Амулет синигами

Тридцатого июля Кадзу-кун попросил меня задержаться в столовой после ужина, а потом прийти в гостиную. Его просьба заинтриговала меня. Я мог бы съесть ещё кусок восхитительного клубничного торта, но нестерпимое желание узнать, что за сюрприз готовится в соседней комнате, уничтожило даже мой неутолимый аппетит. Я тщательно прислушивался, но никаких звуков из-за стены не доносилось. Когда десять минут истекли, я заторопился в гостиную, словно ребёнок, которому обещали, что только ради него волшебный Сегацу-сан* достанет из-за пазухи волшебный подарок. Войдя, я с изумлением огляделся по сторонам. В гостиной от пола до потолка фантастическим видением застыла гигантская трёхмерная картина, сложенная из фрагментов, на первый взгляд, никаких не связанных между собой. Изображения выглядели достоверными до мельчайших деталей, словно кто-то сумел вложить кусочки реального мира в невидимую прямоугольную раму. Я увидел мраморные пещеры, сверкавшие серебристо-синими переливами над прозрачно-голубой водой; дерево без листьев, чьи многочисленные извитые ветви были усыпаны сверху нежно-розовыми цветами, а чуть поодаль — другое, из ствола которого вытекала кроваво-красная смола. Вознеслась к небу тёмным столпом с плоской вершиной Кафедра Проповедника, а рядом, разрывая пополам скалу, припорошённую снегом, низвергалось в реку расплавленное золото огненного водопада. Раскинулось меж высоких гор лазурное озеро. Интенсивно синие кораллы просвечивали в подводной глубине. Возвышалась на пьедестале статуя тёмного ангела, низринутого с небес, чьё правое запястье и ноги овивала змея... Но моё внимание немедленно приковал длинный подземный коридор с причудливо изогнутыми стенами, освещённый солнечными лучами. Казалось, кто-то сумел поймать океанские волны, остановить их движение и запечатлеть в камне. Однако, приглядевшись, я понял, что это всего лишь размытые дождями гигантские песчаные скалы, играющие в свете солнца тысячей оттенков от бледно-золотого до светло-карминового. Камень казался лёгким, ажурным, словно крылья бабочек. Его форму не меняла человеческая рука, но он выглядел бесценным произведением искусства. От этой картины захватывало дух. — Что это? — спросил я, поворачиваясь к Кадзу и замечая его удовлетворённую улыбку. — Мои запоздалые извинения. Те, что не на словах. Он шагнул ближе и притянул меня к себе, забавляясь моим недоумением. — Совершить задуманное стало возможно лишь благодаря нашей энергии. После разрушения Хрустального Шара ты освободился от власти Повелителя Мэйфу. Вся твоя скрытая сила стала доступна не только тебе, но и амулету. Свою же внутреннюю силу я давно позволил использовать рубину. В тот день, когда пытался сражаться против Энмы вместе с тобой. Хотя ты, наверное, не помнишь? — Помню, хоть и воспринимал всё, словно сон, поскольку находился под контролем амулета. — Тогда тебя не должно удивлять, что теперь, когда наши силы подпитывают его, рубин стал практически всемогущим. Сейчас он создал по моей просьбе полное подобие самых впечатляющих мест, которые я посетил в течение жизни. Амулет извлёк их из моей памяти, сделав копии в реальном мире. Мы оба можем попасть туда. Время внутри будет двигаться так быстро или медленно, как мы того пожелаем. Безусловно, если захочешь, мы можем отправиться в те же места в настоящем мире, но эти пейзажи — нечто большее, чем просто фрагменты памяти. Они пропитаны моими чувствами. Они продолжение меня. Если войдёшь внутрь, сможешь увидеть, чего тебе до сих пор не позволял амулет и моя гордость. Ты открыл мне душу, Асато-кун, а я о себе молчал. Хотел остаться в твоих глазах безупречным партнёром, способным свернуть Гималаи, не поцарапав и мизинца. Бесспорно, не только твои страхи создают преграду в наших отношениях. Моя демонстративная безупречность тоже стала одной из причин. Войди в любую из реальностей, и я даю слово, что не буду больше отгораживаться от тебя. Ты узнаешь всё, что пожелаешь. Я взглянул на него и вдруг увидел то, на что недавно не мог и надеяться. Я понял, что стал единственным для него. До конца времён. И ни Апокалипсис, ни даже смерть Вселенной не смогут теперь изменить этого. — Я хотел бы побывать во всех местах, которые вижу, — сказал я, не скрывая своего восторга. — Но для начала… Могу