. Появилось первое яркое воспоминание — одно на двоих — и сделало их друзьями.       Только вот узы дружбы не вечны. Узы дружбы растворяет время. Бумага желтеет и больше не становится белоснежно белой. Детское личико рано или поздно избороздят морщины. Макияж, нанесённый утром, вечером будет смыт. Лучшие друзья становятся незнакомцами с общими воспоминаниями. Не больше.       Но это очень печальный взгляд на дружбу. Я не тот человек, который берётся заявлять, что правильно, а что нет. Но мыслить так неправильно. Нет, я не собираюсь это принимать, а пока я это не приму, это не будет правдой. От нашего собственного выбора зависит слишком много, да, слишком много зависит от того, что мы выбираем.       Я выбираю иной взгляд. Да, рано или поздно друзей что-то разделяет. Словно чья-то могущественная и всесильная рука с большими швейными ножницами обрезает нить, протянутую между двумя маленькими фигурками. Нить обрезана, и появляется чувство, что теперь всё иначе. Вместе уже не весело, грустно, то, что казалось в друге забавным, теперь раздражает. Отдаление. И вы расходитесь.       Но это не конец. Я не знаю, что значит дружба для остальных. Но она, определённо, многое значит для меня. Если ты был моим другом, то ты будешь им навсегда. Ладно, мы перестанем общаться. Ты меня возненавидишь, но это ничего. Ты не вспомнишь моё имя, да и я твоё, скорее всего, забуду тоже.       Но я буду знать, что у меня есть друг. Не был, а именно что есть. Время величественно, а человек жалок. Но жалкий и никчёмный человек может создать что-то прекрасное. Создать что-то такое, что не под силу было бы даже времени. Я имею в виду дружбу.       Всё проходит, всё забывается. Но ничего не исчезает. Меняется форма, но содержание остаётся прежним. Это словно книжный магазин, где на полках всего одна книга, но в разных обложках и переплётах. Однажды став кому-то другом, ты останешься им навсегда.       У меня есть фотография, на которой я, ребёнок лет пяти, держусь за руку с голубоглазой, светловолосой девочкой, одетой в ярко-жёлтую пушистую кофту. И это всё, что я могу о ней, этой девочке, сказать. Я не помню ни имени её, ни того, что ей нравилось и что она любила. И я не знаю, что с ней стало, не знаю того, кто она теперь. Я могу искать её в каждой голубоглазой блондинке, которую повстречаю. И, наверное, я никогда не найду её, а если и найду, то уже между нами не будет той близости, которая была когда-то давно.       Но она моя подруга. Вот что я могу сказать. Это я знаю так же чётко. Так же чётко как-то, что она одевала когда-то синтетическую пушистую жёлтую кофту и носила недлинные светлые волосы в хвостике. Кстати, именно откопав эту фотографию среди старых семейных альбомов, ко мне пришло осознание того, что дружба не растворяется во времени. Если бы она растворялась, я бы, не вспомнив эту девочку, отложила бы фотографию в сторону. Но я долго её рассматривала, потому что единственное, что я помнила, — это то, что она мне друг. И, знаете, тепло и радостно стало на душе. Будто не виделся с кем-то близким лет десять, а потом вы неожиданно пересеклись где-нибудь на оживлённой площади или встретились в метро.       Когда-нибудь Вист будет смотреть на фотографию, где он, сопливый карапуз, держит за руку девочку в коричневом платье и тяжёлыми волосами, заплетёнными в две косички. И, возможно, он ничего не будет о ней помнить. Или он будет помнить о ней всё, будет хранить осколок от машинки и знать, где эта девочка (уже девушка) и с кем она. В будущем может быть всё, что угодно. Будущее — череда выборов. Каждый выбор, даже самый маленький, меняет будущее. Поэтому не будем зарекаться.       Но прямо сейчас Висту хотелось забронировать Анну на всю оставшуюся жизнь. Ему и в голову не приходило, что когда-нибудь они могут потерять друг друга. Разве такое бывает? Ему бы разонравился этот мир, если бы подобное было в нём возможно. О, бедный Вист, ему предстоит испытать столько разочарований!       Анна и Вист ещё немного постояли за кирпичной стеной, они нашли там толстого и очень длинного дождевого червяка, нашли дырку в заборе, которая их очень заинтересовала. Они рассматривали, как искрятся их осколки в солнечном свете и спорили о том, чей осколок лучше. И только после всего этого они вернулись к группе.       Воспитательница как раз созывала детишек. Пора было возвращаться в садик, мыть руки и садиться за стол. Вист был жутко голодный, Анна тоже. Быть ребёнком очень энергозатратно, знаете ли. Изо дня в день делаешь открытия, узнаёшь что-то новое, замечаешь то, чего раньше не видел.       Но энергозатратность детства меня не пугает. Когда становишься взрослым, каждый новый день становится похожим на предыдущий. Только что-то грандиозное выбивается из серости будней. Получается что-то, похожее на современное искусство. Серая картинка с несколькими яркими пятнами. И эта картина — вся твоя жизнь.       Но не в детстве. В детстве ты ещё ничего не знаешь об этом мире, поэтому каждый день — это возможность открывать что-то новое. Но, окончив школу, большинству начинает казаться, что они знают о мире достаточно. Им кажется, будто они понимают, как здесь всё работает и как всё здесь заведено. Но чёрт возьми, мы всё ещё ничего не понимаем! Да, мы уже не дети, мы не наивные малыши, но как же глупо считать, что нам больше ничего не осталось такого, что можно было бы для себя открыть!       