Концепция магии и всеобщего блага

      Я проснулся как обычно в пять тридцать. Разлепив глаза, первым делом нацепил на нос очки, а затем взял в руки часы. Они утверждали, что сегодня уже тридцать первое июля девяносто седьмого года. Я встал и посмотрел в окно. Всё ещё было пасмурно, хотя последний год тут постоянно пасмурно. Я понимаю, что у нас тут Туманный Альбион, но не до такой же степени! Хотя деревья ещё живы, значит, какой-то процент солнечных лучей доходит до них. Не могу не порадоваться за деревья. Начал собираться. Сегодня мой день рождения, и Эмма по такому поводу решила устроить небольшую вечеринку для своих. Честно говоря, мне это невероятно льстит, и я всячески пытался отговорить её, ведь как-то неправильно — праздник мой, а платят другие — но в итоге мне так и не удалось переубедить Эмму, хотя под «праздником» надо понимать самый простой поход в ресторанчик быстрого питания. Эмма не очень их любила, однако фаст-фуд является моей тайной страстью, хотя тут уместнее сказать, что они для меня — запретный плод, а он, как известно, невероятно сладок.       Однако это утро началось со странных событий. Когда я пытался привычным жестом руки причесать волосы, то стоило мне на секунду коснуться шрама, как мой лоб пронзила резкая боль, и я едва не закричал. Я серьёзно задумался, а затем первым делом направился в ванную, где стал исследовать себя напротив зеркала. Вроде ничего не изменилось. Вот на меня смотрит худощавый зеленоглазый подросток в очках и глупой серой футболке, которой сто лет в обед. Вот шрам. Я осторожно убрал расчёской волосы, чтобы рассмотреть его получше. Это всё ещё тот самый шрам, который сопровождает меня с детства. Ничего в нём не изменилось. Однако стоило мне ещё раз попытаться к нему дотронуться, как снова меня пронзила боль. Ладно, оставим это на потом. Обсужу с Эммой, что это может значить. Возможно, это что-то вроде фантомных болей? Хотя они же преследуют тех, у кого нет конечностей?       В любом случае, я решил не обременять свою голову излишними треволнениями. Я спустился вниз и позавтракал. Так как сегодня мой день рождения, то Дурсли не обидятся, если я позволю себе полноценный завтрак, а так же возьму себе предостаточно налички. А если и обидятся, то тогда придётся устроить уход из дома на день-другой раньше.       Мой план по уходу от Дурслей не просто готовился на протяжении последних семи месяцев, но и разрабатывался совместно с Эммой и Эванной. На их плечи легла ответственность за поиск подходящей школы для меня, в которой будет достаточно низкая стоимость обучения, но хороший уровень образования, и которая будет далеко от Дурслей. Эмма сказала, что уже нашла такую школу, и даже назвала адрес, за что я ей сердечно благодарен. Сегодня надо будет туда поехать и договориться насчёт обучения. Эванна сказала, что попробует убедить отца нанять меня курьером в их газетёнке (не самое престижное издательство, но деньги не пахнут), так что о своём будущем я теперь почти и не волновался. Сложно оценить всю степень моей благодарности моим подругам. Если бы не они, то я даже не представляю, как бы я себя чувствовал сейчас. Конечно, мы пойдём в разные школы, и наши пути разойдутся, но мы на выпускном дали торжественное обещание в итоге поступить в один и тот же университет и регулярно навещать друг друга. Таким образом, моя жизнь наладилась.       Позавтракав, оделся и пошёл к дому Эммы. Мы с ней и её родителями договорились, что я могу приходить в любое удобное для меня время, и я решил сегодня впервые злоупотребить их гостеприимством. Надеюсь, что сегодня не сделаю слишком много глупостей, за которые впоследствии буду расплачиваться.       