я взглянуть поближе вот на это место? — и я указал на песчаные скалы, чьи причудливые изгибы освещали лучи солнца, делая их похожими на прекрасный храм, выстроенный под землёй. — Каньон Антилопы, — пояснил Кадзу. — Я знал, что он непременно привлечёт твоё внимание. Идём! — и мы шагнули в центр созданной рубином объёмной картины. *** Время застыло, и я почти не ощущал его. Если верить рубину, когда мы вернулись, снаружи прошло около пяти минут. Но внутри этого странного иллюзорного творения мы провели много часов, бродя в подземных коридорах среди разноцветных скал удивительной красоты. Солнце играло на краях каменных выступов, даря обычному песчанику богатство оттенков, которое я и не мог вообразить. — Некогда я мечтал, что в следующий раз непременно приду сюда с человеком, с которым соберусь прожить жизнь, — признался Кадзу. — И я исполнил это желание. А сейчас сделаю даже больше. Он не позволил мне выдохнуть, прижав спиной к ближайшему выступу скалы… — Очень удобно, — промолвил Кадзу, вовлекая меня в долгий поцелуй, — в отличие от реального мира, здесь нет никого, кто бы помешал… Нас не прервут ни люди, ни природные катаклизмы. Он освободил меня от одежды и поспешно разделся сам. Солнце освещало обтёсанные водой оранжево-золотые камни и бледно-фарфоровую кожу удивительного мужчины, завлекшего меня в свой реалистичный сон. — Ты можешь любоваться тем местом, которое тебе приглянулось, и получать удовольствие, Асато-кун. Я уверен, никто, кроме нас, ещё не занимался подобными вещами в каньоне, где существует нешуточная опасность утонуть во время ливня, а в хорошую погоду не найти укромного угла из-за толп туристов. Но нам с тобой повезло, мы можем сделать это без свидетелей. Грань между физическим удовольствием и душевным наслаждением стиралась, ощущения тела и эмоции стали нераздельны. Ответ на каждое прикосновение его рук и губ — блаженство и экстаз. Сейчас никакие мои тревожные мысли не помешали бы всецело принадлежать ему, но когда я уже готов был просить его не останавливаться, Кадзу довёл нас обоих до пика наслаждения, тесно вжавшись в мои бёдра собственной разгорячённой плотью и целуя меня в губы. — Никогда бы не подумал, что буду творить такое... Ты в очередной раз заставил меня забыть о сдержанности, — шутливо заметил он, едва касаясь языком мочки моего уха. — В реальном мире или в воображаемом, но ты способен уничтожить за мгновение весь мой самоконтроль. Давай отдохнём, прежде чем двинуться дальше. Я согласился. Склонившись головой на его плечо, я просто ожидал, когда выровняется моё сбившееся с ритма дыхание. *** Мы путешествовали внутри его воспоминаний, и даже не надо было спрашивать его о чём-то. Одно прикосновение к любому предмету — и вот я уже знал не только историю Кадзу-кун, связанную с этим местом, но все его эмоции из того отрезка времени. Мы двигались из настоящего в прошлое, а потом из далёкого прошлого снова в настоящее через места, некогда посещённые им: внутренние островки его сердца, невидимые вехи, отмечавшие путь взросления. Я увидел его чувства так же отчётливо, как мраморные пещеры озера Дженерал Каррера, мягкие синие кораллы пролива Сомосомо, скульптуру падшего ангела в мадридском парке Ретиро или драконово дерево на острове Сокотра. — Легенды гласят, что внутри него течёт кровь огнедышащих мифических существ, покрытых чешуёй, потому дерево и получило такое название, — пояснил Кадзу, когда мы оказались поблизости от растения, на коре которого блестела смола, похожая на кровь. — Мне в детстве часто снились сны про дракона, дарящего мне необыкновенную силу, которой нет у простых смертных… Те сны казались такими настоящими! Просыпаясь, я действительно верил, что обладаю волшебной силой, но отец мгновенно убеждал меня в обратном. Он всегда был безжалостен к моим детским фантазиям. Вскоре я разучился мечтать, и те сны исчезли. А матери вовсе не было дел до моего разыгравшегося воображения. Она всегда слушала мои рассказы о драконах и других выдуманных существах и лишь рассеянно кивала, не отвечая ничего. Я думал тогда, что её заинтересует нечто другое. Став постарше, я отчаянно искал темы для нашего общения, пытался вникать в то, что нравилось ей. В течение двух лет разделял её увлечение классической музыкой, коллекционированием