Амулет синигами

Двое суток прошли в тяжёлом забытьи. Я не воспринимал ничего из происходящего вокруг. Когда же очнулся, мама строго-настрого запретила рассказывать кому-либо о настоящей причине гибели Дзиро. Но я бы при всём желании не смог объяснить подробностей. Я помнил, как из моих рук вырвался огонь, а дальше в сознании воцарилась пустота. Попытки восстановить в памяти остальные события вызывали пульсирующую головную боль. Я успел увидеть, что бесчувственную Йошико унесла на руках Обата-сан, но каким образом мне самому удалось вернуться домой, я позабыл. Именно это я и сообщил полицейским, явившимся побеседовать со мной. Они ушли, не задав дополнительных вопросов. *** Поднявшись с постели на третий день после трагедии, я доковылял до дома Йошико, но госпожа Обата впервые за всё время нашего знакомства отказалась впустить меня. Я приходил каждый день утром и вечером, но у матери моей подруги постоянно находился благовидный предлог, чтобы не позволить увидеться с её дочерью. Спустя неделю отец забрал нас в Коива. Обата-сан так и не позволила мне попрощаться с Йошико перед отъездом. Лишь через полгода я узнал, что о случившемся тогда моя подруга никому не рассказала, ссылаясь на потерю памяти. Полиция провела тщательное расследование, но, поскольку Йошико-тян молчала, никаких новых фактов не обнаружилось. Причину смерти Дзиро определили как «спонтанное возгорание при невыясненных обстоятельствах». Я с трудом заставлял себя вставать по утрам. Преодолевая отвращение, запихивал в рот еду, а по вечерам делал вид, будто учу уроки. Я понимал, что не имею права никому заикнуться о своём состоянии, так как семье Дзиро и бабушке Ючи сейчас во сто крат тяжелее. Мне не в радость был новый дом в европейском стиле, отдельная комната с моим собственным столом, кроватью и книжным шкафом. О такой роскоши я прежде и мечтать не мог! Я жил в замечательной семье с прекрасными людьми, но мне не давала покоя мысль о том, что я не сумею никогда отмыть грязь со своей души. Ни раскаянием, ни добрыми делами мне не вымолить прощения у погибших. Решившись, я однажды завёл с отцом разговор о самоубийстве, напомнив, что в прошлом самураи поступали именно так, чтобы искупить вину. Отец сурово взглянул на меня и сказал: — Самураи много сражались, а ты не выдержал ещё ни одной настоящей битвы, поэтому не сравнивай себя с ними. Сражайся, чтобы заслужить своё право на достойную смерть, иначе я первый назову тебя трусом. Больше я с подобной беседой к нему не обращался. *** — Пап, а меня точно ангелы принесли? — спросил я однажды вечером, когда мама и Рука улеглись спать, а отец сидел в своём кабинете и проверял отчёты. Хикару удивлённо поднял голову. — Почему ты вдруг решил поговорить об этом? Ладно, — он отложил заправленную чернилами ручку в сторону, — давай обсудим то, что тебя беспокоит. — Я действительно обычный человек? — Садись, — отец кивнул на стоявший рядом стул. Я забрался на него с ногами. Сидеть на чём-то, кроме татами, было всё ещё непривычно, но я постарался устроиться поудобнее. — Я много раз тебе это повторял, но, если хочешь, скажу снова. Да, ты обычный человек. — Зачем тогда вы с мамой придумали историю про ангелов? Отец от души рассмеялся: — Сынок, ты был маленьким. Как мы могли тебе объяснить, откуда берутся дети? Теперь-то ты наверняка всё узнал? — Угу, — смущённо буркнул я. — Вот видишь! А как трёхлетнему малышу объяснить такое? Мы придумали для Руки сказку про аистов, для тебя — про ангелов. На самом деле вы оба родились точно так же, как все дети. — Но, — я задумался, — мои ровесники никого не убивают огнём, и у них карие глаза. Почему со мной всё иначе? Отец сцепил пальцы в замок. — Природа непредсказуема, Асато. Одним людям она не даёт ни привлекательной внешности, ни выдающегося ума, ни физической силы, а других одаривает сверх меры. Ты ведь знаешь о таких великих личностях как Ода Нобунага, Иэясу Токугава и император Мэйдзи? — Нам рассказывали о них в школе. — Видишь! Эти люди получили от судьбы выдающиеся способности и много сделали для своего народа. Наверняка они с детства тоже были не такими, как все. Их тоже кто-нибудь дразнил и ненавидел, но они не сдались. Бери с них пример: совершай благие дела. Твоя сила не имеет знака — положительного или отрицательного, цвета — чёрного или белого. Она зависит от того, куда её направишь ты. Всё зависит только от тебя. — Почему эта сила дана именно мне? Отец пожал плечами. — На всё воля богов, сынок. Те люди тоже наверняка спрашивали: зачем мне такая сила? Такой ум? Такие способности? Но в итоге они отыскали свой ответ. Я хочу, чтобы ты тоже нашёл. Подумай, какие возможности открываются перед тобой: ты можешь стать выдающимся силачом или спасать людей из пламени пожара. Всё в твоих руках. Твоя сестра тоже задаётся вопросом: зачем ей такой дар? Но она делает исцеляющие амулеты и помогает людям. — У анэсан хоть глаза нормального цвета, — пробормотал я. Отец печально покачал головой. — Ты так сейчас говоришь, словно сам считаешь себя уродом. Но ты не прав! Знаешь, — он вдруг заулыбался, — в младенчестве ты был очень забавным. В шесть месяцев свои пелёнки в пепел превращал, но никогда сам не страдал от ожогов. Когда же сильно сердился или радовался, уничтожал всё в пределах видимости: татами, фусума, футоны… Мы замучились новые покупать. Зато у тебя здорово свечи зажигать получалось. Они вспыхивали одновременно, независимо от их количества. Потом ты научился ходить, и заполыхало всё, до чего ты дотягивался. Мы боялись, что ты поранишь себя или сестру. Но боги милосердны, ни разу такого не случилось. Руку ты с младенчества очень любил. Впрочем, и она тебя не меньше. Вечно возилась с тобой, хотя сама ещё неразумной крохой была. А глаза… Да, с глазами мы и сами не поняли, почему так вышло? Всё ждали, когда они у тебя потемнеют. Не дождались. Впрочем, какая разница, фиолетовые они, карие или чёрные? Если ты хороший человек, у тебя всегда будут друзья. Пусть ты и не сын ангелов, что с того? Стань ангелом и делай добрые дела! Этот разговор согрел моё сердце. С другой стороны, я