УБИЙСТВО
[Sindaria]
Каган и Синдария, которую он стал называть просто Син, облетели весь Алькамар. Кагану было интересно, что изменилось с тех пор, как Сиал сунул его в темницу, и теперь наверстывал упущенное. В Утмасе, на его родине, кипела гражданская война, обескровившая некогда великое наследие Ахала. Аламгир, «город тысячи радуг», стал штабом и прибежищем людей, восставших против власти Архелии. Некогда чудесные фонтаны и серебряные деревья уничтожили, построив из них баррикады. Сады Аламгира так и не пережили ярости Сиала, когда он искал свою драгоценную амари, теперь вместо них была выженная земля. В городе царила разруха, нищета и голод. Все это выглядело таким гротескным рядом с воспоминаниями Кагана о великолепии Аламгира. Всего несколько лет назад столица Утмаса была просвященным центром континента, куда стягивались лучшие умы, где жили самые красивые женщины, где правил бал интеллект и роскошь. Огромная империя Ахала раскололась. По всей территории Утмаса полыхали пожары, а на придорожных деревьях раскачивались трупы повстанцев. Своей несгибаемой волей за считанные десятилетия Ахал объединил враждующих людей, и вот они снова взялись за свое. Те, кто знал Ахала лично, давно покинули Утмас, включая его выживших детей, которые теперь бесследно исчезли, не вынеся груза ответственности. Из всего многочисленного потомства Хазред’Аса не нашлось никого, кто смог бы взять бразды правления в свои руки. Архелия со своими драконами могла бы в считанные дни подавить любое восстание, но ей, судя по всему, было плевать на Утмас. Каган обнаружил, что после сумасшедшей выходки Синдарии Могадор, зная, что это бесчинство совершили драконы, не предпринял никаких мер по отношению к Архелии. Могадор боялся. Боялся Оман, боялся Беррен. Все боялись туранцев, боялись золотую королеву. Архелия могла бы прибрать к рукам бессчисленные земли, но не делала этого. Каган удивился этому простому факту, но потом вспомнил, что Хели никогда не была политиком, а ее ручным драконам было плевать на дела людей. Он был уверен, что сейчас она только и делает, что оплакивает смерть своего сына. Каган и Синдария не обнаружили никакого присутствия Сиала. Он не мог далеко уйти от своей королевы, а значит, просто ушел в тень. Возможно, он разыскивал беглую дочь, или, может быть, просто наплевал на все, как обычно это делал. Знал ли Сиал, что Каган свободен? Синдария предположила, что вряд ли. Ведь Сиал считал свою дочь безнадежно сумасшедшей. Откуда было знать Сиалу, что Архелия рассказала все своей маленькой дочери? Откуда Архелии было знать, что дочь была достаточно взрослой, чтобы понять и запомнить это? Каган здраво опасался Сиала, а Синдария была уверена, что они осуществят свой план без всяких проволочек. Каган уже не удивлялся самонадеянности юной гидры, потому что она продолжала поражать его своей предусмотрительностью и бесстрашием. Синдария предложила ему отвлечь внимание драконов на себя, в то время, как сам Каган будет вершить свой суд. «Стая» Архелии не могла знать, что Син освободила Кагана, а значит, не будут опасаться удара в спину. Они считают Синдарию свихнувшейся – тем лучше, это и станет объяснением тому, что она вдруг заявится в Туран и будет вертеть хвостом у них под носом. Синдария обещала своему спутнику, что они оба смогут улизнуть из-под носа Сиала. Каган не верил ей, но терять ему было нечего – все, что ему было нужно – это успеть добраться до Хели. Все остальное уже не имело смысла. Пусть Сиал разорвет Кагана на части – но последний будет уверен, что бессмертная гидра, так дорожащая амари, умрет в скором времени после кончины своего источника жизни. Наконец настал тот день, когда Синдария заорала, что устала от бесконечных построений планов, и что действовать нужно немедленно. В этот момент Каган, привыкший просчитывать все от и до, был даже благодарен нетерпеливой гидре, которая избавила его от мучительных раздумий. По его плану он должен был проникнуть во дворец в облике человека, без лишнего