кукол, рисованием, но расшевелить маму так и не сумел. Спустя долгие годы я понял, что ей, в общем, безразлично, о чём я говорю: о её фарфоровых куклах или о своих снах. С тем же успехом я мог также рассказывать ей, например, о дефекте межжелудочковой перегородки. Её реакция осталась бы прежней. Мои мысли и чувства её не интересовали. Отцу же, наоборот, было дело до каждой мелочи, происходящей в моём уме. Но если эта мелочь не соответствовала его представлению о качествах настоящего мужчины, меня сурово наказывали. Я должен был уметь контролировать себя, демонстрировать всем уверенность, внутреннюю силу и хладнокровие. Промахи не прощались, никакие извинения никогда не принимались во внимание. С пяти лет я должен был уметь решать свои проблемы самостоятельно. Именно поэтому уже в четыре с половиной меня предусмотрительно оторвали от приветливой гувернантки, к которой я привык, выставив её из дома и препоручив меня заботам Сатору-сан. Отец сообщил, что все свои проблемы я отныне должен обсуждать только с ним, не беспокоя отца по пустякам. Я так и поступал в течение последующих восьми лет. Однако, став подростком, начал скрывать свои личные неприятности даже от него, не желая выглядеть слабаком в глазах отца. Сатору-сан часто сокрушался по этому поводу. Он привязался ко мне, любил и опекал, словно родного сына. Пожалуй, он был мне намного ближе, чем члены моей семьи. Впрочем, отец тоже многому научил меня, и это пригодилось мне во время обучения в университете и позже, когда я стал заниматься медицинской практикой. А мама своим отстранённым отношением невольно вынудила меня искать кого-то, кто способен на искренние, сильные чувства, — с этими словами Кадзу осторожно коснулся моей щеки. — Не спрашивай, любил ли я их. Мне самому непросто ответить на этот вопрос. Мои эмоции оказались не востребованы, поэтому мне трудно вспомнить, присутствовали ли они вообще? Но я бы совершенно точно не простил никого, кто причинил бы родителям боль. Если бы ты не вмешался в мою судьбу, я бы стал, как тот, кого ты знаешь. Я бы тоже решил мстить Шидо, потому что моя семья может быть какой угодно, но никто не смеет уничтожать её! Даже если родная земля подобна сухой пустыне, не приносящей цветов … Через ветви драконова дерева я ощущал давние эмоции Кадзу-кун: обиду, затаённую боль, разочарование, отстранённость. И я почти услышал громкий стук: так закрылась в сердце мальчика дверь доверия к миру, а сейчас вместе со мной Кадзу заново учился открывать её. *** Реальность изменилась, и я обнаружил, что моя ладонь касается уже совершенно другого растения: гладкого, бочкообразного, с нежно-розовыми побегами наверху. Ветер донёс издалека запах солёной морской воды. — Я был в Йемене на острове Сокотра с отцом всего раз и недолго, но успел застать цветение розы пустыни. Незабываемое зрелище! Открытая всем ветрам Индийского океана, растущая в каменистой пустыне она выращивает на своих ветвях удивительной красоты бутоны. Она похожа на тебя, Асато. Твоё сердце живо, сколько бы испытаний ты не преодолел. И я, впервые увидев это изумительное дерево, понял, что это даже не растение, а символ. Заслуживают уважения лишь те, кто способен, несмотря ни на что, быть, как она. Не просто выживать, а цвести, даже если всё вокруг располагает к смерти. Я сам хотел быть таким. Мальчик взрослел. За закрытыми дверями сердца отращивал собственные незримые ветви и бутоны. *** Пейзаж снова стал иным. Мои ладони теперь прижимались к стволу дерева гинкго. В ушах звучал негромкий детский смех, похожий на перезвон колокольчиков. Смеялась девочка, а мальчик безмолвно улыбался, поддерживая её. Я уже знал, что скажет Кадзу, раньше, чем он произнёс первые слова. — Я бы сравнил её, как и тебя, с розой пустыни. Я был только рад, что именно она предназначена мне в жёны, и я бы, вне сомнений, женился на ней. Но это даже тогда была не влюблённость. Скорее, дружба, преданность и привязанность. Впрочем, ты сейчас это чувствуешь, я уверен. Ты ощущаешь то же, что и я. Да, я чувствовал… Нежность, невольное восхищение, безмерное уважение и желание оберегать девочку, перед чьей внутренней силой и одновременно хрупкостью он преклонялся с детства. Кадзу желал Укё только счастья, но волей судьбы вышло так, что от брака с ним отказалась именно