был достаточно взрослым, чтобы понимать: отец пытался любым способом меня успокоить и подбодрить, лишь бы я выбросил из головы мысли о самоубийстве. *** Расставание с Йошико продолжало терзать меня. Ежедневно вспоминая свою подругу, я отлично представлял, что она сейчас думает обо мне и как, должно быть, боится. Я не решался написать ей, хотя мне этого до безумия хотелось. Я опасался получить в ответ что-нибудь вроде: «Ты чудовище, Асато!» или «Не желаю иметь ничего общего с убийцей!» Судьба сжалилась надо мной, развеяв мои сомнения. Как-то раз отец вернулся из поездки и положил мне на стол конверт из плотной бумаги. — Это от Обата-сан. Держи, — и вышел. Я торопливо вскрыл конверт, развернул листок, вложенный внутрь, и похолодел: «Да защитит милосердный Будда твою душу, Асато. Прощай». О разверзшейся внутри бездне я рассказал только Ру-тян. — Послушай, братик, — промолвила Рука. — Я понимаю, тебе сейчас тяжело, но ты пойми и её чувства, ладно? Йошико очень испугалась и боится до сих пор. Да и кто бы на её месте не боялся? Однако она решилась написать тебе. Будь ты ей совершенно безразличен, никакого письма не было бы. Ты можешь ей ответить и рассказать всё, что сейчас чувствуешь. Всю правду о себе. Она поймёт. — Тогда мне придётся упомянуть и про гибель Ючи тоже. Вряд ли Йошико-тян это обрадует. Ей не нужен такой друг, как я. Возможно, однажды я возьму свой дар под контроль и смогу снова увидеться с ней, а сейчас… Лучше ей подружиться с тем, кто не причинит ей боли. — Решай сам, ты ведь уже большой мальчик. Но, помни, какое бы решение ты ни принял, надо всегда находить в себе силы двигаться вперёд и не падать духом. И ещё помни: мы по-прежнему вместе, и я всегда поддержу тебя. Её слова по-особенному отозвались внутри. «Да, ради Ру-тян я смогу жить дальше. Пока она рядом — смогу!» В то мгновение я нашёл свой смысл жизни, о котором часто говорил отец. *** В школе роль отличника, как я уже знал, вызывала зависть, роль полного неудачника — презрение и осуждение, поэтому я решил испытать маску легкомысленного троечника, готового прийти на помощь каждому, но не заводящего тесной дружбы ни с кем. Учителя не хвалили меня и не придирались. Я не вызывал жалости, но не являлся и объектом зависти. Я был «свойским, простым парнем». Больше обо мне не знали ничего и не пытались выведать. Одноклассникам в голову не приходило, что у такой посредственности, как я, могут быть секреты. С девочками я предпочитал держать дистанцию, однако они всё равно начали шушукаться за моей спиной, краснеть в моём присутствии и пытаться случайно увязаться следом по дороге домой. Я общался со всеми одинаково, не отдавая предпочтения ни одной из них, поэтому другой такой подруги, как Йошико-тян, у меня больше не появилось. *** Едва наладившаяся жизнь вмиг рухнула, когда в декабре 1913 с двусторонней пневмонией слёг отец. Его забрали в больницу, и там он пробыл около трёх недель. Однажды, вернувшись из клиники, мама закрылась в своей комнате и долго не выходила оттуда. Я хотел поговорить с ней, но она крикнула из-за двери, чтобы я позволил ей побыть одной. Я пытался спрашивать у Ру-тян, что происходит, а та лишь прикусывала губу и отворачивалась. Тем вечером я увидел, как моя сестра сосредоточенно делает очень сложный амулет из чередующихся кусочков агата, кораллов и бирюзы. Утром она отдала талисман маме. Два дня они обе ходили очень довольные, а на третий день моя сестра за завтраком потеряла сознание. Мы уложили Руку в постель, вызвали доктора. Анэсан не приходила в себя и почти не дышала. Её пульс едва прощупывался. Доктор явился через час и развёл руками. — Необходимо забрать Цузуки-сан в клинику. Но и в больнице Руке не смогли поставить диагноз. Я становился на колени перед токонома и зажигал свечи, чтобы упросить всех богов сразу даровать здоровье Ру-тян, а внутри не иссякал страх потерять её. Я опасался, что жестокие боги отнимут у меня Руку в наказание за мои грехи, и всё, что я мог — предлагать им свою жизнь в обмен на её выздоровление. Отца через сутки отпустили домой. Узнав о случившемся, он немедленно помчался к Руке, а когда вернулся далеко за полночь, то позвал нас с мамой к себе. Мы уселись в гостиной, отец налил нам горячего чая и спокойно произнёс: — Прошу вас не винить меня за то, что я принимаю решение умереть. — Хикару!!! — мама вскочила на ноги. — Что ты такое говоришь?! Ты же поправился! — Нет, — покачал головой отец. — Я по-прежнему болен, так болен, что ни один врач и ни одно лекарство не помогут мне. Я смирился с необходимостью покинуть этот мир, но моя дочь решила, что способна спасти меня и сделала талисман, — отец приподнял правую руку и указал на амулет. — Увы, как бы велик ни был её дар, он не предполагает способности распоряжаться жизнями и смертями людей. — Нет, Хикару, — испуганно прошептала мама, — прошу … — Я отношусь к смерти спокойно, — перебил её отец. — Неужели ты думаешь, я буду продолжать жить в то время, пока моя дочь медленно угасает? Я догадался, что через этот талисман забираю её силы. Ей всего восемнадцать. Рука должна выйти замуж и родить таких же замечательных детей, какие были у меня, — с этими словами отец ласково потрепал меня по щеке. — Слышишь, Асато? Помнишь, я говорил, что однажды ты вырастешь и будешь защищать маму с сестрой? Я кивнул, яростно размазывая по щекам слёзы. — Это время пришло. Стань сильным и справедливым. И помни — ты должен хорошо учиться, чтобы управлять фабрикой, которую я оставляю тебе. Мануфактуру унаследует будущий супруг Ру-тян. Если же он не справится с делами, или Рука никогда не выйдет замуж, то мануфактура также достанется тебе, но с условием, что ты будешь содержать мать и сестру до конца их дней. Ты понял? Клянись! Я горячо поклялся. — Завещание находится у моего нотариуса, а до твоего совершеннолетия и до замужества Руки, фабрикой и мануфактурой будет распоряжаться мой компаньон Абэ-сан. Я доверяю ему, как самому себе. Мама не выдержала и, разрыдавшись, бросилась обнимать отца. — Я не смогу жить без тебя! — кричала она. — Прошу, не надо! Рука