Первый день
Попасть на Утопию насильно очень просто. Убежать с Утопии — сложно, но ничего сверхъестественного. Попасть на Утопию добровольно? Когда солнце садится и небо постепенно из голубого становится тёмно-синим, Реми наконец может вылезти из своего допотопного укрытия, состоящего из накиданного вокруг картонного мусора. Вроде как отголоски свалки, но оставленные тут специально. Со снайперских вышек тут ничего не видно — слепое пятно, найденное опытным путём сотнями мутантов, пытавшихся сбежать на свободу. Он ждёт недолго, стараясь слиться с серостью бетонной стены. — Ты псих, чтоли? — первое, что говорит мутантка по имени Кэтрин Прайд, по прозвищу Спрайт, но Китти, как про себя он называл её, Реми нравится больше. Ей очень идёт. — Non, — он как может, очаровательно улыбается, хотя внутри поджилки трясутся. Он нервно озирается, будто боится, что и здесь достанут. Позади только пожухлое поле травы с виднеющимися на горизонте огромными мусорными полигонами. Впереди — высоченная бетонная стена, из которой наполовину торчит Китти. — Руку давай, — торопит Китти, но Реми тут же одёргивает ладонь, за которую она хотела взяться, и позволяет взять себя за предплечье, обтянутое плащом. Рывок, два шага в полной тьме, и вот он уже по другую сторону. Китти смотрит на него с интересом, чего не скажешь об огромном стальном парне, стоящем позади неё. — Деньги, — произносит он с сильным русским акцентом. — Да брось ты, Пит, — говорит вдруг Китти, — первый раз такое, чтобы кого надо было не вывести, а сюда затащить. Он ещё успеет пожалеть. Реми снова улыбается и пожимает плечами, глядя на русского, мол, видишь, братан, она сама не взяла. — Ну бывай, смотри не сдохни тут, — она машет ему рукой и идёт прочь. Русский недолго стоит на месте, уничтожающе глядя на Реми, но потом поворачивается и идёт за своей маленькой подружкой. Реми выдыхает, осторожно, двумя пальцами, достает пачку сигарет из кармана, и едва успевает за фильтр подцепить одну, как вся пачка тут же загорается малиновым и взрывается, едва он успевает отбросить её. — Merde! — вскрикивает он и трясёт обожжённой рукой. Это была единственная пачка, которую он взял с собой, и теперь по невнимательности, потеряв концентрацию и расслабившись из-за удачного проникновения за стену, он просрал последнее. Реми не знает острова совсем, но темнота ночи на его стороне. Вдали, где зарево Нью Йорка - даунтаун, это было понятно ещё по старой карте, а уж где центр городской жизни — центр и криминальной. Свободного мутанта, не загнанного в гетто, не миллионера или героя, купившего себе место рядом с «нормальными», в обычном мире было очень сложно найти. Но всё же, такие как Реми встречались. Надо было просто знать, где их искать. У них не было номеров, их не клеймили, как в какой-нибудь Австралии, и они выживали на свободе, пожалуй, в худших условиях, чем овцы за оградами своих «кварталов мутантов». Реальный мир охотился на них каждый день. Здесь можно было расслабиться и не бояться, что за поворотом полицейский патруль решит на вполне законных основаниях осмотреть тебя на предмет внешних проявлений мутации. Можно было даже снять солнечные очки, с которыми Реми никогда не расставался, без страха или нервов. А теперь, даже когда способности вышли из-под контроля, а и без того устрашающие глаза переливались малиновыми всполохами, можно не бояться быть схваченым. Возможно, это покажется странным, что он всю жизнь избегал полиции и Друзей Человечества, боясь быть отправленным в любой из американских мутанстских кварталов, и вместе с тем всё равно оказался тут. Нет, нет! Реми здесь абсолютно добровольно, и даже более того, месяцами со дна, в котором залёг, выяснял, как можно проникнуть в самое крупное гетто, не оставляя следа в виде занесения в Реестр