она, при этом попросив его о помощи: продолжать притворяться женихом и невестой, лишь бы родители не вздумали выдать её замуж за другого. — Она умеет любить, верить и мечтать вопреки всему. Она не глупа. Она всегда видела мерзость этого мира, но ничто дурное не прилипало к ней. В Индии таких людей сравнивают с лотосами, потому что этот растущий из озёрного ила цветок никто и никогда не видел запачканным грязью. Укё осталась такой и сейчас, за что я восхищаюсь ею, как и тобой, Асато. Объёмная картина-мозаика снова повернулась новой гранью… Теперь мы плыли в толще воды, находясь внутри прозрачного светящегося шара, облепленного по всей поверхности крошечными фонариками, каждый размером со светляка. Полосатые рыбы с желтыми, розовыми, фиолетовыми плавниками испуганно шарахались от нас. Под нами совсем близко простиралось дно, устланное извитыми раковинами и белым песком. Я насчитал с десяток распластавшихся по дну актиний и морских звезд. В зарослях синих кораллов прятались скаты-орлянки, арлекины и люцианы. — Это остров Тавеуни архипелага Фиджи, — откликнулся Кадзу, предваряя мои вопросы. — Я был здесь давно. Видел миграцию китов в декабре восемьдесят третьего и наслаждался дайвингом возле атоллов в июне восемьдесят четвёртого. И размышлял тогда о том, что к некоторым людям нельзя прикасаться, настолько они хрупки… Укё была именно такой. Она не выносила прикосновений мужчин. Сама Укё считала, будто это — её плата за врождённую способность слышать и чувствовать неупокоенные души умерших, но в мой разум до сих пор закрадываются сомнения. Несмотря на то, что даже лучшие специалисты Европы не сумели поставить Укё диагноз и подтвердить мою гипотезу о наличии глубокой психологической травмы, мне порой начинает казаться, что и в этом всём виноват проклятый Саки! Незадолго до смерти, желая причинить мне как можно больше боли, он пытался принудить к близости Укё. Сначала хитростью, заманив поддельной запиской от моего имени на свидание в малолюдный парк, а потом, когда Укё попыталась уйти от него, силой. Его счастье, что затея провалилась. Укё закричала и потеряла сознание, когда Саки поцеловал её против воли и попытался снять блузку, а этот мерзавец перепугался и сбежал. Хорошо, что неподалёку прогуливалась пожилая семейная пара. Они услышали крик и помогли Укё прийти в себя и добраться до дома. Даже не представляю, что бы я сделал с Шидо, если бы он тогда всё-таки довёл задуманное до конца… Он бы умер раньше, чем вздумал покушаться на моих родителей, и меня бы никто не остановил! — глаза Кадзу опасно сверкнули, а я испуганно воззрился на него. Воды Тихого океана забурлили, выбрасывая нас наружу. Я чувствовал бессильный гнев, исходящий от Кадзу. Он злился на собственную непредусмотрительность и беспомощность, на то, что не сумел уберечь Укё от посягательств брата. Он радовался, что его подруга не пострадала, но эта радость смешивалась с горечью. Его не было рядом, чтобы защитить Укё. Своим бездействием он предал доверие девушки. Кадзу поймал мой настороженно-вопросительный взгляд, и его гнев мгновенно утих. — Знаю, в моей душе много тьмы, — уже спокойнее пояснил он. — Всякий раз она возникает, когда нападают на тех, кого я люблю. Эта тьма сильнее любых доводов рассудка и любых понятий о нравственности. Иногда я боюсь, что она способна безвозвратно уничтожить мою душу. Кажется, с моим двойником именно это и случилось. Я явственно ощутил комок в горле. И я точно знал теперь, что Кадзу чувствовал, когда Саки мучил его. Ненависть к брату пришла гораздо позже, поначалу в нём билось лишь упрямое желание выстоять и доказать, что он сильнее, и Шидо не удастся сломить его, какие бы усилия тот ни предпринимал. Кадзу продолжал верить, что в нём течёт кровь дракона, а перед внутренним взором, как пример стойкости, всегда стояла роза пустыни. И юноша самому себе поклялся быть таким же выносливым и не обнаруживать свою слабость. — С шестнадцати лет меня вдруг стало преследовать смутное чувство, будто кто-то есть рядом со мной, кто меня бережёт и защищает. К сожалению, я не знал, что это ты, Асато-кун. Только однажды Сатору-сан ни с того, ни с его озвучил мои мысли, сказав, будто меня оберегает ангел с тёмными крыльями. Это случилось вскоре после того, как Саки оставил свои издевательства