Luxtos

POV Леви Маленькое арочное окно под потолком, изрезанное толстыми прутьями решеток — вот он, мой глоток воздуха перед смертью. Судьба настигает нас рано или поздно, но сейчас она дышит мне в затылок, прижимая своими ледяными руками к себе. Небеса, почему в тот миг, когда мой воин дал мне свободу, вы бросили меня во власть нарбонцев? Сердце подсказывало мне, что я не должна отрываться от Гажила, ведь он был ранен. Но его заботило другое. От того я видела, с какой болью он оттолкнул меня в проход. Бедный мой воитель, если бы ты только знал, как глупо я упущу шанс, дарованный ценой твоей жизни… Пробегая мимо сражающихся к стенам крепости, я сама не знала, что ведет меня туда. И в очередной свой поворот я врезалась прямо в Азира. Теперь я уверенна — если и есть в этом мире зло, то все оно внутри этого человека. Он бежал, как трусливая крыса, покинув своего командира и собратьев. Небольшой отряд вместе с ним незаметно надеялся покинуть Алезию, когда я столкнулась с ними. Сначала я не понимала, что произошло. Азир смотрел на меня с недоумением и злобой, пока не услышал рев над площадью города. — … теперь это азарт! Я выживу и увезу девчонку в Рим! Я брошу ее в Тулианум (Мамертинская тюрьма) и позже вздерну на главной площади, но прежде ей насладятся все заключенные, что годами томятся в тюремных катакомбах! Я при людно унижу и уничтожу ее, запомни это, глупый варвар!.. Обернувшись, я увидела, как в толпу полетела отрубленная голова римлянина, что подло мечом ранил Гажила, а сам мой воин весь в крови упал на помост и замер. Крик, что рвался из моей груди, прервала жесткая рука, что закрыла мне рот и рванула вверх. — Вот теперь ты и узнаешь свою клетку, пташка вольных садов. — Жестокий шепот звучал совсем близко. Мгновение боли — и я погрузилась в темноту… В сознание я пришла уже тут, в сыром и грязном подземелье с единственным окном на самом верху, откуда я могла слышать голоса, и откуда в мое подземелье летела грязь, сливаемая на улицах города, смешанная с пылью. Я слышала обрывистую римскую речь и понимала, что уже слишком далеко от дома. Азир пришел в мою камеру через два дня. Я сидела на грязном и холодном полу и едва могла шевелиться. Голод и усталость не давали мне сопротивляться, от того я лишь безразлично смотрела на холеного римлянина, что с улыбкой запер за собой дверь. — Так так, пташка, вот ты и проснулась. — Голос его был елейным, но в глазах я видела мрачное торжество чужеземца. — Помниться мне, что ты верила в своего воина? Что ж, похвально, такой прыти от него никто не ожидал. Он и впрямь был великим. Жаль, что этого не достаточно против Римских легионеров глупому варвару! Я лишь молча смотрела на мужчину, что насмехался над пленницей. Пустота заполнила мое сердце. Мне было все равно. — Признай, жрица, ничто не поможет твоему гадкому народцу. — Поднял бровь Азир с усмешкой. — Вы лишь пыль под ногами нашего императора и великого народа Рима! — Ты бежал из Алезии с маленьким отрядом. — Голос мой был похож на шелест ветра, но это меня не смущало. — А твоего легата убил войн, на которого он напал со спины. Убил в честном бою, хотя как может быть честным бой смертельно раненого гельвета и сильного и здорового римлянина. И ты хочешь, что бы я признала свой народ пылью? Лицо моего пленителя изменилось в один момент. Жестокость — вот имя тому, что было написано в его глазах. Он бросился на меня, и тут я поняла, сколь разны наши народы. Проло, хоть и был предателем, но ко мне старался относиться с почтением. Пусть он и связал меня, но то было ничем в сравнении с ударами римлянина. Он вкладывал силу и ненависть в каждый удар. Железистый привкус заполнил