Я постараюсь не уничтожить тебя 2: Китайское сердце

Семен тщательно перечитывал историю болезни гипертоника Пыркина, когда сзади подошел Быков, обронив скупое: — Люба — ключи от старой процедурной! Да, той которая в левом крыле. — И потом уже Лобанову: — За мной. Сёма, как обычно, скрутил документ в трубочку, засунул его в карман халата, и бойко пристроился следом. Достойного шествия, увы, не вышло. Получилось лишь семенить за твердым шагом заведующего и безмолвно открывать рот, пытаясь выспросить хоть что-то. Андрей Евгеньевич завернул за угол, огляделся по сторонам, открыл процедурку. Желание силой затолкать в нее интерна пришлось приструнить в целях маскировки. Он ненавязчиво кивнул и интеллигентным жестом пригласил парня войти. Тот повиновался. Сама обстановка, пыль и легкое амбре затхлости (вместо привычной хлорки) очень сильно намекали на то, что конкретно этот кабинет редко пользуют по назначению. Сёма призадумался: а что попадает под определение "по назначению" в его, с катушек слетевшей, жизни? Но вслух произнес ожидаемое: — Я сегодня на процедурах? — Почти. — В смысле? Быков начал расстегивать халат, начиная снизу: — Просто развернись и облокотись о стол. — Вот так просто? — Ну, мы всегда можем заказать курьером клубнику, бутылочку Шардоне и прочие сопли, если хочешь... — Можно и Шардоне, лишь бы не Курвуазье. — Семен фыркнул и развернулся к столу. Логика, конечно, в этом есть — утро, время обхода, мешкать нельзя... И все же... — С чего так негаданно? — чуть резче, чем хотелось, спросил Лобанов. — Будем считать, я соскучился. — Быков прижался к парню вплотную, зачем-то принюхиваясь к нему. Семен приосанился — на сколько это было возможно в его положении: — Я со вчерашнего вечера ни одной сигареты не скурил, и знаешь что... — он попытался заглянуть начальнику в лицо. — Заткнись, Сёма. — Быков развернул его, что тоже, пожалуй, вышло грубовато, и запустил руки под интерновский халат, вытаскивая из штанов подол клетчатой, не глаженной рубашки. Сухие ладони обняли прохладный живот... — Умолкни... — Почти прошептал он. Пальцы поднялись выше к груди и Лобанов вздрогнул, прислушиваясь к участившемуся пульсу. — Как прошла ночь? — Как перед прыжком... с парашюта... У тебя... как? — Ночь прошла хорошо. А вот день не заладился. — Андрей Евгеньевич ловко расстегнул его ремень и приспустил штаны, проделывая то же самое и со своими. Смазка, заботливо нанесенная где надо, отправилась назад в карман. — Готов? — Блин... Как перед прыжком с парашюта. — Ну, дело твое. — Он вошел. Не резко, но настойчиво. Семен сгорбился, оставляя на пыльном столе борозды от напряженных пальцев. Со второй фрикцией он всхлипнул, пытаясь, чтобы-то ни было, не шуметь. Быков глубоко задышал, тоже, очевидно, стараясь не издавать лишних звуков. Его пальцы больно впивались в бока, но эта боль тут же растворялась в той, которая разрасталась ниже поясницы. Сёма всхлипнул еще раз и уперся одной рукой о стену. Он знал, что у Быкова сейчас раздуваются ноздри, губа закушена и он, с настойчивостью маньяка, пытается сделать каждый толчок еще более глубоким. С ним так бывает — когда что-то не ладится. Когда мир в очередной раз — дерьмо, люди — тупицы, и все идет совершенно не по плану... Что ж случилось-то спозаранку? Какой мудак успел довести его до тихой ярости? Интерн наступил на горло своей гордости, понимая, что в таком состоянии Евгеньевич кончит быстро и взаимным это не будет. Здесь главное не думать лишнего. А еще лучше — не думать вообще... Быков вздрогнул и излился в Семена. Тот лишь успел скользнуть рукой по стене и завалиться на стол, принимая на себя вес заведующего, замершего на несколько секунд, чтобы перевести дыхание. — А ты и вправду не курил, — запыхаясь, констатировал Быков, одновременно выходя, — сегодня, по крайней мере, точно. Лобанов запнулся от секундной боли: — Гово... Говорю же... И вчера тоже. — Молодец, Сема, горжусь. Историю болезни больше в карман не засовывай. Посмотри, во что она превратилась, — он кивнул на передавленную папку, аккуратно застегивая ширинку. — Займись этим, а потом сделай кардиограмму Лихачеву из 4-й. Быков одернул халат и засунул ключ в замок, намериваясь открыть дверь. — Ну надо же, я забыл ее закрыть... Ты, Сёма, как в воду глядел, когда про парашют вспомнил — мы не то что запаску, мы и основной-то не надели. — Он выглядел много расслабленее и счастливее. — Давай — на выход, больные ждут. Сёма машинально повторил движения Андрей Евгеньевича, точно так же приглаживая халат, и растерянно вышел следом. Пользуясь моментом, пока Быков копошился с