Коронация

Если бы вы спросили у Ороро или Джины, или даже Эммы Фрост, какая черта Скотта Саммерса без сомнения характеризует его как человека, каждая из них могла бы ответить вам — Скотт может быть до ужасного упрямым и настойчивым, непробиваемым моралистом и даже чуточку безбашенным, но когда случается настоящий пиздец, Скотт Саммерс всегда спокоен, сосредоточен и точно знает, что надо делать. Сейчас же Скотт, едва затолкав Реми на переднее сидение и заведя двигатель Понтиака, газанул с места, мало представляя план действий. Он просто вёл машину к своему дому. — Mon ami, — Реми вжался в кресло и сполз вниз, нащупывая ремень безопасности у двери, — может, чуточку потише? — Помолчи, — Скотт всё же сбавил скорость и дёрнул переключателем скоростей. — Я не могу, — вдруг сказал Реми, — от тишины голова гудит. Видел, да? В колбе. Это была… — Джина. Моя жена. — Ты уж прости, я её всего один раз видел. Она, конечно, высший класс, я даже подумал: «Какого хрена?!» Такие женщины и мне не дают, а уж задротам, вроде тебя, — Реми дёрнулся, когда Скотт резко повернулся к нему, — Прости, прости, приятель, но давай признаем правду, она птица совсем не твоего полёта. А уж Эмма, у тебя ж и с ней было, я же вижу, как между вами воздух искрит… Как тебе это удаётся? Скотт не стал отвечать, он резко повернул на перекрестке, и кратко улыбнулся, когда Реми слегка приложило о дверь. К сожалению, это не помогло заткнуть его дольше, чем на пару секунду. Потирая ушибленное плечо, тот снова затараторил со своим невыносимым глотанием половины букв: — Я как не пытался, ничего не выходит. Даже моюсь каждый день, ну! А теперь ещё глаз потерял. — Так заставил бы Эссекса поискать его. — Скотт чуть не засмеялся, но быстро взял себя в руки. Истерику он старательно подавлял ещё на подлёте. — С каких пор ты шутник такой? — Реми, кажется, обиделся, но и это не заставило его закрыть рот. - Может, я теперь настолько жалкий, что это сработает, и Шторми упадёт в мои объятия и утешит беднягу Гамбита, хм-м-м? Mon Dieu! Это невыносимо, знаешь, так сильно хотеть кого-то, хотя это абсолютно иррационально, и не иметь даже возможности высказаться… Красноречие Реми смогло отвлечь Скотта, и хоть разговор, видимо, шёл об Ороро, за что каджуну не помешало бы дать пару затрещин, Скотт лишь горько кивнул и сказал, удерживая перед глазами образ Джины, живой и смеющейся, а не той, до странного юной, из подпольной лаборатории Эссекса: — Я знаю. Реми сощурил красно-чёрный глаз, и подозрительно долго молчал, разглядывая Скотта. Но поток его речи прорвался сквозь плотно сжатые губы с новым неиссякаемым рвением. — Так это я теперь Циклоп. — Он указал на отсутствующий глаз. — Может, поменяемся, а? Побудешь Гамбитом немного, смотри только, чтоб никто тебя не прирезал, спутав с Реми. О! Я знаю, знаю, что тебе подойдёт, слушай. Ва-си-лиск. — Реми театрально развёл ладони, растопырив пальцы, — Можешь не благодарить! Понтиак затормозил относительно плавно, но Реми все равно качнулся вперёд, едва успев вцепиться руками в подлокотник. Они остановились у многоквартирного дома с высоким крыльцом, такого привычного и знакомого до малейшей трещинки, но сейчас вдруг повернувшегося к Скотту зияющими пустотами оконных дыр и мрачным оскалом подъездной двери. Он сглотнул накопившуюся во рту слюну и, открыв дверь, до смешного нелепо вытащил своё длинное тело из машины. — Жди здесь. И не кури в тачке. Сердце ухнуло и на секунду провалилось куда-то вниз, когда во внутреннем кармане куртки не нашлось ключей, но, к счастью, они уютно устроились в джинсах, не давая о себе знать. В квартире, которую Скотт покинул чуть более полусуток назад царили полумрак и беспорядок: бумаги, рассыпанные по обеденному столу и по полу светлыми пятнами, заполненная грязной посудой раковина угадалась скорее по запаху, и, конечно же, рассыпанные у стены осколки стекла, окружившие одинокую разбитую фоторамку на полу. — Джина? — их дом, обычно наполненный её незримым присутствием, ответил ему недружелюбным и отчуждённым молчанием. Скотт проверил спальню и вторую комнату, в которой у окна стоял лишь письменный стол. В них, кажется, он не заходил уже сотню лет, и наверняка видел их в последний раз. Он надеялся, что это было ошибочным предчувствием, от которого не удалось отмахнуться так просто, и очень боялся, что чутьё не подводит. Фотография на полу, когда он вернулся в гостиную, приманила