мой рот, в какой-то миг я услышала, как хрустнула кость, но даже на крик у меня не было сил. Я лишь молча отлетала, словно тряпичная кукла, под градом из ненависти сильного воина. Когда он наконец успокоился, белое мое платье было изодрано и испачкано, став серым, как пыльные стены камеры. Волосы растрепались, некоторые пряди вырваны и лежат на полу. На руках сияли бурые пятна, что вскоре станут синяками. Я не могла видеть свое лицо, но знала, что мне как минимум разбили губу и оставили след на скуле. Я замерла на полу тяжело дыша. Ни стона, ни звука не вырвалось из моей груди — я обессилила. Лишь хриплый кашель, от которого на полу появились кровавые пятна — вот все, на что я была способна, пока холодные камни вгрызались в мой бок. — Ты не умеешь держать язык за зубами, пташка. — Азир тяжело дышал. Я не видела его лица, но слышала этот голос, что все еще был полон гнева. — И я с радостью тебе его вырежу. У тебя осталась одна ночь в этом подземелье. Гордись, жрица — ты там, куда мы отправляем до скончания дней только самых важных преступников. И они изголодались по женскому телу. Завтра, на рассвете, тебя выведут на площадь перед толпой римлян. И каждому, кто пожелает, будет дозволено сделать с тобой все. После я вырву твой дерзкий язык и брошу на съедение собакам. До полудня твое тело будет выставлено под палящие солнечные лучи, но никто не даст тебе так просто умереть. Тебя казнят вечером третьего дня, вздернув на виселице. Вот твоя судьба, и ни один бог не изменит ее. Ты будешь началом конца твоего народа, ибо я не остановлюсь, и дам императору достаточно поводов для того, что бы уничтожить твое племя, сделать их рабами и игрушками у подножия трона! Я услышала, как распахнулась тяжелая дверь в камеру. Затем раздалась рваная римская речь, ни слова из которой я не поняла. Темнота подступала к глазам, и я надеялась, что умру, не дав этому зверю насладиться моими страданиями. Я не знала, жив ли мой воин, а от того и умирать было проще… Холодная вода обрушилась на меня внезапно, словно тысячи игл вонзились в кожу. Хриплый вскрик непроизвольно вырвался из моих губ — попадая в раны, вода причиняла нестерпимую боль. — Значит, Азир не убил тебя. — Голос был хриплым и мягким, как теплый ветер летним вечером. Приоткрыв глаза, я увидела перед собой пожилую женщину. В бликах солнца, что проникали в камеру, казалось, что волосы ее бледно-розового цвета. — Не повезло тебе, деточка. Ты чем-то уж очень не угодила сыну центуриона*, а он такое не привык прощать. Итак его сняли с должности тессерария* и отправили в подчинение легату-наместнику, а ты видимо еще сильнее надавила на его чувство достоинства. — Я лишь говорила правду, которую он перевернул на изнанку. — Слабый голос едва подчинялся мне, но от чего-то этой женщине мне хотелось выговориться. Словно ощущалась от нее сила и что-то родственное. — Зови меня Полюшка. — Представилась она. — Ты зря вот так говоришь что думаешь. Здесь это не принято. Особенно такому чину, как у Азира. — Мне все равно умирать, так от чего мне льстить тому, кто лжет себе? — На моих губах на миг возникла улыбка и тут же исчезла — место удара начало неприятно ныть. — От чего вы здесь, Полюшка? — Попала в плен, да оказалась полезна. — Пожала плечами женщина, промывая мои раны. — Я травница, целитель. Им такие нужны — местные знахари у них слабы, а многие гельветы умирают, но не сдаются в рабство. Меня же продали сюда чужеземцы, что похитители и привезли меня издалека, волю к свободе я потеряла многие годы назад. Мне хотя-бы легче от того, что кому-то я помогла облегчить муки. — Даже если позже их обрекут на большие мучения, а то и смерть? — От части, я