шума. Синдарию, которой хотелось «хлеба и зрелищ», такой поворот не совсем устраивал, но она согласилась. С ее стороны она обязалась оказать любую потребующуюся магическую поддержку. Так Каган узнал, что она может сделать его совершенно невидимым. Не удержавшись, он вспылил, дескать, она могла бы и раньше ему это сказать – к чему были бесконечные дни планирования? В ответ Син выдала ему совершенно нелогичную тираду, которая сводилась к тому, что «раз такой умный, иди и делай все сам». Каган сдался, и они направились к Турану. Проход к сердцу Турана – Золотому Замку занял у них несколько дней. Синдария настаивала на «торжественном» прибытии, но Каган не мог пойти против своего воспитания, и теперь они «крались, как мыши», по ночам, в облике людей. Каган раздобыл себе одежду, а Синдария только плюнула на то, что он предложил одеть ей. В городе в связи с ее выходкой было объявлено военное положение и по ночам на улицах не было ни души, что было только на руку двум теням, скользящим вдоль домов. Когда они совершенно без труда вошли в замок, Синдария объявила, что не ощущает присутствия своего отца. По ее словам, в замке находилась только Архелия и два ее телохранителя – Ширран и Кериней. Это усложняло дело, пока Каган не порылся в своей затуманенной памяти и не выудил оттуда воспоминания о типичном поведении юной ирристрианки. Она никогда не позволила бы кому бы то ни было караулить ее, как узницу. И если Сиала действительно здесь не было, значит, Архелия находится без охраны. Конечно, ведь откуда ей ждать нападения?.. С каждой минутой, которая приближала Кагана к Архелии, его сердце начинало биться все чаще. Доселе ему казалось, что больше ничто не сможет взволновать его, но он ошибался. Его и Хели разделяли всего четыре года, которые стали целой пропастью, разделившей их жизни. Синдария чувствовала взвинченность Кагана и не могла не насмехаться над этим. Для нее все происходящее было лишь одним из актов хорошо поставленной пьесы, и она наслаждалась этим, словно была зрителем. Когда Каган неслышно распахивал створки огромных дверей, ведущих в покои Императрицы и Императора, была уже глубокая ночь. Синдария, не обращая внимание на спутника, с удовольствием облизывала пальцы, окуная их в кровь стражей, которых молниеносно убила, явившись к ним серебристым миражом. Каган мгновенно оценил обстановку и слегка успокоился, не обнаружив в покоях никого, кроме длинноволосой девушки, медленно расчесывающей золотые волосы перед зеркалом. - Здравствуй, Архелия, - едва слышно произнес он, прислонившись к стене плечом. Расческа выпала из рук девушки, когда она обернулась к нему. Ее когда-то ярко-голубые, как весеннее небо, глаза выглядели черными провалами с золотыми искрами от свечей. Каган ожидал от себя хоть какой-то реакции, когда увидит, наконец, ту, что стала его благословением и проклятьем. Но сейчас он с ровно бьющимся сердцем оглядывал девушку, которую любил когда-то больше жизни. Она не изменилась в росте, но сильно похудела. В темно-золотых волосах поблескивали серебристые пряди. Ей было всего двадцать три, и она уже была седой. Под глазами залегли темные круги, от которых лицо казалось изможденным. А в самих глазах была смертельная усталость, которая не пропала даже когда она улыбнулась. Каган слегка нахмурился, когда увидел, что Хели улыбается и делает шаг ему навстречу. - Ты жив... - она протянула к нему тоненькие ручки. Он дернулся назад, когда увидел, что она продолжает идти к нему, вытянув руки вперед, как сомнамбула. - Каган, - прошептала она и ее глаза наполнились слезами. - Каган, прости... Что она несет? О каком прощении может идти речь? Он обошел ее по кругу и встал у дверей, которые запер, избавляясь от назойливого внимания Синдарии. Прежние навыки не забылись и теперь он чутко следил за обстановкой. Ему ничто не должно помешать. Стоя у двери и напрягая слух, Каган обнаружил в себе новое качество - теперь его ничто не отвлекало. Ни неровный свет свечи, отбрасывающий резкие, черные тени, ни ветерок, напоенный