Коронация

Детектив Лукас Бишоп работал, как настоящий полицейский — он допрашивал подозреваемых и свидетелей, составлял протоколы и проводил расследования в городе, а не ловил жалких воришек пачек с крупой на складе распределения, как почти всё остальное полицейское управление Статен-Айленда. Его перевели сюда из другого квартала мутантов в Оклахоме, откуда был родом и Джейми Мэдрокс, теперь управляющий магазином Пака, и у обоих на правой стороне лица, от лба и до скулы красовалась жирная, с каким-то извращённым мастерством вытатуированная литера «М». Скотту не хватило бы смелости спросить у Лукаса, а вот у Джейми он спрашивал о её происхождении когда они учились в школе. В Эдмонде, пригороде Оклахома-Сити, где располагалось местное гетто для мутантов, каждого вновь прибывшего, независимо от мутации внешности, подобным образом татуировали, иглой или кислотой, насильно. Чтобы невозможно было сбежать и скрыть свою природу, чтобы любой встречный знал, кто перед ним. И подобная практика была одобрена законами штата. Из других переполненных кварталов мутантов часто переводили людей на Утопию, на огромный и обширный остров, заселённый почти трёхстами тысячами душ. Пригодное жильё было забито до отказа и по факту, и на бумаге, а вот пустующих развалин на острове было много, как и голой земли, которую летом старались обрабатывать по мере своих возможностей. Властям США этого факта, видимо, было более, чем достаточно, чтобы разгружать одни гетто и переводить особо отличившихся сюда, откуда сбежать было невозможно. И где жизнь для мутантов, по иронии, была куда проще. Бишоп был высоким и мускулистым, словно бык на откорме, и Скотт, хоть и заметно прибавил в мышечной массе за последний год работы, всё равно чувствовал себя рядом с ним жалким дрищём. Но он всё же подошёл к Лукасу и, надеясь, что тот не пошлёт его подальше за сование носа не в свои дела, спросил: — Детектив Бишоп, не участились ли происшествия с телепатами? Бишоп быстро осмотрел его, задерживаясь взглядом прямо на очках, и видимо постарался рассмотреть через них глаза Скотта. Многие так делали, забывая или игнорируя тот факт, что он отлично видит через красный кварц. — Сержант Саммерс, — кивнул он, — Вам для расследования? — Нет, — честно ответил Скотт, после чего тут же покривил душой, — у меня жена телепат, а в городе странные слухи ходят, хочу быть в курсе. — Понимаю, — деловито кивнул Лукас, и пригласил его следовать за собой к его столу, на котором огромной несортированной стопкой высились папки с делами. — Из-за чёртового тумана в городе всё отребье как с цепи сорвалось, в Администрации так вообще военные всё оцепили, неудивительно, что болтают всякое. Он бегло просмотрел верхние папки, затем перешел к соседней стопке, выудил из неё парочку и дал Скотту. — Заявление о пропаже несовершеннолетнего, Квентин Квайр, 18 лет, телепат альфа-уровня, пропал около трёх месяцев назад, заявление подано не так давно директором Школы, то есть формальным опекуном, Эммой Грейс Фрост. Скотт посмотрел на фотографию паренька, на заявление, написанное от руки знакомым почерком, для вида пролистал протоколы опроса соседей и друзей, и открыл вторую папку. — Шень Ксорн, доставлен на Статен-Айленд едва ли месяц назад, был пойман при попытке пересечь границу США. Найден мёртвым по месту прописки почти неделю назад, по свидетельствам соседей, и как сам заявлял при регистрации, обладал способностью «читать умы». Пока не ясно, имеет ли его смерть криминальный характер. Фото с места происшествия не вызывало неприятного отторжения, несмотря на частичную расчлененку — просто человек, лежащий в проходе грязного общежития лицом вниз, но вместо головы и шеи — белизна костей, словно плоть на них никогда и не росла. Но вокруг ни капли крови, просто шея, словно в мультфильме, внезапно заканчивалась, обнажая белые позвонки и идеальный череп. — Его шлем? — Скотт показывает на жестянку возле тела на фотографии. — Именно. У парня вместо мозга чёрная дыра была. Так записано с