До дома Эммы я дошёл за несколько минут, а затем облокотился об заборчик двора Эммы и задумался о том, как же мне разбудить Эмму, не переполошив при этом весь её дом. Не придумав ничего путного, я просто стал ждать. Тучи надо мной начали рассеиваться, и впервые за последние несколько недель лучи солнца упали на нашу грешную землю, которая, видимо, провинилась перед природой, иначе бы она одаривала большим количеством солнца. Отличный, надо сказать, подарок, я соскучился по солнцу. И вот, когда на часах пробило шесть утра, к моему немалому удивлению, дверь дома Эммы отворилась, и оттуда вышла моя дорогая подруга.       — С днём рождения, Гарри! — поприветствовала она меня, а затем… бросилась мне на шею и обняла меня. Я растерялся. Я не помнил, чтобы она была любительницей обниматься, однако… почему бы и нет? И как бы я не был растерян, я нашёл в себе силы похлопать её по спине и наглости чтобы пару раз погладить её шёлковые волосы… всегда мечтал это сделать. Надеюсь, ты меня простишь за это, Эмма.       Некоторое время мы стояли, прижавшись друг к другу. Нам было тепло. А затем Эмма разжала объятия, отошла от меня на пару шагов, и я увидел в её глаза растерянность и недоумение. Я уже было открыл рот, чтобы извиниться (так и думал, что хлопать по спине и гладить по голове было совершенно лишним!), но она своей рукой отбросила волосы с моего лба, а затем нежно провела рукой по шраму. Её карие глаза задумчиво исследовали каждый сантиметр шрама. У меня закралось ощущение, что я точно что-то сделал совсем не так.       — Гарри… — тихо прошептала она, и её шёпот отозвался в моём теле благоговейным трепетом. Я совершенно не понимал, что она делает и зачем, и мысли мои скакали то туда, то сюда или что-то в этом духе. Пару раз даже залетала шальная мысль, что она сейчас меня поцелует, но это была бы невероятная глупость с её стороны. Она просто исследовала меня, будто впервые в своей жизни увидела меня живьём… Её прикосновения были нежными и не причиняли моему шраму никакой боли в отличие от моих.       Закончив исследовать, она без каких-либо объяснений схватила меня за руку и потащила в дом. Я послушно следовал за ней. Она отвела меня в свою комнату. Я в ней был уже несколько раз, но сейчас пребывал в таком смятении, что не мог рассмотреть её. Сейчас все мои мысли были заняты странным поведением Эммы.       — Эмма… — неуверенным тоном заговорил я. — Я что-то сделал не так?       — Нет-нет, всё в порядке… — она начала растерянно накручивать прядь волос на палец свободной руки. Некоторое время она молчала, а затем спросила: — Г-гарри… у тебя болит шрам, когда ты его касаешься?       — К-как ты догадалась?.. — я рефлекторно потянулся ко лбу, но стоило мне коснуться шрама, как меня снова пронзила боль.       — Гарри, пожалуйста, не трогай пока его! — буквально взмолилась Эмма. — Если произошло то, о чём я подумала… — она начала метаться по комнате.       Она нарезала пару кругов, а затем застыла у окна, глядя в него, после чего подошла ко мне и обхватила мою голову руками, и мы прижались лбами. Я почувствовал, как моё лицо загорелось от смущения. Я видел, как в её карих глазах, где читались страх и тревога, застыли слёзы… Я никогда не замечал, как Эмма красива. Я уже давно как бросил попытки разобраться в её поступках, а просто подчинялся её воле.       — Гарри, пожалуйста, прости меня за то, что я сейчас сделаю… Я знаю, что тебе очень больно, но… — она отпустила мою голову, отошла на шаг, а затем взяла мою правую руку. — Прости, Гарри! — она, больше не сдерживая слёз, положила мою руку мне на шрам.       Я почувствовал нестерпимую боль, будто через мой шрам пытаются в голову вогнать десяток раскалённых добела гвоздей. Я пытался спастись от этой боли, убрать руку, но Эмма держала руку крепко. От боли у меня в глазах поплыли круги, а в ушах стоял звон. Я ничего не чувствовал в этом мире кроме боли. Такое ощущение, будто из меня выворачивали душу, методично её истребляли, а затем пересобирали обратно…       И вот, вечность спустя, всё закончилось.