ароматами трав, ни девушка в ночной рубашке, что стояла перед ним, глядя на него, как на привидение. Он не реагировал на маленькие прелести этого мира. Его сердце не отзывалось на вещи, способные вызвать хоть какой-то отклик чувств. Ему было все равно и в глубине души он был поражен этим фактом. Девушка с золотыми волосами упала перед ним на колени. До его обостренного слуха донеслись ее тихие рыдания. Каган смотрел на нее, россыпь прекрасных волос, на тонкую ткань рубашки, через которую были видны очертания тела, и ничего не чувствовал. Задавив в себе любые воспоминания о прошлом, он сосредоточился на том, что должен сделать. Хели подняла на него лицо, по которому струились слезы. - Я хотела... хотела освободить тебя... Я думала, это будет временно, чтобы... чтобы... - Чтобы что? - мертвым голосом отозвался Каган и она вздрогнула от этого тона. - Чтобы Герис успокоился... И Сиал... Чтобы они решили, что ты больше не представляешь опасности... Я считала минуты, чтобы иметь возможность вернуться к тебе... - У тебя есть дети от твоих драконов. О каких минутах ты говоришь? - Каган знал, что каждое это слово будет резать Хели наживую. И он хотел говорить еще. Наконец в нем проснулись чувства. Он хотел причинить ей боль. - Они следили за мной... Каждую секунду, каждое мгновение... Я не могла скрыться от них! - Дан учил тебя скрываться в тени там, где теней нет. Хели запнулась. - Ты прав. Но я хотела... Каган, я пыталась! Он смотрел на нее спокойными, равнодушными глазами и у нее холодело сердце. Перед ней был не тот, кого она хотела спасать... - Ты знаешь, зачем я пришел? Хели села на полу и молча кивнула. Слез было так много, что рубашка спереди полностью промокла. - Ты не знаешь, иначе не была бы так спокойна. Девушка молча помотала головой. - Знаешь, и все равно не позвала на помощь? Хели глубоко вздохнула, словно надеялась привести мысли в порядок. - Знаю, Каган... Я давно этого жду, - она подняла голову и ее глаза заблестели в свете пламени свечи. - Я знала, что если не приду за тобой, то ты придешь за мной... Каган, даже моя смерть не искупит того, что я сделала с тобой. Я молю о смерти с тех пор, как мне поставили клеймо рабыни... А может быть, и раньше... Ты знаешь, я ведь всегда была рабыней? Я была заложницей своей крови. Она говорила и говорила. - Каждый день я вспоминаю предсказание той безумной старухи. И каждый день я думаю о том, что каждое ее слово было правдой. Каган, я не должна была выжить. Моя история должна была закончиться девятнадцать лет назад. Из-за своего наследия я стала заложницей Дана... Потом... твоего отца... Потом... ты знаешь, что было потом. Я никогда не была свободна. - Ты имела выбор. Хели с широко распахнутыми глазами замахала головой. - Нет! Мне никогда не давали возможности сделать выбор! - Ты могла отказаться от всего и просто уйти. - Они были в моей голове! - вдруг заорала Хели, и Каган впервые заметил в ее лице признаки овладевающего ею безумия. - Отруби мне голову, и тогда я стану свободна! Поздно, Каган, понимаешь, слишком поздно! Поздно для всего - для сожалений, для раскаяния, для попыток обрести прощение! Мое поздно началось, как только начался пятый год моей жизни! Девятнадцать лет! Целая жизнь, Каган, целая жизнь, прожитая марионеткой! Вспомни... - она вдруг всхлипнула и бессильно осела на пол. - Ведь и ты... ты забрал меня у Дана... ты обещал красивый город... И я стала драконом. И тогда в моей голове появились они... Никогда я не принадлежала себе. Ты воспользовался моим доверием. Ты привел меня в Аламгир. Я не обвиняю тебя, Каган, слишком поздно для обвинений. Я лишь хочу того, зачем ты пришел сюда. Ведь не для того, чтобы повидать меня, верно?.. - она снова всхлипнула. Ее плечи сгорбились, и она почти уткнулась носом в пол. - Я не хочу жить... Поэтому я не звала на помощь... Я ждала тебя. Я знала, во что превращу тебя... Я знала, что только ты - моя единственная надежда... - Сиал бережет тебя, чтобы выжить самому. - Да... Каган подошел к Хели