поправится! — Нет, Акеми. Мы оба знаем, что ты пытаешься выдать желаемое за действительное. Пришла моя очередь спасать нашу дочь, которая едва не пожертвовала собой ради меня. Будьте счастливы, мои родные, — отец протянул мне руку и привлёк ближе, прошептав на ухо. — Помни всё, чему я тебя учил. И то, что я очень любил тебя, Асато. Как бы ни повернулась твоя жизнь, никогда не забывай об этом, сынок. Сняв амулет с запястья, отец позволил ему упасть на пол. Шнурок мгновенно расползся на отдельные нити. Камешки, застучав по доскам, раскатились в разные стороны. Отец тихо осел на татами. Руки упали вдоль туловища. Глаза закрылись. Мама закричала, стала хлопать его по щекам, пытаясь привести в чувство, но отец уже не дышал. На лице его застыла едва приметная улыбка. Он умер счастливым. *** Рука вернулась домой на следующий день. Она закрылась в комнате, и я долго не решался постучать к ней. Когда же всё-таки набрался смелости, Ру-тян сразу разрешила мне войти, и мы целый час сидели бок о бок напротив фигурки Будды, глядя на зажжённые свечи. *** Так мы остались втроём в огромном доме. Мы не возвращались к обсуждению смерти отца, но я видел, как сильно переживает Ру-тян. Однако её вины в случившемся не было! В конце концов, я не выдержал и сказал об этом. Сестра слабо улыбнулась: — Я стараюсь прогнать это чувство, но оно возвращается. Я всё время думаю, что могла бы сделать другой амулет или сплести этот чуть иначе, и отец бы поправился. Я ненавижу своё бессилие! Зачем нужен дар, если я своим родным помочь не могу?! За столько лет не избавила тебя от твоей мучительной, смертоносной силы, отца не спасла! Я бесполезна. — Нет! — воскликнул я. — Ты лучшая на свете! Ты сделала всё, что могла! Ты же не бог, чтобы воскрешать мёртвых! Рука покачала головой. — Ох, Асато, иногда мне хотелось бы стать таким богом… *** В марте 1914 года Рука устроилась на работу в среднюю школу учительницей по домоводству, а мама заняла себя выращиванием белых роз и ирисов. Господин Абэ исправно высылал нам доход от продажи тканей, и мы вели привычный образ жизни. Однако маму не устраивало то, что семейное предприятие находится в руках чужого человека. Она всё чаще устраивала с Рукой беседы на тему замужества, убеждая поскорее привести в семью достойного избранника, который смог бы взять на себя управление мануфактурой. Я видел, как сильно сестре не нравились эти разговоры. Она вставала из-за стола и уходила в другую комнату. Мама умолкала, но спустя некоторое время всё начиналось сначала. Через год Ру-тян поступила в Тодай на педагогический факультет, а я, по требованию матери, отправился в старшую школу. Рука переехала жить в Токио и появлялась у нас теперь только по выходным. Я смертельно скучал. Мама втайне надеялась, что анэсан однажды приедет к нам с каким-нибудь симпатичным юношей, но прошла весна, лето перевалило за середину, а ничего не менялось. — Почему у тебя нет друзей? — спрашивала мама, когда Ру-тян навещала нас. — Они в Токио, — спокойно отвечала сестра. — Но почему бы не пригласить их на выходные сюда? — Я привыкла, что территория дома — неприкосновенна. — Из-за меня? — огорчённо встревал я. — Но я могу уйти на некоторое время, чтобы не мешать вам общаться! — Не говори глупостей! — обрывала меня мама и снова поворачивалась к Руке. — Ты должна задуматься о замужестве. Университет — прекрасное место для того, чтобы познакомиться с сыном известного политика, например. Рука скептически хмыкала и уходила к себе, чтобы через некоторое время, когда мама уснёт, впустить меня в комнату и болтать до утра за чаем и горой восхитительных сладостей, привезённых из столицы. Сестра, как и раньше, готова была выслушать любую чепуху, какую бы я ни нёс, никогда не раздражалась и не выгоняла вон, терпя мои нелепые шутки и ребяческие выходки. *** В начале сентября Рука с университетскими подругами решила посетить онсены и осталась там на несколько дней. Я весь извёлся. Слонялся по дому, не зная, чем занять себя. С утра срезал свежие розы для мамы, но потом она отправилась продавать букеты в свой магазин, расположенный через две улицы от дома, и я остался совсем один. Бесцельно бродил из комнаты в комнату, испортил отличную выпечку, пытаясь украсить её самодельным кремом, с горя проглотил и остатки крема, и пирог, после чего ноги принесли меня в спальню сестры. Оглядевшись по сторонам, я потянул на себя дверцу её шкафа и ахнул в восхищении. Внутри рядами висели платья европейского покроя и разноцветные кимоно — зимние, летние, домашние, праздничные. В некоторых из них я Руку даже ни разу не видел. В восторге я начал ощупывать и гладить мягкую ткань, представляя, как здорово Ру-тян смотрелась бы в каждом из них. Сердце вдруг учащённо застучало, а щёки жарко вспыхнули, и я сам не понимал, от чего. Внезапно представилось, что некий хорошо воспитанный, красивый и умный сын известного политика приходит к нам и торжественно сообщает о близкой свадьбе с Рукой. И вот моя сестра в роскошном кимоно сидит в окружении гостей, все смеются, поздравляют молодожёнов, а я беру полную кастрюлю набэ и с чувством глубокого удовлетворения опрокидываю на голову жениху. Я встряхнулся. Что за нелепости в голову лезут? Надо срочно уходить отсюда. Я повернулся к дверям, но внезапно моё внимание привлекли полки с книгами анэсан. Подойдя ближе, я с интересом начал читать названия на корешках: «История философии», «Экспериментальная психология», «Теология», «Происхождение японского языка». Дёрнув один из томов с труднопроизносимым заголовком, я неожиданно уронил на пол альбом, стоявший рядом, и книга сразу перестала быть мне интересной. Падая, альбом открылся, и на развороте я увидел две фотографии: своего отца, совсем юного, а на другом листе — слегка измятый снимок белокурой женщины в строгом чёрном платье с высоким кружевным воротником. Возле неё в кимоно стояла красивая девочка лет восьми, в чьей внешности странным образом сочетались азиатские и европейские черты. У ребёнка были длинные вьющиеся волосы до колен, чёрные брови и светлые миндалевидные глаза. Я замер в восхищении. Прежде