замком, он ненавязчиво наклонился над его ухом: — Я сейчас положу большой и толстый на тот факт, что ты меня тупо оттрахал и на то, что мне теперь пол дня придется гулять по больнице с твоей спермой в жопе, но вот с чего вдруг случился такой прилив необоснованной страсти я, как пострадавшая сторона, имею право знать. — Все то вы, молодежь, на рожон лезете! И тут же ж, как обычно, никто не знает свои обязанности, но каждый знает свои права!!! — нарочито громко продекларировал он. — Доброе утро, Софья Михайловна. Зайду в педиатрию обязательно, как и обещал! Семен багровел на глазах. — Давай, Сёма, иди работать. Потом поговорим. — Нет, мы поговорим сейчас, — поднаторел интерн, загораживая дорогу. Андрей Евгеньевич деланно вздохнул: — Ну вот не мог ты начать разговор в процедурке, а? Нет, тебе на людях лясы точить охота! — Я жду. — Был разговор у меня с Кисегач с утра. Не приятный. — Он поджал губы: — Вывела. — Как так, вывела? Тебя? — Согласен, ситуация не стандартная. В общем, зовет меня к себе жить. И чует мое сердце, не спроста зовет... Я белку, как облупленную знаю. Она бы меня пирожками, пловом и прочей лабудой откармливать начала, прежде, чем в лобовую атаку перейти. А тут, как с цепи сорвалась... — он беспокойно постучал пальцами о спинку, стоявшего рядом, инвалидного кресла. — Думаешь, догадалась? — Сплюнь, Сёма. Но, если хочешь знать мой ответ, то такая мысль проскользнула. — Я прям сейчас процитирую классика: "Беда-а-а..." — Ладно-ладно, рано в припадках биться. Если подумать, какие у нее предпосылки? А никаких. Пересечешься с ней, веди себя как обычно, понял? Интерн кивнул. — И следи за походкой. А то и впрямь как-то неожиданно вышло... — Быков ощерился своей коронной улыбочкой, за которую половина больницы мечтает его убить. — Я вот прям сейчас тебя прибил бы... — процедил сквозь зубы Лобанов. — Еще успеешь. Все, работать! Живо! Труба зовет! Арбайтен-арбайтен! Семен скрылся из виду со скоростью света. Ускакал сайгаком — стремительно и быстро. Слишком быстро, чтобы заметить ошарашенное лицо Кисегач, отражавшееся в стеклянной витрине пожарного щита... Не заметил его и Андрей Евгеньевич, довольно зашагавший в педиатрию. В конце концов, с "огородником" хирурги действительно справятся и без него. А для всего остального есть интерн.

***

У главврача шагать уверенно и быстро не получилось. Она сделала пару шагов на ватных ногах и сползла по стене, закатывая в изнеможении глаза. Ее спонтанное, отчаянное решение все же продолжить разговор с Андреем вылезло боком. — Что с Вами, Анастасия Константиновна?! — спохватился санитар Павлик, проходивший мимо. — Все хорошо, Паша, все хорошо... Иди работать... — обратилась она куда-то влево, при том, что Павел стоял справа. — Давайте я Вас отнесу... Нет, подождите... — он завидел то самое инвалидное кресло и через секунду усадил в него Кисегач. — Поедемьте к Быкову. — Нет! — на это "нет" у нее ушли почти все силы. — К Купитману... И на грузовом лифте. Я не хочу лишнего внимания. — Она запрятала лицо в руку, пряча от окружающих не только свою личность, но и свои слезы. Иван Натанович, вопреки ожиданию, не пил коньяк, а честно возился с документами, заполняя их ровным, мелким почерком. Появление в кабинете санитара с главврачом в инвалидном кресле заставили его лишиться слов, закрыть глаза, открыть глаза, проморгаться, на секунду решить бросить пить, и только потом выдать дрожащее: "Боже, что случилось?.." — Увидел Анастасию Константиновну сидящей на полу в правом крыле терапии. Она попросила привезти ее к Вам. — Спасибо, Павлик, я дальше сама расскажу. Помоги мне... — она позволила поднять себя под руки и провести до дивана. — Возвращайся к работе. И еще... — Я понял, Анастасия Константиновна — никому, — он совершенно по-киношному изобразил зиппер вместо рта и, со всей простотой больничного санитара, добродушно подмигнул. — Спасибо. Я правда очень ценю это и, конечно же, не забуду... — похвала вышла скупой и официальной, но оттого не менее искренней. Санитар вышел в коридор и Купитман тут же закрыл за ним дверь на ключ, памятуя о Настиной скрытности. — Что?.. Что случилось?! — негодовал он. — Я ждал тебя еще час назад! У тебя простуда? Температура? Переработала?.. Почему у тебя глаза на мокром месте? Что-то случилось с Андреем?! — Похоже, Ваня, что-то случилось со всеми нами... Но, с Андреем в первую очередь. Нет! Не звони ему! — ее ладони, мокрые и холодные, обхватили его запястья, — Достань лучше коньяк. Разговор предстоит не из легких. Купитман сглотнул, заглянул в прозрачные от слез глаза и чисто еврейским чутьем