мутантов США. Попав сюда самым простым путём, оставив за собой ярко алый след из документов и оформления, он бы загнал себя в ловушку, в очередной раз подписав смертный приговор. А так, тайно, он словно растворился в тени и перестал существовать — двадцатиметровая стена по периметру надёжно защищала его от внешних врагов. Реми сжал руки в кулаки, а те засунул в карманы, и побрёл туда, где маячило зарево большого города. В этом районе был по всем меркам самый настоящий отшиб: разваливающиеся от старости колониальные постройки, штукатурка с которых осыпалась ещё десятки лет назад, да так и осталась валяться на разбитой дороге, когда-то ухоженые газоны сейчас ничем не отличались от дикого поля по ту сторону от стены, а от асфальта остались лишь горькие воспоминания. Никому нет дела до мутантов, даже им самим. Через час он упирается в дикие заросли молодых деревьев, скрывающих за собой старую насыпь железной дороги с насквозь прогнившими шпалами и растащенными рельсами, и решает держаться её, пока не выйдет в более обитаемую часть острова. Железнодорожные станции, встречающиеся на его пути, все как одна заброшены, старые таблички с названиями остановок давно выцвели, и прочитать их в этой серой темноте невозможно. Под ноги то и дело попадается мелкий мусор, но даже так, через ещё пару-тройку часов он доходит наконец до района, где в неприветливых домах временами можно увидеть тусклый жёлтый свет. Он-то уже успел подумать, что тут все вымерли. Здесь уже была относительно приличная дорога, и даже встречались, правда по одному на километр, уличные фонари. Слева дул свежий морской ветер, и Реми не застеснялся вдохнуть его полной грудью. Спокойный райончик частных домов, в темноте скрывавших свою изношенность, напоминал своим викторианским стилем о родной Луизиане. Оставленной вроде не так уж и давно, но словно и тысячу лет назад. Ближе к даунтауну ситуация начинает меняться - этажей в домах прибавляется, и они всё больше становятся похожи на унылые картонные коробки с дырками окон. Тут ему попадаются первые уличные прохожие, словно тени бредущие мимо, закутанные, несмотря на приближающееся лето, до самых ушей. Из подъезда вдруг неожиданно вываливаются двое — один пьянее другого, и орут на всю округу захлёбывающимися голосами, споря и перебивая. Обычные пьяные бравады, ничего удивительного, думает Реми, и собирается пройти мимо застопорившихся вдруг мужчин, пока не слышит, что они собрались продолжить свои возлияния «в том месте, про которое я тебе рассказывал». Где было «дохрена бухла и девок на любой кошелёк». Это как раз то, что и стоило искать в первую очередь. Реми притормаживает шаг, разворачивается, и неспешной походкой, тихо насвистывая, отправляется вслед за двумя незнакомцами, посланными самой судьбой. «Место» он бы сам не нашёл ни за что в жизни — серая подворотня в стороне от широких дорог пряталась за поросшей диким плющом калиткой, а путь к ней был извилист и немноголюден, так что Реми приходилось держаться от своих проводников на приличном расстоянии. Он стучит в железную дверь, и очень удивляется, когда та распахивается, и худощавый рыжий мужик у входа кивает ему внутрь. — Привет, красавчик, — скрипуче говорит он, и присвистывает, когда Реми проходит мимо него, — такая милашка у Мистики ещё не работала. Реми игнорирует этот выпад и идёт дальше по кафельному коридору, окрашеному в жёлтый единственной свисающей с потолка лампочкой, дальше к лестничным пролётам. Снизу поднимается густой сигаретный дым, и Реми спускается туда, встречая по дороге заигрывающих с ним женщин, мутации которых невольно привлекают его неизбалованное такой экзотикой внимание, и типичных кирпичнорожих мужиков - обычных для такого рода заведений посетителей, только всё с теми же написанными