к себе, и Скотт не стал сопротивляться. На качественной бумаге, приятный глянец которой ласкал пальцы, когда-то, очень давно, в мире, в котором Скотту не было места, кто-то проявил счастливое семейство Грей, отмечавшее десятилетие любимой дочери. Рыжая Джинни в центре большого семейства довольно улыбалась возле большого торта с только что задутыми свечами, и каждый её родственник вокруг стола поддерживал этот настрой. Даже золотистый ретривер, попавший в самый угол кадра, открыл пасть в довольной, свойственной собакам, улыбке. У них с Чарльзом и Ороро было много счастливых и не очень воспоминаний, бывали даже подобия классических празднований дней рождения и праздничный пирог на юбилей Чарльза, но фотоаппарата, чтобы запечатлеть это, у них никогда не было. Скотт погладил волосы девочки на снимке, и тут же одёрнул пальцы, когда в голове вспышкой пронеслись открытия этого дня. Он положил фотографию на стол и присел, чтобы собрать рассыпанные по полу документы. Бросил их небрежной стопкой поверх других и собрался звонить к Джин на работу, когда заметил знакомое злосчастное имя на одном листе. Бланк «Семейного врача» Натаниэля Эссекса. «Дорогая моя С превеликим удовольствием сообщаю Вам, что наш с Вами гениальный и единственный в своём роде проект входит в свою завершающую стадию, и скоро, уверяю Вас, очень скоро, Вы получите желаемое. Надеюсь лишь, что в будущем Вы позволите быть и дальше скромным наблюдателем Ваших успехов. А пока передаю Вам все анализы, распечатки аппарата жизнеобеспечения и моё почтение. С уважением Ваш покорный слуга Натаниэль» Вот только «Дорогая моя» было зачёркнуто карандашом, и рядом с ним рукой Джин подписано «Нова». Форт Уодсворт был безнадёжно заброшен как только Статен Айленд из нью-йоркского боро превратился в квартал мутантов. Когда-то он был частью истории Америки, объектом исторического наследия, за которым следили и не давали ему стать той опасной помойкой, которой он был теперь. Мутантам, понятное дело, до старого форта дела особого не было. Здесь, по слухам обитали Морлоки, банда мутантов, живущая в канализации, и Скотт показал Эмме это место когда-то лишь за тем, чтобы напугать и посмеяться над ней, верившей городским легендам. Эмма верила им не зря. Она оставила машину на обочине и по поросшей сорняками земле направилась к полуразрушенным воротам Форта. Песчаные кирпичи осыпались с одной стороны, когда она приблизилась, и Эмма, преодолевая ворота, приняла алмазный облик. Бывшие когда-то казармы и караульные помещения теперь смотрели бездверными полукруглыми глазницами, и не было в их взглядах ничего, кроме боли запустения. Внутри пахло землёй и близким морем, но не свежим бризом, а застоявшимся в доках и отравленным ядовитыми водорослями мелководьем. — Квентин Квайр! — хрустальный голос Эммы эхом отразился от стен. Ответа не последовало, и ей не хотелось кричать снова. Морлоки и правда могли быть поблизости. Но если она хотела найти Квентина, стоило, во-первых, обыскать форт, а во-вторых, воспользоваться телепатией. И оба этих действия ставили Эмму в уязвимое положение. Она боялась услышать этот пробирающий до нутра голос, но пугали не его слова, и не пронзающий всё существо эффект от них, Эмму пугала неизвестность. Или, если уж быть честной до конца, она боялась истины. Она не хотела знать, сходит ли она с ума, зовёт ли её убийца Кукушек, или, Господи упаси, и правда некая космическая сущность общается с ней. Или все три случая разом. «Мисс Фрост!» Едва сменив облик, Эмма вскинула голову. Голос Селесты она узнала сразу — он был стальным, как будто в подражание ей самой. «Эмма!», — теперь Минди. «Мисс Фрост», — мягкий окрик Фиби вынудил Эмму оглядеться. Про себя она молилась, чтобы это не оказалось очередной ловушкой телепата, в которые в последнее время Эмма попадалась слишком часто. Но теперь с ней рядом не было никого. Не на кого было надеяться и некого было взять за руку, если станет тревожно. Ветер засвистел, гонимый морем сквозь щели старых каменных стен, и Эмма съёжилась, зарываясь в чёрное пальто. «Эмма…», — на этот раз Ксавье. — Хватит — приказала она. Но это не помогло. Её имя раз за разом раздавалось со всех сторон, разными голосами знакомых и родных, и Эмма снова превратилась в живой алмаз. Обыскать форт следовало с верхнего уровня, постепенно опускаясь ниже. В боковой башне лестница совсем обрушилась, и Эмме пришлось искать