я считал, что на свете нет никого красивее моей сестры, но эта девочка … Если она выросла и не утратила своего очарования, то должна выглядеть теперь просто ослепительно. Я пролистал весь альбом, нашёл там фото маленькой Руки и своих родителей, но больше не обнаружил ни единого снимка той девочки. Едва дождавшись прихода матери, я бросился к ней навстречу. — Мам, а кто это? — спросил я, демонстрируя свою находку. — О, — растерянно пробормотала Акеми, покачнувшись, и тяжело привалилась к стене. — Я думала, снимок давно потерялся … Где ты взял альбом? — На полке у Ру-тян. Хотел позаимствовать учебник по истории Японии, а нашёл фотографии. Кто эта девочка, ты знаешь? — Конечно, — севшим от волнения голосом отозвалась мама. — Это младшая сестра Хикару. А рядом с ней — Садако, мачеха твоего отца. — Тебе плохо, мам? Она бросила на меня быстрый взгляд, и мне показалось, будто в её глазах мелькнули непролитые слёзы. — Всё в порядке. Мы расположились в гостиной, и я водрузил тяжёлый альбом на стол перед собой. — Странно, у меня есть тётя, а я ничего о ней не знаю! Где она сейчас? Почему никогда не навещала нас? — Асато-кун, — голос мамы был печален, — твоей тёти давно нет в живых. Она умерла. — Когда?! От чего?! — Погибла в пожаре много лет назад. Ей тогда было девятнадцать. Хикару очень переживал, хоть в последние годы мы с Садако и Аюми почти не общались. — Её звали Аюми? — тихо спросил я, не отрывая взгляда от фотографии. — Да. — Но почему они уехали, а не остались жить с вами? — У Садако-сан и твоего дедушки Садао сложились непростые отношения. Сначала они любили друг друга — страстно, даже с каким-то болезненным надрывом. Потом стали ревновать один другого, часто ссорились, и наконец… Произошло что-то непоправимое. Мы с Хикару так и не узнали. Возможно, дело было в том, что Садако-сан так и не сумела свыкнуться с особенностями нашего быта. И я её понимаю: трудно жить в чужой стране и даже называться не своим именем. — Что ты имеешь в виду? Мама вздохнула. — Настоящее имя этой женщины — графиня Мария Рец-де Шанкло. Их семейство вело родословную от графов шотландского королевства. В XIII веке их потомки перебрались во Францию, а ещё несколькими столетиями позже дальний предок Марии переселился в Россию, где принял подданство и был приведен к присяге. — Выходит, Аюми-тян была наследницей такого древнего рода? — Даже нескольких древних родов, судя по всему. — Но каким образом шотландская графиня оказалась в Японии? — В 1871 году в предместье Суругудай из России прибыла православная миссия. В числе прочих с ними приехала молодая дама София Рец-де Шанкло с одиннадцатилетней дочерью Марией. Очутившись в Японии, София сменила себе и дочери имя, чтобы никто не узнал о её прошлом. Хикару рассказывал, что бабушка Аюми с 1860 года являлась фрейлиной великой княгини Марии Александровны. Впав в немилость, она была поставлена перед выбором: ссылка в захолустный сибирский уезд или пожизненное пребывание на территории Японии с религиозно-просветительскими целями. Унижению и ссылке графиня предпочла миссию в Японию. Она знала, что назад не вернётся. Весной 1884 года София-де Шанкло умерла в Токио от чахотки. Четырьмя годами раньше её дочь Садако, бывшая графиня Мария, вышла замуж за твоего деда, и у них родилась Аюми-тян. Спустя восемь лет Садако рассорилась с мужем, отказалась от прав на наследство, забрала дочь и уехала в Суццу, заняв там старый дом твоего прадеда. Насколько мне известно, они жили очень бедно. Хикару пытался помогать им, но Садако была горда. Она никогда не брала денег и категорически отказывалась делать первые шаги к примирению с мужем, хотя твой отец не раз просил её об этом. Лишь иногда Хикару удавалось убедить её взять рис и овощи для дочери. Твой отец очень любил свою сводную сестру. Он много раз уговаривал Садао простить Садако, но дед был необыкновенно упрям. Он сказал, что «эта женщина» ему теперь безразлична. Хикару так и не удалось выяснить, какая кошка пробежала между ними. В июле 1900 года твой дедушка скончался, и Хикару снова предложил Садако и Аюми переехать к нам, но они опять наотрез отказались. Сказали, что привыкли жить в посёлке. А через месяц случился тот пожар. Хикару постоянно винил себя, что не настоял на своём и не забрал их оттуда! Я молчал, глядя на фото. Какая жестокая судьба… Аюми была старше меня всего на четыре года. Она не успела увидеть в своей жизни ничего, кроме рыбацкого посёлка. А ведь её предки были графами с такой впечатляющей родословной! — Видишь, Асато, жизнь коротка, а смерть внезапна, — мама с неожиданной нежностью потрепала меня по руке, — поэтому благословляй небо за каждый подаренный день. Если бы я мог… Если бы я не был убийцей… Но об этом сейчас лучше не думать! Я отнёс альбом на место. Когда сестра приехала спустя пару недель, я спросил, как давно она знала историю Аюми. Рука виновато потупилась: — С тех пор, как отец умер, и я случайно нашла эту фотографию среди его вещей. Прости, я не хотела тебе говорить. Ты бы расстроился, ведь наша тётя… — Погибла в пожаре. Знаю. — Ей было всего девятнадцать! Такая молодая, — неожиданно Рука расплакалась. — Она ещё ничего не успела сделать. Представляю, как ей не хотелось умирать! Я насторожился и испугался, увидев такую реакцию обычно сдержанной сестры, но прежде чем я успел сунуться с братскими объятиями и утешениями, Рука быстро овладела собой и вытерла слёзы. — Извини, я нелепо себя веду. Не обращай внимания. Скоро успокоюсь. После этого я полночи не мог заснуть, ворочаясь с боку на бок и вспоминая то трагическую историю Аюми-сан, то внезапные слёзы Руки. И сердце сковывало пугающим предчувствием. *** Ру-тян всегда была самым близким мне человеком, поэтому очень больно вспоминать единственный случай, когда я незаслуженно её обидел, поддавшись идиотской ревности. До сих пор ненавижу себя. Я не имел права так разговаривать с ней. Это случилось в апреле 1916 года. Сидеть на занятиях в школе стало невыносимо, и я сказался больным. В последнее время устраивать такие фокусы было проще простого. Температура тела, подчиняясь