Вы слышали о воронке возможности? Читали про пирамиду Маслоу? Создавали ленту Мёбиоса? Находили золотое сечение? Вы делали хоть что-то, чтобы узнать больше? Нет? Тогда ваша вина, что вы перестали делать открытия каждый день. И не нужно обвинять в этом возраст. Не в возрасте дело, а в вас самих.       Всех усадили за стол. У каждого ребёнка было своё собственное место, которое никогда не менялось, поэтому Анна обедала в окружении своих друзей, а Вист сидел далеко от неё. Она впервые за день заговорила с подружками и единственной темой, о которой они говорили, был Вист. Обсудив всё за обедом, компания Анны пришла к выводу, что после тихого часа, они примут к себе Виста и теперь всегда будут играть вместе с ним.       Но Вист об этом даже не думал. Тот загорелый мальчик, который хотел стащить их машинку (если бы он её стащил, то она бы осталась в целости и сохранности, так что, возможно, малыш совершил бы подвиг), громко говорил о козявках из носа и белесом червяке, которого он нашёл на прогулке в луже. Вист отодвинул морковный салат. И нет, дело не в том, что загорелый мальчик испортил ему аппетит, Висту просто не нравилась морковь. И поэтому каждый раз он убирал её в сторону. Каждый раз. А морковь в этом садике подавалась к обеду чуть чаще, чем всегда. И все её уже полюбили, только Вист убирал морковный салат в сторону.       И мне это очень нравится. Да, я в восторге от этого. Мне нравятся люди, которые придерживаются своего мнения и не меняют его никогда, как бы не менялись окружающие условия. Но ещё мне нравятся люди, которые едва ли не каждый день меняют свои взгляды и устои (странно называть устоями что-то неустойчивое).       Вот вам пример. Каждый день, как только включаешь компьютер, выскакивает иконка, спрашивающая, хотите ли вы установить такую-то программу. И вы всегда нажимаешь «нет». Всегда. А она всё выскакивает и выскакивает, а вы всё продолжаете нажимать «нет». И я уважаю вас за это.       Или вот другой пример. Предположим, что выскочила иконка, предлагающая установить новую программу, и вы сразу же, особо не задумываясь, нажимаете «да». И каждый день выскакивает новая иконка, предлагающая установить новую программу, а вы всякий раз соглашаетесь. Вы открыты новому, и я уважаю вас за это.       Но те, которые нажимают «нет» триста семьдесят пять дней подряд, а на триста семьдесят шестой сдаются и нажимаю «да», мне не нравятся абсолютно. Этого я не понимаю. Это глупо. Но это имеет право существовать, и потому существует.       Пришло время тихого часа. Анна всегда спала на тихом часу. В целом, она была ребёнком, который не доставлял никому проблем. Она, конечно, была немного капризна и невоспитанна, но это никогда не переходило за рамки дозволенности. И поэтому, когда нужно было спать, она усаживала рядом с собой у подушки рюкзак-ослика и засыпала. Но в этот раз ей не спалось.       Вист, в свою очередь, никогда на тихом часу не спал. Он болтал с тем, чья кровать была рядом с его кроватью, если тот ребёнок не спал тоже. Если не спало много детей, а воспитательницы не было в комнате, он просил у кого-нибудь из девочек резинку для волос. Если прицелиться и натянуть резинку, то можно в кого-нибудь её выстрелить. Вот так дети, которые отвергали систему тихого часа, проводили своё время.       Но в этот раз Вист был особенно тих. Он думал. И думать ему хотелось именно о том, где они с Анной закопали остатки машинки, но понятное дело, ему нужно было находиться в своей кровати. Да и он понимал, что место — это не главное.       Чтобы о чём-то подумать хорошенько, не обязательно находить для этого специальное место и время. Весь мир в тебе самом и в себе самом ты найдёшь ответ. Когда хотят вспомнить, как всё начиналось, часто возвращаются в точку, с которой ведут отсчёт. Когда хотят понять, почему всё закончилось, садятся в машину и преодолевают километры, чтобы подумать над этим вопросом в месте, где всё закончилось. Но это не обязательное условие для размышлений, вовсе не обязательно срываться с места и отправляться куда-то, чтобы подумать.       Вист думал об Анне и машинке, которую они закопали. У них есть тайна. У него больше ни с кем нет тайн. Даже с его старшим братом, Кимом. А они с братом очень близки. Но даже у них нет общей тайны. Выходит, Анна — первый человек во всём мире, с которым он хранит общий секрет. Это потрясающе.       Почему они не дружили раньше? Почему раньше она казалась ему ябедой и выскочкой? Как можно было так ошибаться? Она, конечно, слушает только себя одну и может переврать всё, что он скажет, но это не страшно. По крайней мере, она не говорит за столом о козявках. Или говорит? Он никогда не прислушивался, о чём она говорит со своими друзьями.       «Нужно решить, кто она такая, — думал Вист (в мыслях он совсем не картавил). — Но нет, нужно не решить, а узнать, кто она такая. Тогда станет ясно, почему раньше я считал её такой скучной ябедой». Но всё-таки он много о ней думал. Ему хотелось принести завтра в садик своего любимого игрушечного динозавра и показать его ей. Хотелось показать ей книжку с рисунками древних зверей, вроде саблезубых тигров. Всё, что у него было, ему хотелось разделить с ней. Новые друзья всегда очень впечатляют. Новых друзей всегда очень хочется впечатлить.       — Вист, ты спишь? — шёпотом раздалась у его уха.       Он открыл глаза, улыбнулся, увидев лицо Анны, и так же тихо ответил ей:       — Нет. Совсем нет.       — Отлично!       Она это прокричала, но шёпотом, и он удивился: как это можно кричать шёпотом? Как можно ликовать шёпотом?       — Одевайся скорее, — оглядываясь на спящих детей, сказала Анна. — Нас не должны заметить.       — Что плоисходит? — спросил он серьёзным тоном, натягивая шорты.       — Мы сбежим. Помнишь в заборе дырку? Мы выберемся через неё, погуляем немного, а потом вернёмся. И никто не узнает, что мы уходили. Обувайся и пойдём.       Ему хотелось, чтобы она шутила. Но её глаза так радостно и вдохновлённо горели, что ясно было, как серьёзна её намеренность убежать.       — Может, не надо? — спросил он. — Нас могут поймать…       — Трусишь? — спросила она, нахмурившись, а потом добавила с вызовом, как иногда говорил ей папа: — Слабо, да?       — Ничего не слабо! Пойдём!       Кричать шёпотом Вист не умел, поэтому Анна приложила ему ладошку ко рту и шикнула:       — Тихо ты!       Из комнаты, в которой они спали, дети перешли туда, где они играли и иногда, садясь за маленькие столики учились. Было пусто.       — А я уж боялась, — прошептала Анна.       Тихонечко, встав на цыпочки, она перешла в прихожую и там помахала рукой, подзывая к себе Виста. Тот совершенно спокойно подошёл к ней. Её это расстроило. Нужно быть осторожным, как ниндзя, а он так беспечно идёт. Будто на прогулке.       — Пойдём, — она открыла дверь и удивилась тому, что та не заперта.       Кажется, удача ей сегодня сопутствует. Девочка боялась, что воспитательница застигнет их в главной комнате. Но нет, та пила чай с няней на кухне. Девочка боялась, что входную дверь запирают, но дверь оказалась открыта. Дома ведь входную дверь постоянно запирают, поэтому Анна была почти уверена, что и здесь дверь будет закрыта, но нет.       И только когда оказалось, что дверь открыта, что можно идти дальше, Анна расстроилась и поняла, что желания убегать у неё совсем нет. Ей хотелось предложить Висту сбежать только за тем, чтобы показаться ему интересной и нескучной. Но дверь была бы закрыта, и убежать у них не получилось бы. Зато Вист бы верил, что она может. Она может делать что-то интересное. Она готова была сбежать.       А теперь, когда всё получилось, убегать стало страшно. Но, взяв Виста за руку и прижимаясь к стене, она шла по коридору и увлекала за собой мальчика в сторону парадного входа.       — Мы не плойдём там, — прошептал ей взволновано Вист.       — Пройдём, не бойся.       — Нет, не плойдём.       — Не бойся! — она говорила это скорее себе, чем Висту.       — Мы же уходим гулять челез сполтивный зал, забыла? — остановился он, но не отпустил руку Анны.       Та тоже остановилась. Ей пришлось.       — Как я могла забыть? Пойдём скорее!       Они свернули в сторону спортивного зала. Вот он-то будет закрыт! Обязательно! Анна очень на это надеялась. Ведь если они на самом деле убегут, то их накажут. Даже её папа, всегда такой добрый, будет рассержен.       Но спортивный зал оказался открытым. Видимо, им придётся сбежать на самом деле. Не может ведь она сказать Висту, что боится, и отступить. Отступать слишком поздно. Дети вошли в зал, закрыли за собой дверь и огляделись по сторонам: пусто. Очень странное чувство испытываешь, когда в всегда оживлённом месте нет ни души. Будто все вымерли. Тихо, одиноко, безжизненно и тоскливо.       Они подошли к двери, ведущей на улицу. Конечно же, она тоже была открыта. Анна вздохнула, а потом сказала Висту не шёпотом, а обычно:       — А теперь нам нужно быстро добежать до дыры в заборе, чтоб никто нас не заметил, понял?       Мальчик кивнул.       — Побежим на раз, два, три.       Вист снова молча кивнул.       — Раз-два-три! — выпалила Анна почти одним словом и рванула с места.       Они с Вистом держались за руки, поэтому он не отставал. Никто им ничего вдогонку не кричал, но всё равно было очень страшно. Спокойно стало только тогда, когда они оказались за высокой кирпичной стеной.       — Получилось! Получилось, Вист! — Анна запрыгала от радости, взяв его сразу за две руки.       Висту тоже пришлось попрыгать. Он слабо соображал, что вообще происходит и зачем они это делают. Но Анна ликовала, она одержала победу. Теперь ей стало понятно, что всё-таки ей хотелось убежать не для того, чтобы впечатлить (возможно, покорить) Виста своим авантюризмом, даже не затем, чтобы создать с ним очередное секретное воспоминание. Она хотела убежать, потому что ей нравится это чувство, когда сбегаешь. Сначала страшно, но потом спокойно. Как сон с роялем или едущей по оживлённой трассе машиной. Сначала страшно, но потом всё в порядке.       