все понял. Теперь осталось не напиться в дребезги и не проболтаться. По спине побежал холодок. Он вдруг подумал, что никогда, на самом деле, и не понимал всю сложность ситуации до этого момента. Всегда казалось, что Андрей контролирует происходящее, продолжает играться в свои игры, ходить по краю и так виртуозно водить всех за нос. Выходит, доводился?.. Ну что же, хозяин — барин. На небольшой столик были поставлены выпивка и нехитрая закуска. Настя заливала — и коньяк в горло, и, задушенные слезами, рассказы о том, что Быкову на нее совершенно наплевать, сходиться он с ней не хочет и вообще, живет, как не понятно кто, с одними, ему известными, ценностями. А вот сегодня, по ее словам, он с Лобановым зашел в старую процедурную, что-то там делал минут пятнадцать и потом вышел, ведя престранный разговор. Главврач опрокинула еще один фужер и Натанович понял, что из них двоих первой накидается она и, слава Яхве, хоть по этому поводу не надо переживать. — Спроси меня, о чем они разговаривали?.. — всхлипнула Кисегач. — О чем же? — беседа по-прежнему походила на глупый бабский треп, но, старого венеролога не покидало дурное предчувствие. — Быков рассказал Лобанову о том, что сегодня я предложила ему переехать ко мне! Лобанову!!! Этому... идиоту! Этому сопляку-переростку!!! — Ну-ну, Настя, успокойся. Не такой уж он и сопляк... И жена у него есть. — Так он же с Олей не живет... Они же разбежались! Господи, вот сейчас все складывается в идеальную картинку. — Нет, не складывается! Они могли просто подружиться. Посмотри сама — все интерны разъехались. А в процедурную они пошли, чтобы... чтобы... выпить! Снять стресс! Ну ты же знаешь Андрея, его причуды... Настя смотрела на собеседника округлившимися глазами. Она даже отодвинулась от него, словно тот бред, который он нес, мог физически ее ранить. Вдруг стало ясно, что Купитман ей — не союзник. Что он сидит сейчас перед ней, нервно заламывает пальцы, подливает выпивку в фужер и бегло посматривает на мобильник, думая, как бы позвонить Андрею... Она ему — о том, что они перешли на "ты", и об этом пугливом "думаешь, она догадалась?". А он ей: "Да ладно, сдружились учитель и ученик! Чем черт не шутит?!" Она ему — каждую деталь диалога дословно. Он ей — и про слуховые галлюцинации, и про магнитные бури, и про 29-й лунный день... Венеролог еще что-то говорил... Кисегач медленно опустилась на спинку дивана, закрыла глаза и сосчитала до десяти, стараясь заглушить внутренним голосом внешние звуки. Сейчас все будет хорошо. Сейчас она соберется и скажет, что Ваня, конечно же прав, что надо быть полной дурой, чтобы подумать о таком сраме. Во всем виновата усталость, которая сильная, постоянная и очень-очень хроническая, и вообще — это все происки современных СМИ, которые как не о гей-парадах, так о Гейропах всяких трубят, забивая людям голову несусветной ересью! Открыла глаза. Сказала. — Ну, вот видишь, Настенька! Я так и диагностировал, всему виной твой трудоголизм! — ей показалось, что старый еврей сейчас перекрестится от облегчения, — Отдохнуть надо. Развеяться! — Так и сделаю, Ваня. Вот, сейчас пойду и оформлю себе отпуск! — очень слабая улыбка закрепила сказанное. — Ступай, ступай... А я за работу примусь. Сама видишь, дел невпроворот... А ты дойдешь или, может, Павлика позвать? — Дойду... — Главврач лениво отмахнулась, повернула ключ и растворилась в больничной толпе, не желая и дальше откровенничать с тем, кто казался ей теперь чужим и не знакомым. Никто не сказал Ивану Натановичу, что отпуска никакого не будет, потому что ей, попросту, не с кем ехать. Никто не сказал ему, что если она поедет одна, то точно наложит на себя руки. Или — попытается, что еще хуже, наверное. Но, самое главное, никто не сказал ему, что этой ночью, когда, следуя обещанию, Андрей все таки приехал к ней, он тихо простонал во сне, а потом сказал еле слышное: "Сёма... Не останавливайся... Господи... Как хорошо... Лобанов..." Потом он сбивчиво просил своего интерна нагнуться, обещал, что будет аккуратен и рассказывал тому, какой он узкий и горячий... Настя до утра просидела под душем, пытаясь спастись от озноба. А затем выскочила ни свет, ни заря из дома, чтобы не видеться с Быковым, и долго каталась по городу, прежде чем надет на лицо маску уверенности и спокойствия, и подъехать к месту работы. А потом она, пьяная, шла из купитманового кабинета, горько улыбалась сама себе и думала: как же это все-таки забавно, когда весь мир против тебя. А потом была потеря сознания в паре метров от собственного кабинета с последней мыслью: "...вот бы не очнуться..."