— Как ты не будешь петь?! — разозлился отец, когда после выступления Утау Ичиго не вышла на сцену. — О цирке можешь даже и не мечтать!
— Что-то произошло? — подойдя, спросил Карлос Эйдо, старый друг Исами.
— Нет, все хорошо.
— Я докажу тебе, что это не просто мечта! — Ичиго вырывает руку из хватки отца, скидывает туфли и, оттолкнувшись от стола, взмывает вверх к множеству канатов и «лиан», что служили украшением под потолком.
— Спускайся сейчас же! — строго велел Исами. — Или уже забыла, что арена стоила жизни твоей матери?!
Но Ичиго не слушала. Легкое короткое платье не стесняло движения, и девушка без проблем выполнила ни один сложный трюк на канате и полотнах, которыми послужили обычные шторы.
Окончанием был пируэт. Под весом девушки лианы скользили, меняя высоту, и Ичиго не смогла выполнить трюк, как хотел, но уже в полете сменила направление и, схватившись за очередной канат, легко опустилась возле гостей из Пестрой арены.
— Хорошее планирование и быстрая реакция — самое важное для акробата, — заметил Юри Киллиан.
— Твоя дочь отлично выступает, — заметил Карлос.
— Это ее первая и последняя выходка, — сказал Исами. — Ее ждет прекрасная карьера певицы.
— Но я хочу, как и мама выступать на Пестрой арене! Я хочу радовать зрителей! Видеть восторг детей, что видят на арене волшебство!
— Движения не идеальны, еще нужно многому научиться. На что ты готова ради арены? — спросила Лейла. Мать Ичиго была лучшей на Пестрой арене до несчастного случая, после которого она умерла в больнице. Она видела в этой девочке потенциал, но у нее были все причины считать данное заявление лишь прихотью избалованного ребенка: — Твоя мать была лучшей на трапеции. Ты можешь хоть часть того, что могла она?
— Нет, но я научусь.
— Если за неделю освоишь трапецию — я позволю тебе выйти на сцену, — согласилась Лейла. Эта девочка, как и она, хотела выступать на Пестрой арене, но отец прочил ей другую судьбу.
— Я не позволю ей! — настоял Исами.
— Ты хочешь, что бы я спела? Хорошо! — разозлилась Ичиго.
— Ичиго, не надо, — пискнула Лори, но девочка даже не заметила ее.
— Ичи, — попытались задержать ее Икуто и Каору.
Но она вышла на сцену и запела без аккомпанемента, на ходу сочиняя песню, что лилась как река:
Он душу к небу нес, как на руках невесту.
Дрожал канатный мост и обрывался в бездну.
Он вслушивался в шепот серафимов
Далекий и прекрасный, как гроза.
А искушенье было — быть любимым,
Но в безрассудстве сердцу отказать.
Он вглядывался в лица, но Мадонна Литта
Была то облаками, то вуалью скрыта.
И тени были сумрачны, как своды,
А своды, словно воля холодны.
Он той одной единственной свободы
Не мог принять, не чувствуя вины.
Она же, будто о душе не знает вовсе.
Крестом неторопливо вышивает розы.
И день за днем мурлычет те кантаты,
Что кто-то в белом пел и пел во сне.
И не она же, право виновата,
Что все о нем, о нем и о весне,
О белом флаге поднятом, о шпаге,
Изломанной и брошенной к ногам,
О тех словах, что не отдать бумаге,
О той любви, что не отдать словам…
(Йовин — Он душу к небу нес)
Исами не выдержал и, подойдя, наотмашь ударил дочь по лицу: — Никогда больше не смей. Никогда, слышишь? — мужчина едва ли не рычал.
— Отец, — поспешил к сестре Каору.
— Моя сцена — арена цирка! — подняв на отца глаза, ответила Ичиго. Красный след огнем горел на щеке, но она не позволила, чтобы на глаза выступили слезы: — Ты хотел, что бы я спела, и я спела. Если ты меня не отпустишь, то я уйду, как когда-то ушла она!
— Прошу прощения, — сделав реверанс, Ичи покинула здание.
За ней поспешили и Защитники.