Она убегала даже не для того, чтобы сбежать. Думаю, люди делятся на тех, кого волнует сама дорога, сам процесс, и на тех, для кого в конце пути обязательно должна быть какая-то цель. Вторые с места не сдвинутся, если у них не будет впереди ясно виднеющейся цели. Так вот, Анна была не из этой группы.       — Пошли, Вист! Нам очень быстро нужно всё делать, — она пролезла под забором, приподняв низ сетки-рабицы.       Теперь она смотрела на Виста сквозь забор и видела мальчика, разрезанного на одинаково равные ромбики. Анна, кстати, очень любила такой забор. В нём есть что-то притягательное, если, конечно, в заборе может быть хоть что-то притягательное. А ещё ей нравилось проводить ладошкой, скорее даже кончиками пальцев, по этому забору и прислушиваться к ощущениям.       — Да, — перевалившись в нерешительности с ноги на ногу, проговорил Вист, — я иду.       Он перебрался на сторону Анны. Что ж, двусмысленная вышла фраза, но лучше так её и оставить. Потому что оба смысла будут верны.       Дети оказались за пределами садика, но ненадолго. Они прошли совсем немного, когда увидела ещё одних мальчика и девочку. Но только те были младше их. Те дети шли, пошатываясь, и придерживали друг друга.       Вист и Анна остановились и стали за ними наблюдать. Те дети прошли ещё немного, как из-за угла появилась бабушка, напоминающая Бабу-ягу. Разумеется, она не была похожа на Бабу-ягу, но для Анны и Виста любая старушка с седыми волосами автоматически превращалась в Бабу-ягу.       — Ах вы, бисови дети! — кричала вслед покачивающимся малышам старушка. — Изнов зранку гарилки напилися!       Объяснять то, какое эта сцена произвела впечатление на Виста с Анной, я думаю, не нужно. Они оба в испуге метнулись назад. Бежали так, что сердца, казалось, вот-вот выскочат из груди. Очнулись они только тогда, когда оказались в спортивном зале здания детского сада.       — Вист! Вист! — говорила Анна, пытаясь отдышаться. — Знаешь, а пойдём спать лучше. Да. Я не хочу спать, но пойдём!       И она, взяв его горячей из-за бега рукой за локоть, потащила мальчика за собой. Но вот добраться назад оказалось сложнее, чем сбежать. Так часто бывает: уйти куда проще, чем вернуться. Возвращаться всегда сложнее.       Сначала за дверью спортивного зала они услышали чьи-то голоса, и поэтому им нельзя было выйти в коридор, и они, сидя под дверью и переглядываясь, ждали. Голоса умолкли, и дети, ещё немного выждав, выглянули в коридор. Пусто. Бегом они добрались до нужной двери, шмыгнули в неё и оказались в прихожей. Всё шло хорошо. Но когда они тихонечко вошли в главную комнату, где обычно играли или учились, их заметила воспитательница. Заметила она их, когда Анна уже держалась за ручку двери, ведущую в комнату, где все другие дети спали.       — Почему вы не в кровати? — спросила воспитательница, а потом ещё строже добавила: — Почему вы одеты? Где вы были?       Глаза Анны округлились, она удивлённо захлопала ими и толкнула в бок Виста. Вист начал говорить. Он говорил правду, но говорил при этом так, чтобы не казалось, будто во всём была виновата Анна. (А Анна в свою очередь чувствовала, что во всём виновата она, но молчала и смотрела вниз, на пол).       Всё обошлось. И обошлось всё только потому, что говорил Вист, а воспитательнице тяжело было его понимать, и поэтому она сказала, чтобы они вели себя, как следует, и ушла будить остальных детей.       — У нас будет ещё одна тайна, Вист! Ещё одна! — радостно прошептала Анна мальчику на ухо.       «Слишком много тайн для одного дня», — подумал Вист. Но в ответ он лишь улыбнулся Анне и почесал щеку. Когда они убегали, его ударило по щеке веткой.       Потом, когда все дети проснулись, Виста вовлекла в игру компания Анны. Они играли в больницу: лечили плюшевых медведей и зайцев. Но Висту эта игра не очень нравилась, хотя его и радовало, что друзья Анны считают его своим человеком. Он чувствовал их положительное отношение, и потому принял предложение играть в эту неинтересную на его взгляд игру.       Чуть позже всех усадили за маленькие столики, и воспитательница у доски стала рассказывать что-то такое, что Вист давно уже знал. Ему было скучно. Мальчик с отстранённым видом наблюдал за тем, как мел вырисовывал что-то на доске, а потом с некоторой озабоченностью вдруг осознал, что не видит. Нет, доска слишком далеко, он не видит, что на доске.       Вист оглянулся по сторонам: все смотрели на доску, ни у кого такой же проблемы, как у него, не было. Ему стало страшно на несколько секунд, но потом он решил, что расскажет про это Киму, когда тот придёт забирать его, и Ким сам всё решит. Ким всегда ему помогает. Ну, а пока он сидел на своей попе смирно и пытался разглядеть, какую букву выводит на доске воспитательница. Это не сильно у него получалось. Не в состоянии разглядеть, что написано на доске, он чувствовал себя слепым котёнком.       Когда снова можно было играть, Вист рассказал Анне о том, что не видит, что написано на доске. Анна, в свою очередь, утешила его тем, что это совсем не страшно, что он станет носить очки, и с ними его зрение опять будет хорошим. Но Висту было не по себе. Конечно, легко говорить, что это не страшно, когда это с кем-то другим, а не с тобой.       