мысленному приказу, подскакивала до тридцати восьми и пяти за считанные доли секунды. Медсестра, всплеснув руками, заставила меня выпить какой-то горький порошок и отправила домой. Мгновенно «выздоровев», стоило лишь выбраться за пределы школы, я помчался на железнодорожную станцию и купил билет до Токио. Добравшись в Тодай, расспрашивая попадающихся навстречу студентов, я быстро выяснил, где находится корпус педагогического факультета. Внутрь меня, конечно, не впустили. Миловидная девушка вежливо попросила подождать, пока она не разузнает, где сейчас находится Цузуки-сан. Через несколько минут она спустилась и сказала, что моя сестра занимается в библиотеке, ей сообщат о моём приезде, но мне лучше всего дождаться её во дворе. Я отправился бродить по территории университета, сопровождаемый любопытными взглядами студенток, пока в одном из укромных уголков сквера под цветущей сливой не увидел анэсан. Она самозабвенно целовалась. И если бы со своим ровесником! Мою сестру, одетую в прекрасное ярко-голубое кимоно, нагло тискал какой-то хам, который, как мне поначалу показалось, годился ей в отцы. Я сгрёб наглеца в охапку и приподнял над землёй. — Убери от неё руки! — громко и отчётливо проговорил я, разворачивая мужчину лицом к себе. Несостоявшийся жених уставился на меня безумным взглядом: — Что вы себе позволяете?! Глаза Руки испуганно округлились. — Асато, отпусти его, — вежливо попросила сестра, правильно оценив моё состояние. Я разжал пальцы. Ухажёр рухнул вниз, как мешок с рисом, но тут же снова вскочил на ноги. — Немедленно назовите себя! — возмущённо потребовал он. — Я подниму вопрос о вашем исключении! — А я не студент, — радостно сообщил я. — К сестре в гости заехал. — Это ваш брат? — растерянно уточнил «жених», обернувшись к Руке. — Да, — отозвалась та. — Простите, сенсей, — и вежливо поклонилась, после чего мне захотелось врезать наглецу в челюсть. — Нет, это вы меня извините, Цузуки-сан, — в свою очередь откланялся хам. — Я спешу. И удалился. Теперь весь мой нерастраченный гнев обратился на Руку. — Почему он?! — закричал я. — Ему же минимум сорок! — Тридцать три, — тихо сказала Ру-тян, уткнув взгляд в землю. — Всё равно старик! — Он мой преподаватель философии. Очень достойный человек. Зачем ты вмешался? Я бы сама разобралась, как себя вести. — Ты?! — злой смешок вырвался из моей груди. — Не похоже! Он трогал твои колени! Вот, значит, чем ты тут занимаешься! — Асато, прекрати. Я уже взрослая и имею право на свой выбор. Я задохнулся от гнева. — Это и есть твой выбор? Трусливое ничтожество, сбежавшее при первых признаках опасности?! Не понимаю, зачем тебе вообще кто-то нужен?! Я буду твоим защитником до конца жизни, как обещал отцу! — Уезжай, — сухо вымолвила Рука. — Возвращайся домой и больше не смей позорить меня. И ещё я хочу, чтобы ты извинился перед учителем за своё отвратительное поведение. — Я не стану перед ним извиняться! — Тогда, прости, Асато, но я больше не желаю общаться с тобой. Ты меня очень расстроил. Прощай. И она собралась уйти, но я ей не позволил, преградив дорогу: — А ты меня не расстроила? Я с детства восхищался тобой, смотрел на тебя снизу вверх, думал, что невиннее и чище тебя никого нет! Зря я не поверил Дзиро, когда он сказал, что ты встречалась с директором школы в Исиномаки, да ещё и принимала от него подарки! Похоже, тебе нравится заводить любовников, которым за тридцать?! Я пожалел о сказанном в ту же секунду. Нет, Рука не влепила мне пощечину, хотя я полностью её заслужил, но посмотрела так, что мне захотелось самому отхлестать себя по лицу. — Прости, я идиот! Я совсем не хотел говорить такого! Прости, Ру-тян! — я попытался поймать её ладонь, но сестра холодно отстранилась. — Вот, значит, что ты обо мне думаешь, — печально произнесла она. — Считаешь последней дрянью? Тогда нам действительно не о чём говорить. Ты ещё успеешь на поезд. А если не успеешь, тебе всё равно будет негде оставаться. Я тебя в свою комнату не пущу. — Рука, клянусь, я не хотел говорить такого! Я был не в себе! — Уезжай домой и приходи в норму. Она развернулась и пошла прочь, но вдруг, сделав несколько шагов, оглянулась: — Кстати, по поводу директора. Да, я приходила к нему в кабинет, и он дарил мне бусы, браслеты, драгоценные заколки. Я их потом в храм отнесла, как подношение Будде. А знаешь, за что он давал мне всё это? — Нет, — потерянно выдавил я. — Я делала талисманы для его сына. У мальчика была редкая и сложная болезнь. Один-единственный амулет не помог бы. Мне приходилось создавать каждый день новый и собственноручно надевать его на шею ребёнку. Так было нужно, чтобы он скорее выздоровел. И я не хотела, чтобы кто-то из одноклассников или учителей узнал о моих способностях, поэтому я ходила в кабинет тайком от всех и просила Като-сан никому ничего не рассказывать. Он и молчал. А грязные сплетники додумали остальное? Впрочем, от Гото Масаши я ничего другого и не ожидала. Но от тебя… Ты удивил меня, Асато. Очень неприятно удивил. Мне хотелось провалиться сквозь землю. Как теперь вымолить у неё прощение? Как доказать, что я вовсе так не думал, просто моя неконтролируемая злость в неподходящий момент вырвалась наружу? Тем вечером я вернулся в Коива по-настоящему больным. Всё мысли вертелись вокруг случившегося. Мама пыталась выспросить у меня, где я так долго отсутствовал и почему явился домой с высокой температурой, ведь раньше со мной подобного не случалось, но я упрямо молчал. В последующие дни я каждый вечер заходил в пустую комнату Ру-тян и мысленно разговаривал с ней, умоляя о прощении. Рука приехала только через два месяца. Вошла в дом, поприветствовала маму. Потом перевела взгляд на меня. Я ожидал, что она сейчас пройдёт мимо, будто я — пустое место, но Ру-тян вдруг приблизилась и порывисто обняла меня. — Скучал? — Очень, — прошептал я, едва сдерживая слёзы, — очень. Ни разу потом Рука не припомнила мне ту обиду. *** Приезжая на выходные, Ру-тян возобновила со мной уроки танцев и кулинарного искусства. Правда, моя неуклюжая возня с продуктами вызывала скептические улыбки мамы. Акеми