понимала Полюшку. Но все же было что-то не правильное том, что она делала. — Страдания давно иссушили мои слезы, дитя, и очерствили мою душу, — отвечала она. — Годы в плену, наблюдая за тем, что тут твориться, я просто привыкла. Я уже не верю в то, что кто-то может жить иначе. Мы долго беседовали со знахаркой. Я рассказала ей о том, как живет мое племя. Она перевязала все мои раны и напоила травяным отваром, а позже накормила. Я понимала, что жизнь трудно менять тогда, когда в неволе ты провела большую ее часть, и все же мне жутко хотелось привнести что-то в ее печальное существование. Что-то светлое, доброе, от чего надежда жила бы в моем и ее сердцах. Тихо, едва слышно я запела мелодию, что часто наигрывали на свирелях чужеземцы, торговавшие на рынках. Как рассказал когда-то один из них, песнь эта о океане, его силе и мощи, а так же красоте, что доступна лишь тому, кто однажды вышел в его свободные воды.* Слушая мои напевы, на глазах у Полюшки навернулись слезы, словно от воспоминаний. В ее взгляде я прочла то, что сравнимо было с осознанием, словно бы я пробудила в этой женщине чувства, которые она похоронила многие годы назад. — Дитя, как же мне жаль, что я не в силах изменить твоей судьбы. — Сказала она, когда я закончила. — Как же ты чиста душой, что даже зная о тех ужасах, что готовят тебе стражи Нарбона, ты все еще пытаешься спасти кого-то рядом с собой! Я лишь слабо улыбнулась. Мне не хотелось говорить, что зная о неизбежности смерти, я даже в плену хочу успеть как можно больше сделать. Пытки, что описал Азир, вселяли в меня бездонный ужас, который был готов в любой момент поглотить меня с головой. И все, что я могла сделать, что бы не сойти с ума от страха и ожидания — это спасать кого-то рядом. Хоть на какой-то миг дать человеку то, что он не видел и не чувствовал долгие годы… Когда Полюшка все же оставила меня одну, страх окутал мое тело в мгновение. Завтра я умру, а перед этим еще и познаю позор и буду лишена чести и права когда-либо войти в священные сады Неметона. Я буду лишь вечно скитаться у пристанища душ, словно потерянный в океане плот… Как в бреду я повторяла слова, что всплывали в моей голове… Ne regv na gandobe inte noviio extincon Papi coriiosed exa o extincon Papi coriiosed exa o Nane devorbvetid loncate Nane devorbvetid loncate Nane devorbvetid loncate Nane devorbvetid loncate* Словно откликнувшись на мой зов, с улицы города донеслось дуновение ветра, а секундой позже я услышала волчий вой… «И моим голодом вы не насытитесь…» — повторила я в последний раз, прежде чем слезы хлынули из моих глаз… Солнце исчезло, оставив меня в сумраке подземелья. Мне осталось жить одну ночь… Вот и все. Все закончится петлей… END POV Леви Ворон с громким карканьем слетел с крыши одного из домов, что были не далеко от тюрьмы, взлетая к облакам. Он улетал прочь от того места, где из-под земли доносился плач обреченной жрицы, что теряла веру … *Центурион — в римской армии — командир центурии; центурионы высшего ранга командовали также более крупными подразделениями (манипула, когорта, вексилляция). *Тессерарий — воинское звание командира стражи в римском легионе. Тессерарий принадлежал к принципалам — младшим офицерам. Подчинялся центуриону. *Мелодия, которую напевает Леви — Eluveitie — Memento * Песня Леви — Eluveitie — Ne regv na. Прямой перевод названия на русский с кельтского «И моим голодом вам не насытиться». Точного перевода на русский нет в сети, но по моим скромным попыткам, песня о духе леса, который постепенно умирает в одиночестве и человеческом безразличии, что уничтожает его. Дух никогда не обретет покой и обречен на вечные скитания в пустоте.