Уже приближался вечер. Детей постепенно стали забирать родители. Анна ушла одной из первых. Ей очень не хотелось уходить, потому что они с Вистом снова начали строить башню из кубиков. Но пришлось уйти. А вот Виста забрали самым последним. Он всегда оставался последним ребёнком в садике, и иногда ему казалось, что про него просто-напросто забыли и ему придётся ночевать здесь. Но, ясное дело, никто никогда о нём не забывал.       Он сидел на белом деревянном подоконнике и смотрел в окно. Никто не шёл по дорожке, ведущей к садику. И когда Вист, закрыв глаза, стал греться в лучах заходящего солнца, на дорожке появился спешащий юноша. В жёлтых сланцах, шортах, яркой майке и такой же яркой кепкой спешил к садику Ким.       И скоро Вист услышал, как открылась дверь. Мальчик разомкнул глаза и увидел на пороге брата.       — Йоу, — улыбнулся ему Ким и помахал рукой.       — Ким! — обрадовался Вист и спрыгнул с подоконника.       Висту хотелось сразу же рассказать брату о том, что он, Вист, не видит надписи на доске. Ещё Висту хотелось не проговориться брату про осколок от машинки и про не задавшийся побег тоже. А ещё очень хотелось узнать, чем занимался целый день Ким. Но приходилось молчать, потому что брат разговаривал с воспитательницей и извинялся перед ней, что пришёл так поздно.       И было за что извиняться. Рабочее время женщины давно уже закончилось, но ей приходилось сидеть в садике и ждать, когда заберут последнего ребёнка. А утром ей нужно приходить на работу раньше, чем рабочий день начинается, только потому, что некоторых детей приводят очень рано.       Как только Вист в сопровождении брата вышел на улицу, мальчик тут же затараторил про своё зрение.       — А видишь то дерево? — спрашивал у него Ким.       — Да, но лазмазано, — расстроенно отвечал Вист. — Что со мной будет?       — Ничего плохого не будет, — рассмеялся Ким и придал этим уверенности брату. — Не переживай так и не трусь. Когда я был маленьким, мне нужно было носить очки. Но теперь я хорошо вижу. Как сокол.       — Сокол?       — Ну да, как сокол. Эти птицы летают очень высоко, но видят всё, что происходит на земле. И поэтому соколу очень легко охотиться.       — А зачем тебе такое холошее зление, если ты не охотишься?       — А кто тебе сказал, что я не охочусь? — Ким улыбнулся загадочно, снял с себя кепку, нахлобучил её на маленькую голову Виста и спросил: — Как день прошёл? Что нового узнал?       — Я подлужился с одной девочкой! — сказал Вист радостно.       И где-то пять минут он рассказывал о том, как ему эта девочка нравится. Но тяжело было рассказывать о ней, утаивая их секреты. Без всех этих тайн она казалось простой девочкой, каких тысячи. Но нет, простые девочки не создают секреты, они не совершают побеги. Девчонки в большинстве своём зануды и ябеды. Но не она.       — Смотри, там собака, — сказал Ким, которому, кажется, надоело слушать про девочку из садика брата. Ким знал, как легко отвлечь Виста. Теперь братишка забудет про девочку и станет говорить о собаках. Так оно и произошло.       — Эй, Ким, а ты видел седых собак?       — Что? — протянул тот удивлённо. — Седых собак?       — Да, сталых седых собак. Они же седеют от сталости, да?       Вот за такие вопросы Ким и любил своего брата. Вист всегда мог найти что-то интересное в том, что интересным быть не может. Когда тебе на глаза попадались уже тысячи собак, очередная собака не вызывает восторга.       — Я никогда не видел седых собак, — ответил Ким, — так что, наверное, их просто нет. И вообще я не слышал о том, чтобы животные от старости седели. Такое только с людьми случается.       — А почему?       — Не знаю.       — Совсем-совсем не знаешь?       Ким почесал затылок, а потом заключил:       — Совсем-совсем не знаю.       — Жаль. Очень жаль.       — Да нет, совсем не жаль, — улыбнулся ему Ким. — Некоторые вещи за гранью нашего понимания, так что остаётся просто забить.       Но «просто забить» Вист не мог. Сказать «это за гранью нашего понимания» проще, чем попытаться разобраться. Ведь, конечно же, где-нибудь есть человек, который изучает седину у животных. Не может быть, чтобы такого человека не было.       Потом мимо них прошёл очень толстый мужчина в голубой майке, которая на груди и спине была синей. Да, было очень жарко. Очень. А полным людям всегда сложнее переносить жару.       — Знаешь что? — начал Вист.       — Что? — улыбнулся Ким, ожидая очередной любопытный вопрос.       Но вместо любопытного вопроса получилось любопытное утверждение.       — Толстые люди всегда такие доблые.       — А худые злые тогда?       — Не знаю.       — Тогда, получается, Ганди был королём злодеев? — приподнял бровь Ким.       — А кто такой Ганди?       И Ким принялся рассказывать Висту о Ганди, параллельно думая о несостоятельности теории братца. Нет, не все толстые люди добрые, и уж тем более не все худые люди злые. Это не так работает. Да и вообще, наверное, это стереотип. В любом случае, Ганди сломал рамки этой теории. Можно быть худым и оставаться добрым, а можно быть полным и при этом быть ещё и полным злодеем. Полный полный злодей.       