***

      Я сам не заметил, как после Рождества время невероятно ускорилось. Время безостановочно двигалось, и если раньше каждый учебный день дарил мне новые ощущения, то теперь всё то, что некогда делало каждый новый день, проведённый с друзьями, не похожим на предыдущий, стало повседневностью. Я стал жить именно такой жизнью, о которой мечтал. Моя мечта, кристаллизованная в Академическом Цикле, моём магнум опусе, реализовалась. Я стал обычным школьником. Как-то само собой факт существования Дурслей меня перестал беспокоить. Больше они не имели надо мной никакой власти. Я всё ещё просыпался рано, но теперь я позволял себе не подчиниться им, а они ничего не могли со мной поделать. Они даже и не пытались! Вот она, подлинная свобода!       Конечно, не только Дурслями мир един. Теперь я мог сосредоточиться на своих чувствах, ведь я влюбился. Конечно, оно и не удивительно, что я влюбился в Эмму и Эванну, ведь дело не только в их внешности, но и в характерах. Разумеется, они сами по себе девушки очень красивые, причём у них разный тип красоты или что-то в этом духе. Если вкратце, то одна по-взрослому красива, а другая — по-детски. Надеюсь, это прозвучало достаточно нормально. Да и не мастак я расписывать романтические сопли, хоть и люблю такой жанр.       Само собой разумеется, что больше всего в них я ценил душу. Они добрые, отзывчивые, всегда могут помочь, у них хорошо с чувством юмора. С Эммой всегда можно обсудить серьёзные темы, а Эванна попросту не даст заскучать. А большего вроде и не надо для моей жизни. А ведь я ещё никак не мог понять, насколько серьёзно я люблю девушек. Нет, в своих чувствах я не сомневался, просто это могло бы быть обычной привязанностью, которую питают друг к другу лучшие друзья.       Другое дело, что я не особо понимал, что они питают ко мне. То, что мы друзья, я не сомневался ни секунду. А вот любили ли они меня?.. Нет, было бы, конечно, неплохо, но, надеюсь, что они меня не жалеют за что бы то ни было. Я не люблю, когда меня жалеют, мне кажется, я об этом неоднократно заявлял.       Ещё такое дело, что я не мог понять, кого из девушек я люблю больше. Вот такая вот глупость — любовный треугольник! Я думал, что никогда в своей жизни не попаду в него, хотя тут, скорее, не треугольник, а просто человеческая глупость, помноженная на гормоны. К слову, если в любовном треугольнике, где есть парень и две девушки, парень любит обеих девушек, а обе девушки любят парня, можно ли добиться стабильного треугольника, где все любят всех? Надо бы обмозговать эту идею как-нибудь.       А время летело. Вот уже пролетел февраль, во время которого я толком так и не успел никого по-особому поздравить с днём святого Валентина. Вот закончился март, а вместе с ним и зима, сменившись осенью. В марте я дописал свой цикл про богов в том виде, в котором я себе его представлял, и за помощь в этом нелёгком труде я хочу поблагодарить Эмму и Эванну. Они ограничивали мою фантазию, помогали мне с логикой повествования и просто поддерживали меня, когда мне было трудно. Затем я взялся за исполинский труд завершить Академический Цикл в самом масштабном его варианте. Чувствуя дружеское плечо, я думал, что справлюсь с этим.       А вот и апрель. Тогда я впервые отважился пригласить своих друзей себе в гости. К несчастью, всё закончилось тем, что Дурсли вернулись раньше положенного, и они на меня наорали, но я не жалею об этом. А затем апрель сменился маем, и начались экзамены. По моему скромному мнению, сдал их я неплохо. И тут закончился и июнь, и вместе с ними подошёл к концу и мой последний учебный год в Хай-Камеронсе. Я испытывал смешанные чувства по этому поводу и, скорее всего, действительно расстроился, ведь эта школа успела стать для меня третьим домом, ведь второй мой дом — библиотека. Не бойтесь, миссис Хоукинс, я буду обязательно к вам ходить!       Я люблю тебя, Эмма.       Я люблю тебя, Эванна.       Я это говорю сейчас за тем, что больше возможности у меня может и не быть. Я знаю, что вы не услышите это признание, но в первую очередь я хочу облегчить свои страдания.       Ведь кто знает, что меня ждёт?