на лице мутациями. Все курят, и у Реми язык прилипает к нёбу от желания поскорее затянуться. В самом низу за тяжёлой портьерой — и где тут только нашли такую - он наконец находит то, что искал - подпольный бар. Или ночной клуб. Или всё нелегальное на этом острове разом. В темноте, прорезаемой неоновыми огнями играет музыка, и кто-то даже танцует в глубине помещения. Реми старается не пялиться и садится за стойку. Выпивки в баре не то чтобы много, но самые известные ярлычки на бутылках в наличии. — Виски со льдом, cherie, — говорит он девушке с непропорционально длинными и узкими пальцами за барной стойкой, хотя в карманах у него ни цента, и беззастенчиво врёт, применяя всё своё обаяние, - всё за счёт Мистики. Если он не ошибся, и верно расслышал имя местной «мамочки» от мужика на входе. Виски появляется перед ним спустя долгий скептический взгляд барменши. — И трубочку, пожалуйста. Как это по-гейски, думает Реми, но сейчас он не может прикоснуться к стакану рукой, не взорвав его. Он высасывает содержимое, морщится от ужасного вкуса, но просит повторить. — И какие у тебя дела с Мистикой? — раздаётся красивый грудной голос слева. Реми оборачивает и на секунду замирает, рассматривая профиль задавшей вопрос девушки. Она не смотрит на него и сидит к барной стойке спиной, оперевшись на неё локтями. Поза расслабленная и даже дерзкая, а сама девушка просто поражает воображение. Красива, как дьяволица, и Реми, как большой любитель женской красоты, любуется ею. Возможно несколько вульгарнее, чем следовало, но мозг у него сейчас окончательно расслаблен поддельным виски и пережитым стрессом. — Я спросила, какие у тебя дела с моей матерью?Первая неделя
Эмма в который раз поправляет волосы перед зеркалом, но результат всё равно не удовлетворяет её. Она делает пробор слева, перекидывает волосы на другую сторону и расчёсывается. Всё равно не идеально. До новой школы из её новой квартиры, купленной отцом как раз по случаю наступления для Эммы новой жизни, идти минут десять, и это ей кажется чересчур отвратительным. Но она идёт, как бы ни ненавидела всё вокруг. Статен-Айленд мало похож даже на Манхеттен, что уж говорить про частные многогектарные родовые поместья, являвшиеся для шестнадцатилетней девушки из привилегированного сословия обычной и ничем не примечательной повседневностью. Телепатия проснулась в ней с 12 лет, но Эмма упорно молчала об этом и скрывала ото всех. Она была умной девочкой и не давала даже заподозрить что-то неладное, хотя голоса в голове просто разрывали её разум на куски. Лишь позже смогла научиться “включать” тишину, и наоборот, читать мысли по желанию, и играть с прислугой, учителями и родным отцом, как с фигурами на шахматной доске. Домашнее обучение и общение с другими такими же баловнями судьбы на светских мероприятиях давались ей с лёгкостью, и шансы того, что её раскроют до шестнадцати лет были минимальны. Но по закону кровь на определение икс-гена обязаны сдавать все без исключения. Тут нельзя никого подкупить или заставить сотрудников министерства мыслить так, как ей было нужно. Власти могли блокировать воздействие телепатии, и как только её отцу в запечатанном конверте прислали результаты анализов, Эмма уже была готова к грядущему. Отношения с отцом, и без того далеко не близкие и доверительные, никак не поменялись. Он всё также приходил проведать дочь, не выдавая свои эмоции, и даже не отчитал за покраску волос в пепельный блонд. Эмма знала, что раньше ему было просто на неё наплевать, а теперь он начинал её бояться. Он не спрашивал о том, какая у неё мутация, даже не проявил никакого сочувствия, всё просто шло своим чередом, и он делал только то, что и положено было делать. Она ненавидела его больше всего в жизни. Даже по мосту Верразано на блокпост Эмма