Кстати, Киму очень даже нравились злодеи. Он любил злых персонажей в фильмах или книгах. Ему нравился образ Мориарти из «Шерлока Холмса». Ему нравился Джокер из «Бэтмена» и Алекс из «Заводного апельсина». Он даже любил большую белую акулу из «Челюстей». Одним словом, этот парень находил злодеев весьма интересными. Или же ему просто скучно было восхищаться героями: ясное дело, что герои молодцы, любому понятно, что они славные ребята. Но рассмотреть внимательнее злодея, попытаться понять его… многие так делают? Вот то-то и оно.       Но Виста впечатляли исключительно добрые персонажи. И любил он исключительно добрых людей. Быть злым проще. И поэтому его притягивали все добряки. От них исходит такая сила, такое благородство. Ведь сколько упорства необходимо, чтобы оставаться хорошим в мире, где проще стать грубым и жёстким.       Но вернёмся к Эсмонтам. Они уже ехали в автобусе и увлечённо разговаривали о космосе. Если бы Ким был не так увлечён тем, что говорил его маленький братик, то обязательно заметил бы на себе взгляды окружающих. Все смотрели на него так одобрительно, словно вот-вот сорвутся с места и примутся стучать его по плечу ладошкой. Женщины смотрели на него и думали о том, какой же хороший сын растёт у кого-то. Так заботится о своём братишке. Девушек умиляло то, как серьёзно, словно на равных, он говорит с братом. Пожалуй, мне нужно дать совет всем парням, которые читают сей текст. Если хотите больше женского внимания, заведите себе младшего брата или сестру, или, на худой конец, собаку. Это сделает вас лучше где-то на двадцать процентов в глазах окружающих.       Ким говорил с Вистом о космосе.       — А что, если не всё бесконечно? — сомневался маленький Вист. — Вдлуг пледел существует?       — Нет, Вист, не существует никакого предела. Вселенная постоянно расширяется. И всё вокруг меняется тоже. Это как нарисовать на сдутом воздушном шарике маркером несколько точек, а потом надуть шарик. Точки станут большими, и расстояние между ними будет увеличиваться, понимаешь? Всё отдаляется друг от друга, и виновато в этом расширение Вселенной.       Сомневаюсь, что в том, как отдаляются друг от друга люди, виновата вечно расширяющаяся Вселенная.       — Но ведь шалик может лопнуть.       Ким удивлённо посмотрел на братишку, перевёл взгляд на окно и мелькающие за ним виды, а потом снова посмотрел на Виста. Это был неожиданный поворот, это было сложно представить. Шарик может лопнуть, у Вселенной есть пределы… Сложно. Сложнее, чем понять самый сложный мем.       — А ведь ты прав, — заключил, наконец, Ким. — Никогда раньше не думал в таком направлении. Может быть, Вселенная и не способна бесконечно расширяться. Может быть, ты и прав.       Дом Эсмонтов находился недалеко от автобусной остановки. Жили они на окраине города: там было тихо и спокойно. Киму было скучно, но для маленького Виста было настоящее раздолье. Братья пошли в направлении дома, но уже молчали. Пусть у Виста было ещё и много энергии, но зато Ким был вымотан. Ким всегда уставал от дороги. Ему проще проделать весь путь от центра города к дому пешком, чем ехать в душном автобусе. Он просто ненавидел общественный транспорт.       Дом, к которому шли Эсмонты, представлял собой середину. Да-да, именно середину, потому что справа от него стоял огромный коттедж, напоминающий замок с одной башней, а слева от их дома находилась деревянная халупа, окружённая густыми зарослями сирени. А вот дом Эсмонтов был чем-то средним. И всё в их доме было всего лишь чем-то средним.       Иногда учёные сравнивают общество с пирамидой. На верхушке находится тот, кто смог получить от жизни больше благ, чем другие. Таких людей мало. Середина пирамиды — это те, кто имеет средний доход и живёт среднестатистической обычной жизнью. А основание, самая многочисленная часть пирамиды, представляет собой тех, кто так ничего и не смог ухватить от жизни.       Но так было раньше, а сейчас многое изменилось. Мне кажется, теперь основной фигурой должен быть ромб. Согласитесь, что не так уж и много по-настоящему богатых и бедных. В основном все вокруг являются среднеобеспеченными. Поэтому узкая верхушка ромба — богачи, толстая середина — средний класс, а узкий низ ромба — маргиналы и люмпены.       Это я всё к чему рассказываю? А к тому, что Вист и Ким были едва ли не золотой серединой современного общества.       Дома Вист сразу же пошёл на кухню, а Ким ушёл к себе в комнату. Киму нужно было поваляться в прохладной постели, полистать новостную ленту и, возможно, даже поспать. Его утомил этот жаркий длинный день.       Но у Виста было ещё полным-полно непотраченной энергии. Ему хотелось перекусить, поговорить с мамой, а потом уйти на улицу играть. Но мама сегодня была не в духе, так что мальчик молча съел тарелку холодной и вкусной окрошки, а потом спросил, можно ли ему пойти погулять.       Конечно, он мог уйти. Почему-то всегда было так: если он спросит разрешения, перед тем, как уйти гулять, его обязательно отпустят. Но если он уйдёт, никому ничего не сказав, то дома мальчика будут ждать неприятности. Поэтому он всегда предупреждал о том, что уходит. Ничего особенного. Пожалуй, так бывает в каждой семье. Нет, не так. Пожалуй, так бывает в каждой с р е д н е й семье.       