его слов в личном деле. Носил этот набалдашник, чтобы никого туда не всосало. Он умер, и дыра сама собой исчезла, по-другому и не объяснить. При этом никто ничего не слышал, и это в общежитии возле текстильной фабрики! Работаю над этим, но либо висяк, либо смерть по естественным причинам. — А сёстры-телепатки? Лукас садится и ищет на столе нужные бумаги, но не находит, поэтому просто рассказывает. — Девственницы-самоубийцы, — иронично говорит он, но с какой-то невыразимой задумчивостью, — стопроцентный суицид. Давно уже меня этот небоскрёб заебал, то Братство там собиралось каждый день на разных этажах, потом вояки везде камер понавешали в центре, вроде подуспокоилось, пока туда новый лаз в слепой зоне не проделали. Затем убили и ограбили там прямо на первом этаже дилера «кика». Скотт деловито кивнул. В патруле по Центру он довольно часто проверял все выходы и входы в эту определенно самую высокую заброшенную башню в мире. — А девочки эти. Вспоминать больно. Там на крыше тоже камера висит, снимает секунда через секунду, но всё же. Они с минуту наверное стояли на краю, за защитными ограждениями, потом одна как шагнёт, за ней другие две, и исчезают с записи, как будто и не было. Опознать по останкам где кто не представлялось возможным. Директриса Фрост дала согласие на кремацию, претензий к версии происшествия не имела, дело закрыто. Он молча забрал у Скотта дела и водрузил их сверху на стопку других таких же папок. — А с женой-то твоей что? — Нормально всё, но как услышал, что телепатов убивать стали, не по себе стало. — Убивать? Это вряд ли, а даже если и так, — Лукас задумчиво почесал щетинистый подбородок, — тут статистику не соберёшь, заявления о пропаже, или донесения об убийствах или найденных мёртвыми — дело редкое. Пока нам труп на улицу не выкинут, мы и не узнаем. Никто тут уже в полицию и порядок не верит. Не переживай, сержант, телепаты ребята непростые, их так просто не взять. Вон как директриса Фрост. Когда меня переводили, конвой только об этом и говорил, как раз тогда суды над ней шли, и все газеты Америки писали на первых полосах. Несколько серьёзных обвинений на неё повесили, мол, это она отца своего заставила застрелиться, и Тони Старка тоже контролировала, чтобы он долги её компании скупил, а ничего так и не доказали, кроме махинаций с ценными бумагами. Скотт поблагодарил Лукаса и попросил обращаться, если ему потребуется что-то от его отдела или его самого, и поспешил заняться работой, обдумывая всё услышанное, а также и то, что Лукас поведал ему об Эмме. Он знал, что Эмма вернулась на Утопию по приговору суда, но понятия не имел, за что её судили. Оказывается просто за то, что она была мутантом. Конечно, состояние и власть тут сыграли не последнюю роль, но отбросив всю ненужную шелуху на выходе всё равно оставалось нетронутое ядро истины. Там, снаружи, Эмма посмела быть мутантом, волком в овечьей шкуре. И видимо жила открыто и на полную катушку, как никогда не смогла бы здесь. Сегодня у них с Джин снова разминулись смены на работе, и когда стрелки на старых часах с заводом, которые она подарила Скотту на годовщину свадьбы, отсчитали заветные 6 вечера, он совсем не торопился домой. Тяжело приходить туда, где никто тебя не ждёт. Ключ в двери заворочался, пытаясь открыть и без того незапертую дверь. Эмма приподнялась на локте, с трудом удерживая голову на весу. — Почему дверь не закрыта? — буднично спросила Ороро, вернувшаяся со своего первого рабочего дня после долгого перерыва. Эмма снова устроилась на диване, проигнорировав этот риторический, с её точки зрения, вопрос. Неужели не ясно, что она весь день то пытается поспать, то бьётся в ознобе, то мечется между унитазом и тарелкой? Утром она может и встала позавтракать, создав иллюзию неплохого самочувствия, но вот чтобы Ороро попросила закрыть дверь не слышала в ванной за рвотными позывами. Несколько дней Эмма жила у Ороро дома, каждый день решая вернуться к себе, и не находя сил отойти от кровати дальше, чем на десять