ехала одна на заднем сидении автомобиля, а водитель, который вёл машину, один из многих в штате его отца, но с которым Эмма ездила чаще остальных, проявлял в своих мыслях больше сочувствия к ней. Но и в его голове Эмма почувствовала крадущийся и цепкий страх перед собой. Чужой страх окружал её последние недели там, «снаружи», постоянно. Но уже здесь, в Статен-Айленде, где каждый знал, что она мутант, страха ни у кого не было, и Эмма даже немного смирилась с тем, что теперь является частью сообщества всех тех злых и отверженных генетических уродов, что живут за высокой бетонной стеной на острове. От этого становилось тошнотворно смешно. Она не имела ни малейшего желания ходить в местную школу после всех тех лет домашнего и обширного обучения, включавшего в себя 3 иностранных языка, изучение древнегреческой и римской литературы, расширенные курсы базовых предметов и университетские дисциплины. Ах да, и фортепиано, как можно забыть о чёртовом фортепиано. Но делать тут было абсолютно нечего. Только бездумно шляться до Администрации и местного рынка, где всё давали по талонам из узкого окошка, и назад домой, в свою нору. Школа, полная мутантов, могла скрасить досуг. Здание было приличным на вид, как и чистенькая Администрация. Внутри, как в кино, рядами вдоль коридорных стен личные ящики, у которых сейчас никого не было, расписания занятий и факультативов и двери в классы. Эмма осторожно шла по коридорам, поправляя юбку, рубашку и волосы. Хоть тут одно мутантское отребье, она до их уровня опускаться не будет. Пусть вообще примут то, что она собралась учиться здесь, как одолжение. Директор встаёт, когда она заходит в его кабинет, и протягивает ей руку, смотря прямо в глаза своим добрым, лучистым взглядом. Эмма хочет раскусить его, но когда она тянется своей силой к его голове, он вместо приветствия вдруг произносит: — Мисс Фрост, не знал, что Вы, как и я, телепат! Очень приятно с Вами познакомиться, я Чарльз Ксавье, и это со мной Вы говорили по телефону. «Думаю, телефон нам больше не понадобится» — телепатически сообщает ему Эмма, присаживаясь в кресло напротив директорского стола. Ксавье садится на своё место и ласково улыбается. В нём нет страха, безразличия и всего того, к чему Эмма привыкла, а есть что-то до противного светлое и доброе. И уже давно позабытое. Они не говорят вслух, лишь обмениваются на им одним понятном уровне, и Эмма горда собой, ведь никто не учил её пользоваться силами, она всё знает и умеет сама! И благодаря этому, вот так на равных может сидеть здесь, рядом с этим серьёзным немолодым мужчиной, рассказывать ему о своём образовании, впервые чувствуя, что она, пожалуй, ошибалась в своих поверхностных суждениях насчёт этой школы. «Я лично занимаюсь с большинством своих учеников, мисс Фрост», — Ксавье улыбнулся, и Эмма несмело натянула губы в ответ, — «сила каждого мутанта уникальна и многогранна, это требует определенного подхода в обучении контролю над своими способностями. Телепатия — сложный механизм, если так можно о ней сказать, и наибольшей эффективности в процессе обучения можно достичь, занимаясь в группе с такими, как мы с Вами» «Не думаю, что мне нужно этому учиться», — хмыкает мысленно Эмма. Ксавье всё ещё улыбается, вежливо и учтиво, но не давит на неё, а лишь тянет к ней руку и легонько касается виска Эммы указательным пальцем. Она успевает только моргнуть, и тут же вместо кабинета оказывается у себя дома в Лос-Фелис, сидящей в кровати, пока старая горничная накрывает ей завтрак на столике у панорамного окна. Чарльз Ксавье стоит возле неё и с интересом рассматривает обстановку. — Что это? — испуганно бормочет Эмма. — Иллюзия? — Ваше подсознание. Я лишь немного нарушил ваше личное пространство, мисс Фрост, чтобы с наименьшим сопротивлением получить