Anhedonia

Двадцать девятый день рождения в пустой квартире. Только уютно сопит бульдог, вопреки моим возмущениям устроившийся на кофейном столике. А так, тишина, которую я пытаюсь нарушить, включая музыку. Ты должен быть прилететь из Нью-Йорка еще утром, но туман вынудил вас просидеть полночи в аэропорту. Уставшие ребята махали мне, когда ты звонил по скайпу. Они были все как один — бледные и раздраженные, но улыбались мне так искренне, что я даже пожалел, что ушел. Но я просто дал дорогу молодым. Я тихонько заглянул в твою комнату, будто там кто-то мог быть. Плюшевый Фурион обиженно лежал лицом вниз, уткнувшись в ковер. С полочки свесилась ехидная паучиха, видимо, выгнавшая несчастного с его места. Представляешь, скоро пойдет мой четвертый десяток, а я бережно усаживаю твои игрушки, которые ты привозишь с турниров, обратно на полки. Которые были пустыми четыре года назад, пока я не подарил тебе нашего первого малыша. Джакиро пялился на меня с самого почетного места посередине. Он выглядел немного пожеванным, после некоторых приключений с собакой, но вполне довольным жизнью. Где мои двадцать два? Я усмехнулся, сам себе отвечая на этот вопрос — летят где-то над океаном, недовольно морща нос на самолетную жратву и, нервничая, хрустят пальцами. Мои двадцать два, из которых я забрал себе целых четыре года, безвозвратно и единолично спрятав их в своей памяти. Никогда не думал, что ты будешь возвращаться в мой дом. А я стану сентиментальным стариком, терпеливо ожидающим тебя с турниров. Это уже не совсем та игра, которая столкнула нас, но плюш все тот же — мягкий и немного запорошенный пылью, которую я стираю пальцами с крыльев Акаши. Она бы обязательно уколола меня кинжалом, но я уже отравлен, от этого яда не существует никакого противоядия, он не выводится из организма. Только все сильнее въедается в душу, заставляя видеть все по-другому и чувствовать тоже. Это время, неумолимая сука, которая делает меня счастливым, когда я с тобой. И сегодня нашу семейку ждет прибавление. Бульдог чувствует твое приближение безошибочно. Я тут же вылетаю в коридор, когда слышу, что он начинает скрести дверь когтями. Через пару секунд она открывается, я еле успею убрать теплый мягкий бочонок из угла, чтобы его не зажало. Он часто дышит и улыбается мне. И ты дышишь так же, запыхавшись и кидая сумки на пол. — Людвиг, почему не позвонил? — за четыре года ты не набрался наглости беспокоить меня своими разъездами и всегда добираешься до дома сам, хотя я каждый раз задаю этот вопрос. — Сюрприз, — протянул ты, устало улыбаясь. — Ты отбираешь у меня честь встречать тебя, — я сложил руки на груди, рассматривая, как ты раздеваешься и бросаешь кофту куда-то к сумкам. На нее тут же примостилась толстая жопень собаки. Ты никогда не обращаешь внимания, когда я пытаюсь осадить твои привычки. Курить ты так и не бросил, хотя когда тебе было семнадцать, я уже бил тебя по рукам в перерывах между играми. Охранять мое спокойствие тоже не бросил, хотя я умолял тебя звонить сразу, если что-то не так, ты тянул до последнего. И сейчас, добираясь на дорогущем такси, ты снова сделал по-своему. Я не могу оторваться от родинки над твоей губой, но ты касаешься моей руки, и я заглядываю в сияющие глаза, неосознанно поднимая взгляд. — С днем рождения, — тихо говоришь ты. — Это тебе. В другой руке у тебя мягкая Энигма. Ты вкладываешь ее мне в ладонь и, пока я таращусь на нее, крепко обнимаешь, утыкаясь носом в шею. — Я скучал, — тихо сказал я, гладя тебя по спутанным волосам. Знаю, ты уедешь снова. И, наверное, тебя не будет долго. Но у нас есть целый месяц до твоего отъезда. Месяц, за который я отдал бы и три десятка лет. Просто, чтобы вместе с тобой выискивать на полках место для моей Энигмы.