Вист вышел на улицу, вдохнул остывший воздух, пахнущий сухой травой, и посмотрел на калитку. Она была закрыта. Мальчик уже шёл по дорожке, когда за забор, со стороны улицы, ухватилась рука. Вист остановился.       Рука напряглась, и через забор перемахнул расторопный темноволосый мальчик. Знакомьтесь! Перед вами Александр Лайман! Он был на два года старше Виста и жил с Эсмонтами по соседству. Нет, не в деревянной хижине, скрывающейся за разросшимся кустарником сирени. Лайман — мальчик из дома-замка. Но по его внешнему виду такого никогда нельзя было сказать.       У Саши Лаймана были тёмные, слегка волнистые волосы, которые Вист ещё ни разу не видел причёсанными. Глаза у этого мальчишки были светло-карие, совсем как у Кима. Коленки у Лаймана постоянно были разбиты и покрыты засохшей коричневой корочкой. Лайман часто был чумазым, и ноги его время от времени были покрыты красными пятнами из-за крапивы.       Вист и Саша были лучшими друзьями. Лайман постоянно утаскивал Виста с собой куда-нибудь, чтобы показать тому тарзанку, которую нашёл накануне в лесу, или, например, страшный заброшенный дом. Между ними была пропасть, но вместе им было весело.       Лайман любил опасность. Он искал неприятности на свою попу, забирался туда, где написано «ВХОД ВОСПРЕЩЁН», принимал опасные вызовы и был самым рисковым человеком, которого только знал Вист. Сам же Вист не был рисковым ни на йоту. Висту нравилось гулять в лесу не потому, что там были землянки со времён войны, а потому что он любил слушать пение птиц. Висту нравилось проводить время у озера на лугу и рвать там цветы для мамы. Вист и Саша были антонимами, понимаете?       А ещё Вист никак не мог понять, почему Лайман всегда перелазит через забор, а не пользуется калиткой. Он перелазил через забор в двух шагах от калитки, и это совсем сбивало Виста с толку.       Лайман вообще весь, целиком и полностью сбивал Виста с толку. Вист почти ничего о нём не знал. Саша не любил распространяться о себе. «Если много о себе рассказывать, — сказал ему однажды Лайман, — все вокруг станут думать, будто всё о тебе знают. А мне этого не надо». Лайман любил рассказывать что-то только в том случае, если у него спрашивали. В этом он видел близкие отношения. Тобой должны искренне интересоваться. И знаете, Вист всегда интересовался.       — Привет! — помахал рукой Лайман, сидя на заборе. — Выйдешь гулять?       — Да! Я как лаз к тебе шёл!       — Пойдём на поле, там вся трава высохла! — и Лайман исчез за забором.       Вист вышел через калитку. За забором оказался ещё и Цербер. Это была собака Саши. Здоровенный чёрный доберман с острыми ушами и позолоченной цепью Арго на шее. Когда-то эту цепочку носил на шее Саша, но потом парнишка пришёл к выводу, что на Цербере эта цепочка смотрится эффектнее.       Висту не очень нравился Цербер. Эсмонт любил пушистых собак, а у Цербера была короткая шерсть. Хвоста у пса, кстати, не было, и это удивляло Виста каждый раз, когда он смотрела на собаку Лаймана. Да и пёс вёл себя скорее как кот, а не пёс. Цербер много спал, он иногда сидел и смотрел в одну точку, словно видел что-то такое, чего Вист с Сашей видеть не могли. Короче говоря, Висту Цербер не особо нравился. Как и Церберу Вист.       Если пройти мимо всех жилых домов, то открывалось поле, в центре которого находилось озеро, куда папа Виста часто ходил ловить рыбу. Сейчас вокруг не было ни души. А трава, между прочим, действительно стала сухой.       Лайман достал из кармана джинсовых шорт зажигалку, щёлкнул разок, и появился оранжевый, как садящееся солнце, язычок пламени.       — Давай траву подожжём, — предложил он Висту.       Это звучало, как предложение Анны сбежать из садика.       — Зачем?       — Просто, — пожал мальчишка плечами. — Ради забавы.       И они стали жечь траву. Горело хорошо и ярко. Вист вспомнил, как они с Кимом когда-то жарили на костре шашлыки. Тогда был какой-то праздник, и они всей семьёй уехали на природу. Жаль, сейчас не было ничего такого, что можно было поджарить и съесть. Да, Вист был прожорливым малым.       Жечь траву надоело быстро. Она ярко вспыхивала, пламя разрасталось, но потом быстро затухало само собой.       — Пойдём посмотрим, что дальше, — предложил Лайман, позвал Цербера, который отошёл слишком далеко, и зашагал вперёд, сорвав и зажав между губами длинную сухую травинку.       Висту не разрешали уходить слишком далеко. Но Саша всегда всё делал так уверенно, что просто неловко было говорить ему о том, что нельзя так далеко уходить. Лайман, казалось, знал что делал, и поэтому Вист шёл с ним рядом.       Они нашли кучу испиленных дров, забрались на неё: Саша забрался быстрее Виста. Потом они принялись бороться, Вист едва не упал, но Лайман его придержал. Потом, всё ещё у горы из дров, они нашли две палки и стали драться на них, словно на мечах. Здесь уже победу одержал Вист. Мальчик выбил палку из рук Лаймана и сказал важно:       — Сдаёшься?       — Сдаюсь, — улыбаясь, ответил Лайман. — Один-один, играем дальше!       Они прошлись ещё немного и увидели участок, ограждённый странным забором.       — Это электропастух! — сообразил Лайман. Забор выглядел очень старым, и овец за ним не было, поэтому он спросил у Виста: — Как думаешь, ток ещё есть?       — Не знаю, но лучше не тлогать.       — Нет, нужно проверить.       — Не надо!       Лайман, прижав ладошки к подмышкам, закудахтал.       — Холошо, ладно, пловеляй, если хочешь! — не выдержал Вист.       Цербер стоял рядом с ними, смотрел в сторону, держа прямо свои острые чёрные уши.       Лайман наклонился, потом выпрямился, посмотрел на натянутую проволоку с разных сторон, а потом резко ухватился за неё рукой. Его дёрнуло, и он дотронулся рукой до Виста. Виста ударило током, и он зачем-то ухватился за нос Цербера. Ясное дело, Цербера тоже ударило током.       Вот тут всё и началось. Глаза пса налились кровью, он оскалил крепкие белые зубы, и в голове у Виста промелькнула лишь одна мысль: нужно бежать! И он побежал. Ещё никогда он не бегал так быстро. То, как они с Анной убегали, увидев старуху, похожую на ведьму, теперь даже бегом ему не казалось.       Вист остановился, только когда пересёк ручей. Цербер не бросился в воду, а стал заливаться лаем на берегу. У Виста подкосились ноги, он упал, больно стукнувшись пятой точкой о землю. Сердце бешено колотилось, он ловил ртом воздух.       Когда мальчик отдышался, а Цербер прекратил лаять, Вист посмотрел на свои ноги и понял, что они только до лодыжки промокли. Не выше. А ручей ведь глубокий. До чего же быстро он бежал. И как теперь перебираться на обратный берег? И не нападёт ли на него теперь Цербер? Из-за устрашающего вида пса, Вист всегда думал, что рано или поздно Цербер его укусит. Сегодня этот момент был близок, но, к счастью, его удалось избежать. Или оттянуть.       — Ты в порядке? — долетел с противоположного берега вопрос Лаймана. — Да! Как мне пелеблаться назад?       — Я знаю, где здесь есть мостик, пойдём!       Они шли по разные стороны от ручья и обсуждали произошедшее только что. Лайман уверял, что ударило их не так уж и сильно, что это было почти не больно. Но Вист-то видел на его чумазом лице светлые полоски на щеках. Значит, Саша даже заплакал. А он, Вист, не плакал. И Эсмонт этим гордился. Висту всегда казалось, что он во всём хуже Саши. И все маленькие победы над Лайманом Виста очень радовали.       Эсмонту пришлось пробираться через заросли камышей, а потом, балансируя, медленно идти по доске, играющей роль моста. Лайман начал рассказывать, что эту доску проложил он лично. Но, разумеется, он это выдумывал на ходу. Правда, Вист ему верил. Вист всегда ему верил, поэтому очень часто Лайману становилось неловко, что он так часто обманывает Виста. Обманывать простаков — последнее дело.       Солнце уже село, но всё ещё было светло. Мальчики шли домой, Цербер бежал впереди. Вист немного злился на Лаймана, но на Лаймана невозможно было злиться долго. Саша уже придумал, чем они будут заниматься завтра: строить на дереве домик. Отказываться от такого развлечения было бы большой ошибкой, поэтому Вист опустил то, что его сегодня едва не загрыз Цербер, и согласился, что домик нужно строить глубоко в лесу, чтобы никто кроме них не знал о его существовании.       Мальчики попрощались, когда добрались до своих домов, стоящих рядом. Они решили, что про то, как жгли траву, никому рассказывать не надо. Ещё Лайман попросил, чтобы Вист не рассказывал дома про то, как за ним гнался Цербер. «Слишком много тайн на сегодня», — в очередной раз подумал Вист.       Мальчики разошлись. Но попрощавшись с одним Лайманом, Вист встретил другого. Дома, в зале, вместе с Кимом был Антон, старший брат Саши.       Когда вошёл Вист, парни сразу же замолчали. Но Вист этого даже не заметил. Мальчик побаивался Антона так же сильно, как Цербера, но всё равно пытался быть дружелюбным. Они поздоровались, и Вист сразу же спросил:       — А добелманы седеют?       Антон поднял обе брови, и на лбу у него образовались складки.       — Собаки седеют? — повторил свой вопрос Вист.       Если на земле и есть человек, который изучает процесс поседения у животных, то кто угодно, даже твой знакомый, может оказаться этим человеком. А Висту очень хотелось узнать: седеют ли животные и если нет, то почему они не седеют?       — Пардон? — произнёс небрежно Антон Лайман и этим обрезал весь разговор с Вистом.       Вот вам совет от Антона Лаймана! Когда кто-то говорит или спрашивает у вас какой-то бред, и вам хочется его остановить, используйте слово «pardon». Если вы скажете это слово, то что бы тот человек ни говорил, вы сможете от него отделаться. Потому что ему просто будет нечего ответить.       И именно таким образом Антон отделался от Виста. Вист, надувшись, ушёл из комнаты, и Лайман продолжил прерванный разговор:       — Нет, чувак, прости, потом потусим. Я ему обещал, понимаешь?       — Забей ты на этого Орловского, потом зайдёшь к нему. Ну? — протянул Ким. — Навестишь его завтра, а туса у Тарасика только сегодня будет, такое только один раз бывает. Ну же! Ты же понимаешь, какой упускаешь ништяк?       Антон помолчал немного, раздумывая, а потом сказал твёрдо:       — Не, я не пойду, — и протянул руку. — Развлекись там за меня, ладно?       — Ладно, — буркнул Ким, проклиная Орловского, но руку Лайману всё же пожал.