доступ к Вашему разуму. Телепатия - это не одно лишь чтение мыслей, - он щёлкнул пальцами, и со всех сторон зажжужали, как рой пчёл, голоса мыслей. Эмма зажмурилась, силясь заткнуть их. — Не блокируйте их, просто нужно перестать обращать на них свои собственные мысли. Настройтесь внутрь себя, и они исчезнут. Наваждение спало, рой мыслей растворился, но Ксавье продолжил, убирая руку от её лица: «Это была лишь наглядная демонстрация малой толики телепатического потенциала. Вы, без сомнения, после небольшой практики, сможете так же, а то и лучше. Я очень рад, что Вы решили учиться здесь» — Я… тоже. — Нехотя процедила Эмма. Они вместе составили план занятий для неё на остаток семестра, пообещали друг другу увидеться завтра, и Эмма наконец выдавила себя из дверей кабинета, словно из мешка нереальности, обратно в школьный коридор. Теперь он не был пустым, и Эмма напряжённо выпрямила спину, идя к выходу. Школьники с интересом рассматривают её, но пялятся не открыто, а украдкой, стараясь не обидеть её своим излишним вниманием. Губы непроизвольно поджались, а разум приоткрылся, позволяя чужим мыслям тонкой струйкой течь в её сознание. «...только бы не тригонометрия, я же синус от косинуса не отличаю…» «...новенькая! Милашка!...» «...да мне всё равно, что она там обо мне сказала…» «...Я люблю тебя...» Эмма не останавливается и украдкой смотрит на парня, прислонившегося спиной к одному из железных ящиков у стены, и первое мгновение ей кажется, что он смотрит прямо на неё. Он тощий и высокий, наверное выше неё на голову, в плотных красных и непроницаемых очках, в подобии школьной спортивной куртки, с растрёпанными каштановыми волосами. И, несмотря на эти очки, он точно не слепой. И смотрит, Эмма отметает сомнения, куда-то далеко за её спину. Но она не может повернуться, чтобы удовлетворить своё любопытство. Вместо этого она слегка замедляет шаг, поравнявшись с ним, и уже открывает рот, чтобы попросить его думать не так громко, как её окликают: — Эмма? Эмма Фрост? Она поворачивается на голос и застывает на месте. —Уоррен? — несмело произнесла она, смотря на два белоснежных крыла, сложенных у него за спиной. Парень закивал и положил руку ей на плечо. — Так ты тоже? — Да. — Уж не думал увидеть знакомые лица. — Твой отец всем говорит, что тебя в частную школу в Англии приняли. Уоррен улыбается и поводит плечами, будто отряхиваясь. Она знала его весьма поверхностно, и видела последний раз года три назад то ли на благотворительном аукционе, то ли на скачках. Они были похожи в своей нелюдимости, и это их никогда не объединяло. Просто очередной сын отцовского партнёра по бизнесу. И ведь узнал же её с этим цветом волос да ещё и спустя время. — Да это политика. Ты же знаешь. И что у тебя за дар? — Я телепат. — Эмма внутри вся ощетинилась от слова «дар». Она наскоро отвязывается от него, обещая увидеться позже, и уже на следующий день приходит за полчаса раньше урока биологии и занимает парту в последнем ряду. В кабинете пусто и она ложится грудью на стол, прижавшись к прохладному лакированному дереву щекой. В голове полная пустота, а в груди зарождается сожаление о сделанном. Зря она сюда пришла. Зря она вообще родилась. Ладони сжимаются в кулаки при тут же пришедшей мысли-воспоминании о матери. Эмма сдерживается, прячет все эмоции подальше и выпрямляется. Дверь скрипит, и в класс заходит фигуристая девушка с длинными рыжими волосами. — Привет! — громко и радостно говорит она, садясь за парту у окна. — Я Джин! Ты тут недавно? — Эмма, — сухо бросает она в ответ, решая не отвечать на второй вопрос. День проходит весь в тумане её собственных чувств, мыслей и попыток удержаться от того, чтобы просто уйти и не возвращаться. Но Эмма остаётся. Урок за уроком она продолжает сидеть, всё отчетливее