little talks

Ровно на обложку журнала. Столько страсти может выплюнуть из себя Ким и закрыться в плотный вакуум, сотканный из миллиона противоречивых «Нет» «Нет» себе Хёна сказала когда-то очень давно, сказала — завязала в плотный черный мешок и спрятала у бабушки в саду под кустами дикой редьки. Редька зрела, цвела, обсыпалась и снова начинала свой бесконечный цикл. Хёна тоже цвела, зачем-то обрастала тяжелыми стальными решетками и с каждым днем все больше и больше обсыпалась от холода в неизведанные миры — в никуда. Потому что в этом мире у нее была простая блузка в красный горошек (как будто это важно) и нелепая жизнь в три ключевых слова: Снимайся. Улыбайся. Прячь… все то, что ты из себя представляешь, потому что это никому, абсолютно не интересно. Наверное, так было каноничнее всего, простые правила незамысловатой игры, но что-то пошло не так, не прижилось, не срослось. Когда-то ставившая конкретные цели девочка покрылась плесенью, обросла мхом и затухла, как забытая кружка молока. Алес, екстремо, фино, крах, стоп. Пять. Ровно столько значений слова конец Хёна насчитывает на разных языках мира, когда понимает, что дальше дороги нет. Но. Первый раз они встречаются на какой-то абсолютно кислой тусовке, Хёну слепят прожекторы, глушат динамики и выворачивает печень швами наружу дешевый алкоголь, Сохён — просто тут не место. Первый налет пудры на детском лице, вычурные шмотки, не скрывающие пока еще не растраченное тепло и безумные потерянные глаза так и магнитящие к себе стальные решетки, исполосовавшие грудь, но, наверное, так должно было случиться, циклично и банально, девушка теряется в ревущей толпе и Хёна вновь говорит себе: «Нет». Вечер заканчивается, по давно налаженной системе, в захудалом мотеле за углом с очередным «мачо», который вывернет весь ее мир наизнанку под слабое «только не прикасайся», потому что своим чувствам она сказала заезжанное: «Нет» в тот момент, когда отец поставил совсем еще юную девчонку под свет софитов и лоснящиеся улыбки фотографов сказав — Так надо И Хёна встала, сама присыпала яму зарывшись в неё по колено, потому что «надо». В следующий раз они встречаются в отделении банка, на Сохён — серая форменная юбка и абсолютное отчуждение в глазах, скользящих по людям как по не совсем обязательным элементам ее жизни. Она вежливо улыбается всем и всюду, почтительно кланяется и Хёна отчетливо слышит, как с каждым наклоном в Квон Сохён что-то лопается, хрустит и выступает кровавым потом на невидимой части души. И вроде бы надо что-то сделать, подписать договор и уйти потому что, Хёне совсем не нужна программа финансирования молодой семьи, ипотека и прочая ерунда которую предлагают нормальным людям со стабильным восприятием жизни и собственного я, да и половина офисных значений ей чужда и не знакома, но взгляд произвольно поворачивается в сторону отдела ипотеки и что с этим делать она не знает. Но одно она знает точно — здесь Сохен тоже не место. В мае Хёна встретит её на остановке, выловит потерянный взгляд в толпе и набравшись космической смелости, дернет девчонку из толпы тихо шепча: Я знаю, где тебе место. Сохён не пугается, не грозит вызвать полицию, лишь слабо улыбается словно давно ждала и сжимает практически призрачную руку Ким, которой впервые хочется убрать частицу «не». Чуть больше бесконечности. Столько «уродливой» любви прогрызает Сохён как червь медовое яблоко с тех самых пор, как она видит Ким Хёну в клубе. Все вокруг нее светиться каким-то сказочным ореолом и вовсе не потому, что Квон Сохён — маленькая мечтательница, а девушка по ту сторону танцпола за гранью ее сознания. Вовсе не поэтому. Толпа без стеснения гудит, разглядывает ее как музейный экспонат и перешептывается о том, сколько в ней страсти, тонет в пошлости и только Сохён хочется подойти и согреть, потому что нет там никакой страсти ни в чем, не в заметно трясущихся руках, от несуществующего холода, ни в том, с какой брезгливостью и болью в глазах она всем улыбается и отшатывается все дальше к выходу из клуба из себя. И словно время замирает где-то между остановкой, неловким: наверное, надо представиться? — Не надо. И всем окружающим миром, поставленным на паузу, оставив лишь бесшумное и чистое небо. Сто двадцать четыре часа или чуть больше. Столько времени они, пропускают сквозь пальцы не разжимая рук. Сохён словно подбирает ключи к замкам на решетках, ледяной волной смывая косметику с ее лица, оставляя в зеркале ту самую Ким Хёну, что не знает обжигающего огня софитов. Ту, у которой щеки покрываются девичьим румянцем, а взгляд теплеет и непокорные руки разжимают рефлекторные кулаки. Ким как-то теряет счёт дням, обрастает броней, отбивает все эти тошновторные: Ты себя закапываешь, зачем тебе эта девчонка? Ты строишь иллюзии, очнись! Зачемпочемуотчего. и просто теряется в водовороте вопросов на которых ответов никогда и не существовало. Спотыкается об лоскутки своих же сомнений, взрывается вулканами и всё пытается сказать «нет», но разбивается об плотную стену тихого, умиротворенного «да», врастающего глубоко под кожу, туда, где никакая наждачка не достанет и не вырвет серую бесформенную юбку и не растратившее все свое тепло глаза. И все же Ким боится до одури того, что не сможет дать всего-этого в ответ, потому что вся ее любовь сгнила у бабушки в саду под редькой. Сохен привозит ее на съемки, греет руки, шепчет: выпусти себя на свободу и показывает средний палец всем перешептываниям за спиной, словно так было всегда, так надо. За космические доли секунд, еще месяц назад незнакомая Квон Сохён стала сосредоточием чего-то не осязаемо близкого, со вкусом теплого майского дождя и всех невыплаканных слез. Искрящее вспышками и не дающее Хёне сказать себе привычное нет, потому что шторы в квартире больше не закрываются, а кофе в кофейнике не заканчивается никогда. Жить как хочет. Именно так решает для себя Хёна сажая в горшок ростки некогда закопанных чувств.