***

      …Я очнулся посреди ничего. Я не чувствовал вокруг себя ровным счётом ничего. Вообще, все мои чувства в этом мире отсутствовали как класс и концепция. Я мог лишь осознавать своё существование посреди абсолютного ничего, которое даже не имело цвета. Через некоторое время абсолютное обрело пол, а затем и цвет — белый. Я с трудом встал на ноги, ощупал лицо, не обнаружил очков, а шрам не болел, а затем осмотрелся. Вокруг меня не было ничего, кроме какого-то свёртка. Оттуда доносилось нечто, похожее на детский плач. «Нечто», потому что эти звуки были в разы жутче самого мерзкого плача, которым, несомненно, мог плакать только маленький Дадли. Я отважился подойти к свёртку, и к своему ужасу обнаружил внутри него уродца, похожего на семидесятилетнего младенца, истекающего кровью. Единственное желание, которое у меня возникло, это прибить его, чтобы он не страдал. Оно дёргало своими ручками, брыкалось. Тут в моей голове появилась простая мысль: «Я ему ничем не могу помочь. Чем бы оно ни было, оно, должно быть, заслужило такую жуткую участь». Поэтому я снисходительно посмотрел на него и пошёл дальше. А чем дальше шёл, тем реальнее становилось окружение вокруг меня. Постепенно пустота обрела небо, а невидимый пол превратился в землю, и вот, спустя некоторое время я оказался посреди поля. Огромное поле, засеянное пшеницей. Вдали виднелся лес и какое-то здание. И тишина…       Это всё настоящее. Это не просто видение. Я действительно поместил оказался здесь, в этом мире. Это трудно объяснить, но я знал, что всё это реальное: колосья, здание вдали, лес на горизонте…       — Ты поступил мудро, что решил ему не помогать, — раздался за моей спиной знакомый женский голос. Я повернул голову и увидел Эмму в простом белом платье. Выглядела она как некий святой дух, сошедший на нашу грешную землю. Завидев её, я обрадовался.       — Эмма! — закричал я и уже бросился было к подруге, но тут я задумался. — Что ты здесь делаешь?       — Боюсь, что я не совсем Эмма, — сказала девушка. — Как бы тебе объяснить?.. Можно сказать, что сейчас ты находишься между жизнью и смертью.       — Я умер? — осторожно поинтересовался я.       — Нет, — ответила Эмма. — Но ты пережил что-то очень близкое к этому. В тебе только что умерла частица тебя. Точнее говоря, умерла частица не твоей души, но ты тоже пострадал.       — Погоди-погоди, ты что имеешь в виду?.. Это как-то связанно с моим шрамом?       — Шрам, холода в Великобритании, твои сны, наполненные зелёном светом и жутким хохотом — всё взаимосвязано, — объяснила Эмма.       Она поманила меня за собой. Мы шли по морю пшеницы, плывя в ней, раздвигая жёлтые волны колосьев своими руками. Мы молчали. Она мне ничего не говорила, а я наслаждался пейзажем. И абсолютной, ничем не нарушаемой тишиной. Кроме, пожалуй, ветра, создававший волнение на поле, и нас, плывущих по этому морю. Я даже забыл, что, возможно, уже умер несмотря на все заверения Эммы в обратном.       — Идеально, да? — спросила меня Эмма. — Согласись, это идеальный пейзаж, — мы продолжали движение.       И вот, мы вышли на грунтовую дорогу. Она служила границей бесконечного пшеничного моря. Дорога находилась на возвышенности, поэтому отсюда открывался вид на местность. По ту сторону дороги земля спускалась к реке. Берег реки порос высокой травой. Здание находилось на другом, высоком берегу реки. Формы этого здания больше походили на какое-нибудь сельское строение. Дорога, на которой мы стояли, слева от нас спускалась вдали к реке. Бревенчатый мост соединял оба берега реки. На том берегу реки дорога продолжала оставаться грунтовой и поднималась к тому зданию. Строение было огорожено каким-то забором, а справа от этого здания был лес до самого горизонта. Дорога же справа уходила далеко за горизонт.       — Смотри, Гарри. Это — Академия, — заговорила Эмма. — То место, о котором ты мечтал. Я ведь существую внутри твоей головы, поэтому всё о тебе знаю, так что можешь считать это подарком перед тем, как ты потеряешь память.       — Что значит «потеряю память»? — нахмурился я. Похоже, я просто так не отделаюсь. Ну, хоть не умру, уже хорошо.       — Ты уничтожил частицу другой души, которая в результате определённых стечений обстоятельств оказалась в твоём теле, — объяснила Эмма. — Эта частица была создана тёмной магией, она годами питалась от твоих жизненных сил, и когда ты начал её уничтожить, она начала активно пытаться спастись, и для этого она стала брать энергию из твоего тела и души. По моим расчётам, она первым делом поглотит твои самые светлые и добрые воспоминания, самые приятные моменты твоей несчастной жизни.       — Похоже, что по твоим меркам, я отделался легко, — хмыкнул я. — А теперь позволь задать простой вопрос: кто ты? И зачем ты мне это всё показываешь? Ну не из альтруистских побуждений же.       — Я? Я — то, что можно назвать воплощением, олицетворением, персонификацией той силы, что дремлет внутри тебя, — начала объяснять Эмма. — Я олицетворяю Концепцию Магии в чистом виде.       Мы замолчали. Магия, да?.. После всех этих событий я готов спокойно уверовать и в магию, и в эту Концепцию… Хотя я признаю, что меня попросту подкупили видом Академии в том виде, в котором я её себе представлял, чтобы откровение воспринималось проще…       — Ты всегда хотел создать Академию, место, удалённое от цивилизации в привычном смысле слова, со всеми вытекающими, и перед концом, я решила тебе сделать такой своеобразный подарок. Место, до которого никогда не доходят бури большой политики, странной экономики, модных веяний. Место, будто застывшее в неизменчивом настоящем. Место, которое никогда не меняется. Ты хотел создать идеальную школьную жизнь, где ты поселил бы счастливых учеников. И себя. Тут не было бы ни скандалов, ни убийств, ни жестокости реальности. Ты хотел поселиться тут, убежать от жестокой реальности, скрыться в сказке, превратить мечту в реальность. Но — не получилось, — она снова замолчала. — Ты можешь поселиться тут. Зажить той жизнью, которой ты всегда хотел жить. Забыть про несправедливость мира реального и забыться во сне. И твоя память останется с тобой навсегда. Ты не забудешь первую встречу со своими подругами, не забудешь миг, когда осознал значимость своей жизни. У тебя есть два выхода, и первый: убежать, отказаться от борьбы…       — Но это будет неправильно, — прервал я Эмму. — Я догадываюсь, что ты хочешь сказать. Ты хочешь плавно подвести меня к мысли, что ежели я всё равно всё забуду, то могу делать всё что угодно. Понимаешь ли, Эмма, это не совсем правильно. Как бы нам тяжело не было, мы должны бороться и идти дальше. Возможно, год назад я был с радостью принял твоё предложение… Но не теперь. Прости.       — «Прости»? — хохотнула Эмма. — Я как раз хотела сказать, что второй метод — это борьба. Борьба с реальностью, обстоятельствами, самим собой, людьми, нелюдьми, врагами, друзьям. Борьба за выживание. Я боялась, что тебя наоборот, придётся убеждать бороться, но ты оказался в разы мудрее, чем я ожидала, чего уж греха таить. И теперь, Гарри, скажи мне: как ты проведёшь последние моменты своей жизни с полноценной памятью?       — Узнавая истину от тебя, — сказал я. — Ты же знаешь всё на свете, я прав?       — Я бы не сказала, что прямо-таки всё, однако на многие фундаментальные вопросы мироздания, происхождения магии, магов и тебя, ответы дать вполне могу.       — Хорошо, Эмма, тогда скажи мне: кто я такой на самом деле?