понимая, что только таким вот образом она сможет продержаться и не впасть в отчаяние. Почти все классы естественных наук, что она посещает, ведет довольно устрашающего вида синий мутант Хэнк МакКой, но едва Эмма понимает, что он-то тут самый компетентный специалист, пренебрежение и недоверие к его отталкивающей звериной внешности сходят на нет. Столовая и вовсе отсутствовала - все ученики ели в двух совмещенных классных комнатах, где были не одиночные парты, а длинные обеденные столы. Эмма демонстративно берет лишь яблоко и садится подальше от остальных, разложив перед собой книгу-прикрытие. Таким нехитрым образом почти два дня к ряду она просто выясняет, кто есть кто в этом зверинце. Уоррен всё время зависал с парнем по имени Бобби и ещё парой девушек, одна из которых была очень слабенькой телепаткой и вместе с тем очень неплохим телекинетиком. За ними было нетрудно наблюдать, поскольку крылья Уоррена сами по себе привлекали всеобщее внимание. И почти все девочки старше 13 лет были в него влюблены. Был ли смысл начать с ним встречаться? Уоррен очень красивый, и, безусловно, её отец был бы рад, если бы они были обычными подростками, и Эмма стала встречаться с богатым наследником фармакологического холдинга. Но тут, на острове, все эти внешние связи обрывались, и Уоррен был ничем не лучше её самой - такой же потерянный и и беззащитный. В связи с ним не было никакого толка. Бобби Дрейк был форменный оболдуй, да и к тому же ему не нравились девушки, хоть он и сам пока этого не понимал - за него это сделала Эмма. Она скользит взглядом по обеденным столам и встречается глазами с парнем в красных очках, хотя она и не может различить его взгляд за стёклами. Скотт Саммерс — на секунду она касается его разума и тихо смотрит на себя его глазами — как открытая книга. Он приёмный сын директора, и это уже кое-что по мнению Эммы. И его фатальная влюблённость в Джину Грей просто смешит её. Джина на год старше их, а в подростковом возрасте даже год может оказаться непреодолимой пропастью, да и к тому же телепатка. Наверняка она знает про его чувства. Знает, но не прекращает быть милой и приветливой со всеми Джинни, очевидно наслаждаясь тем фактом, что по ней сохнут все хоть сколько-нибудь переживающие половое созревание парни этой школы. Эмме кажется, что причина её популярности кроется только в пышной груди, а о личных качествах судить она не может, так как не общается с ней, а залезть в голову не решается, боясь быть схваченной с поличным. Когда учебная неделя уже почти на исходе, Эмма решается съесть овощное рагу на обед, и пока она ковыряет вилкой в тарелке, тихонько слушает чужими ушами, о чем разговаривают её сокурсники. Очередь доходит и до Ороро, младшей сводной сестры Скотта, обычно молчаливой, но тут вдруг трещащей без умолку рядом с братом: — Он сказал, что приедет! — уверенно настаивала она. — Да ради бога, — безразлично бубнит Скотт, но когда Джин неожиданно подскакивает к ним, его уши тут же напряжённо краснеют в тон очкам. — Логан приезжает? — спрашивает она у Ороро, и та кивает в ответ. — Завтра. — Можно, я тоже приду? — Да, приходи, конечно! — в этот момент Скотт напомнил Эмме дружелюбного лабрадора, молотящего хвостом от радости, но всё же старающегося усидеть на месте. «Ты жалок», — бросила она ему мысленно, и тот вдруг дёргается и недоумённо смотрит на неё, но всего секунду. После обеда у неё личная встреча с директором. И весь час они вдвоём общаются лишь на телепатическом уровне. Он рассказывает о принципах работы мозга, транслируя яркие картинки прямо в голове, и Эмма делает первые попытки визуализировать подсознание, как тогда, когда Чарльз вдруг перенёс её в комнату в поместье. И у неё почти получается! Но когда Эмма открыла глаза, до неё дошло, что она слишком