была уверена, что приличного повара из меня не выйдет. — Если за столько лет не научился, вряд ли стоит пытаться, — предрекала она, любуясь очередным моим обугленным или слипшимся «шедевром». Но Ру-тян не сдавалась. И несъедобные пироги один за другим отправлялись на корм карпам. Танцевать мне нравилось намного больше, да и получалось не в пример лучше, чем «кухонная алхимия». Я сильно вырос за последний год и стал на полголовы выше Руки. Танцевать вальс с ней теперь было истинным удовольствием. Мама больше не пыталась прерывать наши занятия. Только тяжело вздыхала, качала головой и уходила. А я ловил короткие минуты наслаждения, прикасаясь к спине и плечам анэсан, имея возможность видеть её так близко, что иногда от необъяснимого томительно-сладкого счастья кружилась голова. Однажды Ру-тян остановилась посреди комнаты и сказала: — Ты великолепно танцуешь. Больше нам не нужно продолжать. Хоть чему-то я тебя выучила! Я похолодел. «Неужели это всё?! И больше — никогда?!» — Нет, — моя ладонь сама собой двинулась вверх, чтобы коснуться её щеки, — не говори так. Скажи, что в следующий раз всё будет опять, как сегодня! — Асато, — растерялась Ру-тян, — к чему это продолжать? Ты же всё умеешь. — Это мама тебе чего-то наговорила? — Я сама так решила. — Прошу, передумай! Пожалуйста! Я зарылся пальцами в её волосы, как давно хотел. Она смотрела на меня, словно пойманный зверёк, но не отталкивала. — Ты хотя бы понимаешь, как я скучаю? Ты появляешься здесь так редко, что я бросаюсь на стены и разговариваю с твоими вещами! Я читаю жуткие книги, в которых не понимаю абсолютно ничего, только чтобы обмануть себя иллюзией, будто ты сидишь и читаешь то же самое рядом со мной! Я хочу видеть тебя каждый день! А теперь ты лишаешь меня последней радости? Ты стала жестокой. Рука осторожно взялась за мои запястья и отвела ладони от своего лица. — Скажи эти замечательные слова не мне, а своей девушке. — У меня нет девушки. — Значит, скоро появится. — Это неправда. — Я умею видеть отголоски будущего. В этом или в следующем году ты встретишь очень красивую девушку. Она сама придёт к тебе. — Возможно, — сердце закололо, и, неосознанно желая отплатить ей за эту боль, я спросил. — Как поживает твой учитель философии? Рука горько выдохнула. — Мы расстались. Это не тот человек, с которым я бы хотела прожить жизнь. — А где тот? — Я ещё не встретила его. — Может, тогда останешься со мной? — бездумно выпалил я, словно прыгая в океан с вершины горы. — На всю жизнь? Она коротко выдохнула, но ничего не ответила. — Обещаю, что буду аккуратно прибираться в доме, — продолжал я, — перестану портить вещи, научусь готовить пироги, буду помогать ухаживать за садом. Начну работать, и ты не будешь ни в чём нуждаться! — Мы давно не дети, Асато, чтобы так шутить, — заметила Рука, качая головой. — Я не шучу, а говорю серьёзно! — Очень надеюсь, что неверно понимаю тебя, потому что иначе мне придётся перестать приезжать сюда. Внезапно я догадался, чего она боится, и кровь бросилась мне в лицо. — Неужели ты думаешь, я хочу от тебя того же, что и этот твой… преподаватель философии?! Она молчала. — Когда-то ты сказала, что я дурно думаю о тебе, но ты сейчас точно так же плохо думаешь обо мне. Я люблю тебя больше жизни, поэтому не посмел бы никогда! Рука ничего не отвечала. Тогда я наклонился ближе и поцеловал её в щёку. — Вот и всё, что я себе могу позволить. Я не лгал и не лукавил. Любовь к Ру-тян была для меня чем-то возвышенным, священным. Она не могла быть осквернена ни при каких обстоятельствах. Но так уж был устроен этот мир, что я мог самозабвенно любить страну, императора или благословенного Будду, однако испытывать столь сильные чувства к родной сестре было запрещено. А я любил и ничего не мог поделать с собой. *** Отчуждения между нами не возникло. Мы продолжали общаться, как раньше, но в глазах Ру-тян я теперь часто замечал печаль и затаённый страх. Наверное, она боялась, что я снова заговорю на ту же тему. И я молчал, не желая снова пугать её и опасаясь потерять раньше, чем она выйдет замуж. Отношения Руки и мамы внезапно стали крайне напряжёнными. Они часто ссорились по пустякам, а однажды утром я услышал, как мама на повышенных тонах отвечала Ру-тян на какую-то её реплику: — Больше не заводи разговоров на подобную тему! — Но он имеет право знать! — звенел голос Руки. — Ты когда-то обещала, что в шестнадцать … — Скажешь ему хоть слово — ты мне больше не дочь! Я запрещаю тебе! — Почему ты так реагируешь, мама? Словно я преступление совершить собираюсь?! — Ты такая умная девушка и не понимаешь, какие будут последствия? Или только этого и ждёшь?! Наверное, ждёшь?! — Ты… настолько плохого мнения обо мне? — с неожиданной обидой отозвалась Ру-тян. — Я не знаю, что мне думать. Ты выросла совсем не такой, как я мечтала! — И что со мной не так? — Твои глупые идеалы и непонятные фантазии. Не уверена, что хочу о них знать. Даже боюсь догадываться. Не выдержав, я рывком открыл дверь: — Прекратите! Вы говорили, что мы одна семья, должны держаться вместе и любить друг друга! Поэтому из-за чего бы вы ни ссорились, перестаньте! Разумеется, это была нелепая выходка, достойная ребёнка, но она сработала. Мама и Рука умолкли и больше не ругались. По крайней мере, в моём присутствии. *** Через полчаса Ру-тян нашла меня в саду возле пруда и уселась рядом на один из камней. Некоторое время мы молчали. Я не выдержал первым: — Из-за чего она накричала на тебя? — Так, — пожала плечами Ру-тян, — из-за ерунды. Впрочем, как обычно. — А мне показалось, из-за меня. Что такого ужасного ты собиралась мне рассказать, от чего мама пыталась тебя отговорить? Ру-тян поёжилась, хотя на улице было довольно тепло. Я плотнее придвинулся к ней и осторожно коснулся её плеч. — В детстве между нами не было тайн, — напомнил я. Я чувствовал, как она дрожит. — Мёрзнешь? Пойдём в дом? — Да, — внезапно выпалила она и подняла на меня свои блестящие чёрные глаза. — Да, Асато! Я начал подниматься с места, но Рука внезапно уцепилась за край моего юката. — Погоди, я о другом. — О чём же? — Помнишь, ты