другую. И пока она карабкалась по насыпанным горам земли, оставшихся после оползней или незаконченных строек, петляла между полутёмных пустых комнат и продиралась сквозь наросшую сквозь землю траву, она не услышала больше никаких посторонних звуков. Значило ли это, что Квентин таким образом звал её? А она струсила и закрылась, боясь… кого? Саму себя, или призраков в своей голове? Её бывший ученик был где-то здесь, и нуждался в помощи, не долг ли её, как учителя, открыться ему навстречу? Одёрнув себя, Эмма снова уверилась в том, что осторожность тут не лишняя. И, как только она забралась на верхний этаж по рассыпавшейся под ногами старой лестнице, ветер снова врезался в стены старого форта, свистя через узкие пустые бойницы. И, ей это послышалось? Смех, очень тихий. Или плач? В узкой казарме с полукруглым потолком, очень тёмной, поскольку бойница была чем-то заслонена, Эмма шла, широко разведя руки в стороны, шаря ими, словно слепая. Она шла медленно, слушая каждый издаваемый ею звук, пока не упёрлась во что-то гладкое, словно стекло. Эмма погладила невидимую преграду руками, подождала, пока глаза привыкнут к полумраку, чтобы убедиться. Телекинетическая стена. А за ней, в самом углу, сгорбленный силуэт в позе эмбриона. — Квентин, — позвала она, надеясь, что стена эта звукопроницаема. Силуэт поднял голову, и смотрел на неё, она чувствовала, пристально, стараясь увидеть больше, чем позволяют глаза. — Мисс… Фрост… — донеслось как из-под воды. Стена, разделяющая их, растаяла, и Эмма подошла ближе, пнув ногой груду пустых консервных банок. Она опустилась на корточки возле Квентина, закутанного в колючий свитер, и приобняла его одной рукой, другой зарывшись в его волосы. — Это Вы, я знаю, — хихикнул он ей на ухо, — Вы когда такая, никаких мыслей нет. Как чёрная дыра, - он снова слабо хихикнул и стал раскачиваться взад-вперёд. — Я здесь, — она попыталась его успокоить, но он, кажется, не слушал. — Что случилось, Квентин? — Чёрная дыра, да, — горячо зашептал он, — вот так и ходите. Так безопаснее. Никто не найдёт. Эмма отступила, потянув Квентина на себя, тем самым приглашая его встать, но он вырвал руку и снова зарылся в угол. Волосы и одежда его были грязными, а количество мусора вокруг прямо указывало, что Квентин прячется тут уже давно. — Пойдём со мной, — попросила Эмма, — я отвезу тебя в школу. — Нет, — оказывается, Квентин прекрасно её понимал, — нет-нет-нет-нет. Вы не поймёте, мисс Фрост. — Что не пойму? — Эмма вернула себе человеческую форму с усилием. — Телепатия вернулась. В доказательство слов она ласково коснулась его сознания своим, но тут же была ментально щёлкнута Квентином, как кнутом. — Я думал, мне приснилось, — он поднял голову, — что Вы искали меня. Я думал, это она притворилась Вами и пришла за мной. — Она? — Я не могу! — Квентин затрясся, схватившись руками за волосы и натягивая их, нарочно причиняя себе боль. — Знаете, что Кукушки кричали, когда летели вниз? Знаете?! Они звали Вас! Так громко, что услышали бы все, кто мог услышать. Я слышал. И Ксавье слышал. Это он, помог им, отвлёк её на себя… Квентин завыл, не сумев сдержать слёз, и снова стал качаться, пытаясь успокоиться. Он боролся сам с собой, и, кажется, судорожно о чём-то думал. Эмма села рядом. — Она залезает в головы телепатам? — Тихо спросила Эмма. Квентин яростно закивал. — Она запрещает рассказывать о себе? — Снова кивки, сопровождающиеся горькими всхлипами. — Ты спрятался, чтобы тебя не нашли? — Медленный кивок. — Что ей нужно? — Сила. — Квентин вдруг повернулся и прямо в ухо шепнул — Если телепатия вернулась, то Вы видели, о, точно видели. Огонь. Мир сгорает, Мисс Фрост. И она, она хочет себе эту силу. Квентин трясся, очевидно, сказав слишком многое, и если в его разуме стоит блок на выдачу подобной информации, то прямо сейчас его мозг испытывает колоссальный стресс. Эмма стиснула его в объятиях, игнорируя запах давно немытого тела. Но лучше не стало, Квентин был жёстким, как сталь, мышечный спазм сковал его, и Эмма снова попыталась помочь ему телепатией. — Нет! — заорал он, не пуская её дальше фонового ощущения. — Она не должна знать! О Вас! Но! Вы! Можете узнать о ней! Слушайте, Мисс Фрост, я скажу один раз… Его колотило, тело сопротивлялось приказам разума, кровь пошла носом, и Эмма попросила его остановиться, прижимая со всей силы к себе. — К… Ка… Н... — Молчи! — рявкнула она. — К… КАССАНДРА Н-НОВА!