усердствовала, и из носа течёт прямо на белоснежную блузку и капает с подбородка кровь. Ксавье тут же вскакивает с места и начинает суетиться, как заботливый папаша, просит её задрать голову и посидеть так немного, пока Хэнк не придёт. Эмма послушно делает, как он говорит. Ксавье без нотаций, спокойно объясняет, что не стоило так сильно напрягать сознание, ведь именно об этом он и говорил на их занятии - мозг не просто инструмент для их мутации, но ещё и сосуд, в котором она живёт. Доктор Хэнк МакКой осмотрел её, убедился, что кровотечение остановилось, очистил лицо стерильным раствором, заткнул ноздри ватными шариками и спросил, где она живёт. — На пересечении Дэниэл Лоу Терас и Форт Плейс. — Отлично, Скотт проводит тебя, — говорит Ксавье, и от этих слов Эмма вся подбирается, как кошка, но не отказывается. Скотт подпирает стенку возле кабинета директора, когда она выходит, ведомая Ксавье под руку, но выпрямяется во весь свой немаленький рост, и занимает место отца. Эмма почти не держится за его руку, так, для успокоения директора слегка цепляется за рукав куртки. Они выходят на улицу, и она тут же отпускает своего неожиданного провожатого и отстраняется на шаг. — Можешь не утруждаться. — Ну уж нет, раз сказано проводить, то пока до двери не дойдёшь —- не отстану. «Ну и тупица», — думает Эмма. Они идут молча, и Эмма очень старается идти быстрее, но вестибулярный аппарат противится, и при резких движениях в её голове будто катается свинцовый шар. Не смотря на солнечное утро, сейчас на улице прохладно, и небо затянуто пусть и кучерявыми, но серыми и плотными облаками, отчего она неосознанно скрещивает руки под грудью, силясь удержать тепло. — Держи, — Скотт снимает и протягивает ей куртку. — Не надо, ещё кровью запачкаю, — отмахивается Эмма и идёт дальше. Куртка всё равно ложится ей на плечи, но она воспринимает это как повод немного поиздеваться над ним. — Твоя девушка ревновать не будет? — Это моя сестра. — Я не о ней. О рыжей. Джине. Скотт молчит, и Эмма по-хамски читает его спутанные мысли. В них и слепое обожание, и ревность к другим парням, и ужасное смущение - всё в одной каше сумбурных чувств, давящих на сердце. — Она не моя девушка. — О! — Не делай вид, что не знала. Что это было, в столовой? Эмма издаёт издевательский смешок, придерживая спадающую с плеч куртку, в рукава которой она не стала вдевать руки, надев её на манер норковой или песцовой шубы. — Ты такой наивный, Скотт! Думаешь, любимица Ксавье не слышит твоих громких, пропущенных через усилитель тупости, мыслей, от которых я каждый день глохну? Она давно в курсе, просто ты у неё навсегда во френдзоне. — Слушай, не лезь не в своё дело. — Как хочешь, но я могла бы тебе в этом помочь. Он замолкает, но Эмма решает больше не лезть в его голову без надобности. Они проходят ещё пару кварталов до её дома, прежде чем он спрашивает: — Как? — Начни встречаться со мной. Пара поцелуев у шкафчиков, и Джина начнёт ревновать, поймёт, что поезд вот-вот уйдёт, и, вот увидишь, ситуация диаметрально переменится. — Ты дура? Какая тебе-то от этого выгода? Эмма пожимает плечами, насмешливо глядя на смущённого Скотта. Она бы дорого заплатила, чтобы увидеть сейчас его глаза. — Ты тут давно живёшь, всё и всех знаешь. А я меньше месяца. Нужен кто-то рядом, понимаешь? Покровитель. Ты — мне, а я — тебе. — Иди знаешь куда с такими предложениями? На этом они и расстаются. Все выходные Эмма проводит в кровати, думая обо всём на свете, и в частности о тощей заднице неудачника Скотта Саммерса, и о тех, кто потенциально мог бы помочь ей обжиться здесь. И днём в понедельник она, наконец, решается подойти и первой заговорить в столовой с учеником выпускного класса Пьетро Леншерром, но Скотт преграждает ей дорогу и торопливо выдаёт: — Я согласен.