спросил, останусь ли я с тобой? Мой ответ — да. Я с минуту удивлённо смотрел на неё, а потом обнял и тихо поцеловал в прохладный, пахнущий цветками апельсина висок. *** Через три дня Рука вернулась домой с вещами. И со мной, и с мамой она отказывалась обсуждать причины того, почему вдруг решила бросить университет. Я бы так ничего и не узнал, если бы спустя месяц к нам в гости не приехала Андо Тиаки, подруга Ру-тян. Она была худой стеснительной девушкой. Войдя, долго мялась в прихожей, объясняя мне, что не хотела никого побеспокоить, просто приехала поговорить с Рукой. Прежде чем я успел о чём-то её спросить, вниз спустилась сестра и увела Тиаки к себе. Они беседовали довольно долго. Затем мы втроём пили чай в гостиной. Когда же Тиаки собралась уезжать, Ру-тян вызвалась провожать её. Однако перед этим Руке пришлось вернуться в комнату, чтобы переодеться, а я, улучив минутку, подошёл к Андо-сан: — Спасибо! — поклонился я девушке. — Ради моей сестры вы проделали такой долгий путь. Я вам очень благодарен. — Что вы! — улыбнулась Тиаки. — Путь сюда вовсе не был долгим. Кроме того, мы с Ру-тян дружим с первого курса. Я до сих пор не верю, что ей пришлось бросить учёбу. Я так за неё переживаю! — Надеюсь, всё уладится, и анэсан восстановится в университете. — Нет, она туда не вернётся. Мы с вашей сестрой похожи. Я бы на её месте поступила так же, — тяжело вздохнула Тиаки. — Ради окончания университета можно и забыть про гордость. Я сам не понимал, о чём говорю, но туманными намёками надеялся вызвать девушку на откровенность и узнать больше о случившемся с Ру-тян. Тактика оказалась удачной. — Вы действительно так считаете? — нахмурилась Тиаки. — Не думала, что вы способны забыть о кошмарах, пережитых вашей сестрой. Рука вас совершенно другим описывала! Сердце пропустило удар, но я ничем не выдал своего состояния. — Тогда расскажите, — серьёзно попросил я, — обо всём. Ру-тян постоянно молчит, и я не знаю, чем ей помочь! Она не говорит о том, каково ей пришлось. Тиаки смешалась, затем поспешно заговорила: — Только не показывайте вида, будто знаете. Если она не хочет говорить вам, значит, опасается, что вы решите отомстить и попадёте в беду. — Отомстить? — нахмурился я. — Но кому? — Тем, кто угрожал Руке и унижал её. У неё не было друзей, кроме меня и учителя философии, но вскоре и он перестал её защищать. Более того, присоединился к тем, кто ненавидел её. Я не верил своим ушам. И Ру-тян ничего не говорила ни мне, ни маме? Почему я был столь слеп, что не замечал? — Прошлой осенью одна из наших однокурсниц серьёзно травмировала спину. Врачи сказали, что она никогда не поднимется с постели. Рука сделала для неё амулет, и Юи поправилась. Об этом узнали всё, хотя Ру-тян просила Юи никому не рассказывать. Многие студенты начали просить вашу сестру излечить их родственников. Ру-тян никому не отказывала, делала талисманы для всех нуждающихся, и они помогали. Однако вскоре среди студентов появилась девушка, утверждавшая, будто она некогда училась в одной школе с вами и Рукой. Она наговорила много ужасного о вашей семье. Рассказывала, будто вы одержимы демонами и по вашей, Цузуки-сан, вине заживо сгорел какой-то мальчик, а потом вы уехали из Акита, чтобы скрыть то преступление… Через некоторое время Ру-тян начали обходить стороной. Только учитель философии поддерживал её, потому что, как и я, не верил в подобную ересь. Однако вскоре и он стал говорить, что Рука ненормальная, а её брат — псих. Будто бы вы приезжали в университет и едва не убили его, набросившись с кулаками. Я проглотил комок в горле. Злиться оставалось лишь на собственную глупость. По неведению я, оказывается, лишил свою сестру одного из двух людей, поддерживавших её. Впрочем, если хорошо подумать, второй человек оказался подлецом и трусом. — Ру-тян было очень тяжело, но она мирилась и терпела, пока один за другим не начали умирать те, кто брал у неё амулеты. — Что?! — Так и было, Цузуки-сан, я не лгу! Они умирали в полночь от удушья. Остальные однокурсники и учителя мгновенно забыли всё добро, сделанное для них, и решили, будто Рука — ведьма, и именно она забрала души умерших через амулеты. Её пытались отравить, ударить исподтишка ножом, а месяц тому назад подбросили в нашу комнату ядовитую змею, — Тиаки, закатав рукав, показала заживший след от укуса на сгибе локтя. — Я бы тогда точно умерла, но Ру-тян спасла меня амулетом. На следующий день она сказала, что не может больше подвергать меня опасности, и решила уехать … — Что ты там сочиняешь? — шутливо спросила Рука, появляясь рядом. — Асато, надеюсь, моя подруга не успела напугать тебя? У неё слишком богатое воображение. Идём, Тиаки-тян, я провожу тебя до станции. Они ушли, а я глядел им вслед, отчётливо понимая, что ещё немного, и моё сердце не выдержит. Я сам начну ненавидеть весь этот нелепый, погрязший во тьме мир, людей, способных на столь омерзительные поступки. Но затем я вспомнил об отце, Тиаки, Йошико-тян и успокоился. Пусть большинство людей трусливы и низки, но есть же и другие — добрые, верные, готовые прийти на помощь. Ради них стоило терпеть остальных. Я передал рассказ Андо-сан маме и заставил её поклясться, что она никогда не будет упрекать Руку за то, что та не закончила университет. *** Я не стал поступать в Тодай. Справедливости ради стоит отметить: мои успехи на последнем году обучения в старшей школе были таковы, что университет мне не светил ни при каких обстоятельствах. Мама смирилась с тем, что её сын — неудачник. Я клятвенно обещал, что в любом случае не позволю себе разорить фабрику отца, поэтому с января 1917 года, приехав к Абэ-сан, попросил его начать вводить меня в курс дел, чтобы, достигнув совершеннолетия, я стал его достойным преемником. Рука устроилась работать учительницей английского в школу, и ненадолго наша жизнь наладилась. Всё шло прекрасно до тех пор, пока на пороге нашего дома не возникла предвестница нового несчастья — госпожа Кику Сасаки. Бесцеремонно заявившись к нам однажды в выходной день, она со слезами на глазах стала умолять Руку сделать амулет для её