и присел рядом с ней. Протянув руку, он убрал прядь ее волос с лица. - Я не хочу этого, - сказал он, глядя ей в глаза. - Я не хочу лишать тебя возможности и дальше сожалеть о своей бездарно прожитой жизни. Знаешь, ведь я хотел для начала убить твоих детей. Только потом тебя. Теперь я понимаю, что тебя не нужно убивать. Ты убьешь себя сама своими бесконечными сожалениями. Хели подняла на него испуганные глаза. - Нет-нет, - она протянула к нему руку, и Каган взял ее, слегка сжав ладонь. - Но я должен это сделать, чтобы убить Сиала. С этими словами он с нечеловеческой быстротой выхватил клинок из-за пояса и вонзил его в сердце Архелии. Она глядела на него широко распахнутыми глазами. Глазами, в которых было лишь сожаление. Сожаление слишком о многом, чтобы это можно было выразить словами. Она сожалела о том, что Судьбу обвели вокруг пальца. Сожалела о том, что не погибла мучительной смертью вместе со своей семьей. Сожалела о том, что ее жизнь была лишь разменной монетой. Безусловно, дорогой, но все же монетой. Монетой, которую передают из рук в руки, иногда теряют, но потом снова находят. Монетой, у которой не может быть чувств, желаний и надежд. Единственной монетой на свете, на которую можно купить жизнь, и не одну. В угасающих глазах последней амари было сожаление о нерастраченной любви и возможностях, которые она давала. Сожаление о том, что слишком поздно поняла, что невинность - это грех. Искалеченная чужими желаниями, непонятая, проигнорированная. Слишком поздно пришло понимание многих вещей, которые помогли бы ей свернуть с этой странной, испорченной дороги Судьбы. Все было слишком поздно. Об одном она не сожалела. Что умирала на руках того единственного, кого любила. * * * - Ну, что там? – Синдария просунула голову в проем двери. – Ты еще долго? Она увидела Кагана, сидящего на полу и укачивающего на руках ее мать, словно укачивал ребенка. - Ты убил ее? – девушка обошла его и присела на пол, чтобы заглянуть ему в глаза. Каган сидел с непроницаемым лицом и закрытыми глазами, из которых медленно текли слезы. Спешить больше было некуда. До этой минуты Каган и не понимал, что будет значить для него месть. В сотый раз Сиал своей дланью обратил в кошмар то, что для Кагана имело значение. Ему казалось, что убийство Архелии принесет ему облегчение. Так не случилось. Напротив, из Кагана словно вырвали кусок души, и вся его жизнь разделилась на «до и после». Ему было нестерпимо больно. Так больно, что ощущение горящего в драконьем пламени тела казалось просто царапиной на коленке. Он укачивал на руках еще теплое тело любимой и мечтал о том, чтобы мир прямо сейчас перестал существовать. Каган балансировал на грани реальности, в которой зыбкое счастье просачивалось сквозь руки под напором липкого тумана кошмара и ужаса, у которого было свое имя. Он потерял ощущение времени и пространства, все, что осталось – это хрупкое, бездыханное тело Хели в руках, и боль. Чудовищная боль, которая, накатывая волнами, парализовала его. Он был неспособен даже открыть глаза, не то, что пошевелиться. И всему виной был Сиал. Но его смерть больше не грела душу. Душа, превращенная в глыбу льда, раскололась на искрящиеся осколки, которые растают, дай им только тепло. И тогда от Кагана больше ничего не останется, только оболочка. Как он мог так чудовищно ошибаться, полагая, что смерть беспутной, бестолковой Архелии даст ему избавление? Почему ему раньше не пришло в голову иное развитие событий?.. С помощью Синдарии он смог бы найти способ убийства Сиала, избегнув этой страшной ошибки. И пусть он никогда больше не смог быть вместе с ней, золотоволосой девочкой из детства, но она бы жила… Слепая, жертвенная любовь, обратившяся в иссушающую душу ненависть, затмила ему разум, скрыв его настоящего врага. Где-то на задворках разума Каган понимал, что эта чудовищная боль останется с ним навсегда. Но как долго продлится это «навсегда» ?.. Как долго может прожить человек, лишенный половины души? Каган умер этой ночью вместе с Архелией.