метров. Чёртов «кик», Фаруку продали просроченный или поддельный? Или отчего ещё её так выворачивает и трясёт? Эмма знала, что наркотик этот непредсказуемый, но была уверена в себе и своих силах. У неё был опыт с кокаином, которым увлекались абсолютно все друзья Тони Старка, и не нюхать наркотик означало бы оскорбить хозяина вечеринки, и от этого неплохо работала голова, даже очень, и никогда не бывало последствий, кроме отказа почек у слишком уж пристрастившихся. «Кик» же в иерархии психотропных веществ явно шёл после синтетического «крокодила», который употребляли только самые опустившиеся наркоманы, и она сполна осознала его опасность ещё после смерти Софи. Но чёрт ведь дёрнул. Это всё произошло благодаря её тщеславию и гордыне. Желание вернуть телепатию хотя бы ненадолго ради мести за своих Кукушек привело к тому, что она сама могла бы присоединиться к ним. Если бы Скотт не спас. Она слышала его голос, когда была «под кайфом», и он звал её по имени, а теперь, уже в процессе этого бесконечного похмелья, ей порой казалось, и это были галлюциногенные последствия от «кика», что она слышит его голос. Что он говорит, что любит её, чего никогда не происходило в реальности, и поэтому списать это на какие-то проявления телепатии, во что очень хотелось поверить, но не получалось, ведь реальность не оставляла Эмме и шанса взять этот процесс под контроль. Её и так искорёженный мозг совсем превратился в кашу. Примерно такую же, какую сосредоточенная Ро готовила на воде для них двоих, гремя, конечно же нарочно, словно в набат, металлическим венчиком о края эмалированной кастрюльки. Каше, чуть приправленной растительным маслом, суждено было через полчаса снова быть смытой в унитаз, но Эмма покорно взяла ложку и съела всё под чистую. Ещё немного, и желудок снова заработает как нужно. — Не думай, будто я собираюсь остановиться на этом, — после ужина, вновь свернувшись на диване под махровым халатом, Эмма решила поднять тему их расследования. — Это в твоём духе, — Ороро отрешенно мыла посуду, и голос её в журчании тонкой струйки воды из крана звучал совсем как надоедливые галлюцинации. — И у меня не было мыслей бросать это дело, и уж тем более предостерегать тебя. Но если хочешь убиться об следующую дозу «кика» — делай это не в школьном общежитии, пожалуйста. Эмма не ответила. Каша в животе немного забурлила, борясь за право стать источником энергии для её тела, и по желудку разлилось тяжёлое, но отчего-то мазохистски приятное чувство. Ороро поднялась к себе, и по-видимому до утра не собиралась спускаться вниз. На улице уже была кромешная ночь, и кое-как найдя выключатель, Эмма вернулась в своё насиженное за день гнездо на диване. Вечером сознание очищалось от бреда дневных снов, да и ужин впервые не спешил покидать её тело. Чтобы убить время до сна, она вернулась к единственному возможному развлечению в доме — изучению библиотеки Ксавье. Старик фанатично собирал книги не только по генетике, биологии и психоанализу, среди его собрания была и популярная проза из школьной программы, правда уже почти вся перекочевавшая в школу. Книги старые, почти все, как одна с пометками грифельным карандашом на полях, но бережно хранимые все годы, и оттого особенно прекрасные. Имея всё, что душа пожелает, трудно найти ценность в чём-то простом и незамысловатом для всего остального мира, но здесь, на Утопии, даже такая малость дала Эмме понять важность обладания чем-то на первый взгляд незначительным. Она осторожно выудила за неприметный корешок без обозначающих надписей тонкую книгу в сером переплёте. Листы в ней были из толстой невыбеленной бумаги, и Эмма с предвкушением открыла её. Так и было — семейный фотоальбом, сохранённый сентиментальным Чарльзом ещё со старых, до-утопийских времён. Очень любопытно! Но предвкушение сменилось в её душе смутным беспокойством, когда за окном послышалось знакомое урчание тракторного мотора, который, за отсутствием иных альтернатив, был спрятан под капотом изысканного спортивного дизайна. Вот черти