умирающей дочери. Впервые в жизни, я увидел, как Ру-тян решительно ответила: «Нет» и попыталась выпроводить просительницу за дверь. Та падала в ноги, омывала стопы моей сестры слезами, обещала щедрое вознаграждение, но Рука была непреклонна. Наконец, рыдающая Сасаки-сан удалилась, на прощание назвав мою сестру бессердечной ведьмой. Я подошёл к Руке и осторожно погладил её по плечу: — Почему эта женщина так вела себя? Вы с ней знакомы? Ру-тян всхлипнула и вжалась лицом в мою грудь: — Да, знакомы. И я много раз ей говорила, что ничем не могу помочь её дочери! Есть такое понятие — «неизбежная смерть». Я однажды пыталась обойти это правило, когда умирал отец, но поняла, что мне подобное не под силу. Даже если я перелью в талисман весь свой дар без остатка, это всё равно не спасёт её, и мы обе вскоре умрём! Но Сасаки-сан, конечно же, не верит мне. Чего она только ни предлагала — деньги, связи … Даже свою душу взамен жизни дочери! Она точно думает, что я ведьма. Одного понять не в силах: я не могу изменить предначертанного судьбой. Теперь она будет считать, что я отказала ей из мести. — Из мести?! — удивился я. — Почему?! — Её старшая дочь пустила в Тодай слух о том, что мы с тобой — дети демонов, и потому мне пришлось бросить учёбу. Старая история, братик, и очень неприятная. Не заставляй меня рассказывать, пожалуйста. Тем более, мне кажется, ты давно всё знаешь от Тиаки-тян. — Знаю. И никогда не буду заставлять тебя вспоминать это снова. Успокойся. Я крепко обнял Руку. Рассвет мы встретили за чашкой горячего чая в моей комнате, снова проговорив всю ночь напролёт. Это последнее моё светлое воспоминание о тех днях. *** Смерть младшей дочери Сасаки-сан не прошла нашей семье даром. Нетрудно представить, какие слухи её мать распустила в Коива. Вскоре на нас начали косо поглядывать. Пусть ни в чём не обвиняли, но шёпот за спиной и подозрительные взгляды преследовали повсюду. А с ноября 1917 года в городе стали умирать люди. Смерть наступала в полночь от удушья. Умирали подростки и взрослые, но вскоре выяснилась одна закономерность — все жертвы были членами семей, чьи дети обучались у моей сестры. В мамин магазин всё реже заходили покупатели, а соседи сторонились нас и не приглашали больше ни на дни рождения, ни на праздники. Однажды Ру-тян решила сделать талисман из хрусталя, чтобы попытаться увидеть в нём причину загадочных смертей. Талисман раскололся на две части, как только Рука заглянула в него. Она сделала новый, но он разрушился точно таким же образом. Что это могло значить, Ру-тян так и не успела понять. *** Продукцию наших предприятий перестали покупать. Всё, что у нас осталось — заказы, идущие за рубеж. К февралю 1918 года мануфактуру пришлось закрыть, а рабочих распустить по домам. У нас осталась только фабрика. К счастью, Абэ-сан оказался преданным человеком. Отец в нём не ошибся. — Только глупцы могли поверить в то, будто ваша семья имеет отношение к демонам, — заметил он, явившись к нам домой в те трудные дни. — Вы честные и порядочные люди. Не беспокойтесь, я придумаю план, как восстановить работу мануфактуры. Он пытался, но не успел. Слишком мало времени нам было отпущено. Меня утешает лишь одно: в тот жуткий день, когда я потерял рассудок, Абэ-сан находился в Токио, а, значит, не погиб в пожаре, полыхнувшем в Коива. *** Я плохо помню события последних четырнадцати дней, прожитых со своей семьёй. Пытаюсь собрать разрозненные фрагменты, но удаётся это с трудом. Не зря Эшфорд-сан призналась, что лишила меня памяти. Да, вне сомнений, чего-то важного не хватает в этой головоломке… Будто сквозь плотный туман, вспоминаю, как с горечью спрашиваю Руку о чём-то, а сердце сжимается от обиды: «Почему молчали родители, я понять могу. Но ты? Как давно ты знала?» «С тринадцати лет». «С тринадцати?! — воздух застревает в горле, не могу дышать. — А мне было семь! Выходит, почти всю мою чёртову жизнь ты знала?! И ни разу ни словом не обмолвилась?! Как ты могла, Ру-тян?» «Прости, Асато…» Видимо, вскоре мы помирились, поскольку следующее моё воспоминание о том, как анэсан крепко обнимает меня, гладит по волосам и смеётся сквозь слёзы: «Я так боялась тебя потерять! Не представляешь, как сильно!» Я прижимаю её к себе, испытывая необыкновенное умиротворение, словно с души упал неподъёмный камень. — Что теперь? Оборачиваюсь и вижу стоящую в дверях маму. Её лицо изжелта-серое, под глазами залегли тёмные круги. — Что будешь делать, Асато? — Остаюсь с вами. — Ты уверен? — Да, я так решил. Мама опирается спиной о стену. — Даже боюсь спрашивать, какой ещё выбор ты вскоре сделаешь … Непонимающе смотрю на неё, а мама разводит руками. — Я пыталась это предотвратить, но не смогла. Живите, как знаете. Она уходит, а я оглядываюсь на Ру-тян. — Не обращай внимания, — смущённо шепчет сестра. — Мама всю свою жизнь прожила в страхе. Думала, когда ты узнаешь об этом, небеса на землю упадут. Она, наверное, немного разочарована. Я смеюсь. Воспоминание обрывается… И снова утро, я собираюсь куда-то, торопливо надевая хаори. В комнату заходит Ру-тян. — Останься, — неожиданно хватает она меня за руку. — Прошу, останься! — Когда я вернусь, всё пойдёт по-прежнему. Ничего не изменится! — Мне приснился страшный сон. Я боюсь, Асато! Что-то ужасное произойдёт сегодня! — Он имеет право услышать от меня честный ответ, — настаиваю я, хотя на крохотную долю секунды почти готов был сдаться, увидев её умоляющие глаза. — Пусть придёт и поговорит с тобой здесь! — Ты же знаешь, как он относится к нашей матери. — Он не имеет права обвинять её ни в чём! — Да, верно, но, тем не менее, я должен поступить так, как он хочет. Хотя бы раз. Для меня это важно, — я целую Руку в лоб. — Скоро вернусь, ты даже не успеешь соскучиться! — Асато! — она снова хватает меня за плечо. — Мне, правда, страшно! Всю ночь мне снился огонь, взметнувшийся до неба. Я не знаю, что будет, но я впервые видела столь страшный сон! Будь очень осторожен! — Даю слово. Выхожу и закрываю дверь, даже не чувствуя, что она отделяет меня от Ру-тян навсегда. Больше я никогда не увижу её и маму живыми.