носят, и не сидится же ему дома со своей елейной жёнушкой, думала Эмма, смеряя грустным и насколько это возможно безэмоциональным взглядом вошедшего в гостиную несколькими минутами спустя Скотта. Скотт её вид расценил как крайне замученный, и потому все свои претензии к Эмме решил вынести на свет потом, когда той станет лучше и она сможет нормально объясниться с ним и ответить за все свои мерзкие авантюры, в которые обязательно было втянуть если не его, так Ороро. — Привет, — только и сказал он. — И тебе, — безучастно ответила сидящая на диване Эмма. — Как ты себя чувствуешь? — Как дерьмо, — она насилу отвела от него взгляд, почувствовав, что через долю секунды их глаза могли бы встретиться. О да, Эмма тоже была из тех, кого непробиваемые очки Скотта не вводили в заблуждение относительно направленности его взгляда. — Ну, то есть, как обычно, — донеслось из-за открытой дверцы холодильника. — Если тебе негде поупражняться в сарказме, — Эмма то открывала, то закрывала альбом на первой странице, поверхностно скользя взглядом по написанным вручную буквам, — вали домой. — Так я уже дома, — неожиданно Скотт сел рядом с ней на диване, предлагая ей стакан воды со льдом, второй он поднёс ко рту и в пару глотков осушил полностью. Эмма покачала головой, отказываясь, уж воды-то она выпивала в день как верблюд после караванного рейса, да дорога этой воде была одна, как и у всего остального, что она пыталась в себя запихнуть. Скотт выпил и второй стакан, но не спешил вставать и уходить. Ороро же как назло игнорировала приезд дорогого братца, усугубляя нежелательность их компании друг для друга. Альбом был действительно старый, о чем под выведенным готическими буквами заголовком «Вестчестер» говорили даты 1930-1960, написанные уже итальянским курсивом, но не с меньшим изяществом. Учительский почерк, который, как считал Чарльз, прививается не только упражнениями в прописях, но и в первую очередь лаконичностью собственных мыслей, всегда давался Эмме с лёгкостью, и, Чарльзу, или составителю этого альбома тоже. Каждая фотография была аккуратно и красиво подписана, даты выверены вплоть до дня, в котором были сделаны снимки. — Давно я его не видел, — Скотт указал на альбом в её руках, — его мать Чарльза собирала. Эмма протянула альбом ему, но вместо того, чтобы взять, Скотт придвинулся ближе и начал листать страницы с фотографиями, пока Эмма держала серый переплет. — Эта моя любимая, — он ткнул пальцем в чёрно-белую фотографию. — Чарльз не раз говорил, что этот подарок он ждал целый год. Первое издание тетралогии Уайта, и мы должны были быть особенно аккуратны с ним. На фотографии у основания явно огромной и роскошно украшеной рождественской ели, таких, каких ставили каждый год и в доме её отца, сидел мальчик лет десяти и с довольной улыбкой показывал снимающему его только что открытый - разорванная оберточная бумага лежала тут же, на полу — подарок — книгу, на полосатой обложке которой крупными буквами значилось «Король былого и грядущего, Т. Х. Уайт». Но рассмотреть молодого Чарльза как следует Эмме не удалось. Скотт, буркнув вдруг что-то под нос, резко залистал страницы к началу, и остановился лишь на заглавной, где было выведено название альбома и даты. Затем снова к фотографии, к слову, оказавшейся в альбоме на последнем развороте - дальше следовала лишь фотография новоанглийского поместья, и еще примерно двадцать пустых плотных страниц, так и не дождавшихся, пока на них приклеют снимки. Она все так же держала альбом, а Скотт снова дёрганно листал страницы к началу. — Вестчестер, — он провел пальцами по надписи и посмотрел на Эмму, — Уайт! — Ну и что? — она вынужденно посмотрела на него, встретившись взглядом с его почти неразличимыми за очками округлившимися от какого-то лишь ему ведомого понимания происходящего глазами. — В завещании Чарльза! «Округ Вестчестер, Вокзал Уайт — Плейнс, ячейки 0345, 0209»! Конечно, в реальности там ничего не могло быть, ведь это была загадка, шифр! — И ответ, получается, в книге?