надо мной так же внезапно, как некогда их начал. Между нами, словно из-под земли, выросла статуя падшего ангела из парка Ретиро... — Как я искал тебя, — с болью продолжал Кадзу, — как жаждал увидеть снова хотя бы во сне! Но запрещал самому себе об этом думать, пытался забыть. А подчас мне казалось, что и амулет нереален, что он — просто сон или драгоценный камень мамы, случайно оброненный ею в моей комнате, а всё остальное — мои фантазии… Как те, с драконом. Я пытался вытеснить тебя из памяти, но ты пророс в моё сердце, плоть и кровь. Всего раз увидев тебя и коснувшись рубина, я заболел тобой. Ни с кем у меня не было ни шанса, мою душу не удовлетворил бы больше никто, я только теперь это отчётливо понимаю, ведь с тех самых пор, как я, будучи подростком, поддался соблазну разделить свои телесные потребности с кем-то, кроме собственной руки, я ощущал лишь сплошные разочарования… Долгое время меня преследовали одноклассницы и ученицы параллельных классов, и незадолго до своего семнадцатого дня рождения я, наконец, решился. С красивой старшеклассницей по имени Кодзима Момоко я провёл ночь на яхте её отца в ночь на Рождество в восемьдесят первом… Это было скорее любопытством, чем страстью. И уж точно ни в малейшей степени не являлось влюблённостью. Благодаря богатому опыту Момоко, я узнал о сексе за одну ночь всё, что хотел, поэтому последующие встречи с кем-то уже ничего не значили для меня. Впрочем, с самого начала я воспринимал секс лишь как физическую потребность, никак не связанную с моими эмоциями. Выбирал партнёрш, как иные выбирают еду в ресторане, потому что тело нельзя оставлять голодным, иначе начнутся проблемы. И в периоды вынужденного воздержания они у меня начинались. Я видел навязчивые сны, в которых на меня смотрел мужчина. Просто смотрел. Я не видел его лица, но точно знал, чего он ждёт. Он ждал меня, а мне хотелось творить в его присутствии немыслимые, откровенно бесстыдные вещи. Но когда я просыпался и приходил в себя после таких снов, то понимал, что проще найти девушку на ночь, чем мучить себя. Это продолжалось, пока я не познакомился с Орией. Почти на полтора года я забыл о поиске случайных спутниц. У нас завязались близкие отношения, но я потом испугался своей зависимости. Я чувствовал, что привязываюсь, и вместо удовлетворённости начал испытывать гнев на него и на себя. Мне казалось, Ория каким-то образом лишает меня свободы, а, согласись, в девятнадцать свобода — это главное, ради чего живёшь. Я не хотел позволить кому-то стать моей необходимостью или слабостью. И я порвал с ним однажды без объяснений, лишь бы доказать себе: моя свобода не потеряна, я могу отказаться от него, я не связан ничем! Я так гордился тем, что смог переступить даже через очень сильные чувства, не пожалел и не оглянулся. Забавно вспоминать… Ведь до недавнего времени я вообще не знал ничего о чувствах. Ангел на постаменте смотрел в небо, защищаясь от кого-то воздетой вверх ладонью. — В какой-то момент душевная тоска стала прорываться даже сквозь мою вечную занятость, сквозь многочисленных партнёров, в основном, женского пола, которых я периодически находил, а затем безжалостно выбрасывал из жизни. Я не понимал, в чём проблема, но меня постоянно преследовало ощущение бессмысленности происходящего, несмотря на все успехи и достижения. И только держа амулет в руках, я испытывал странное счастье. Наконец, я решил разобраться, что за кристалл такой много лет назад появился у меня. Я отправился по миру в поисках ответов на вопросы, ища того, кто хоть что-то знал бы о рубине. Я объехал европейские храмы и восточные ашрамы, подробно описывая настоятелям амулет. Никакой зацепки. А потом я встретил Тацуми… Как я мечтал вытащить тебя в реальный мир и поговорить с того дня! Как страдал от осознания того, что именно из-за меня ты очутился в заточении! Моё сердце напоминало мраморные пещеры близ Чиле-Чико, а потом превратилось в поток огня. В сжигающее желание. Я не узнавал себя. С детства я привык к тому, что эмоции бесполезны, а проявлять их нелепо. Мне это говорил отец, и я сам, поразмыслив, пришёл к тем же выводам. Я заставил себя пустить корни в камень и цепляться за бесплодные земли столько лет… В калифорнийской долине Йосемити водопад Огненной Лошади в закатных лучах солнца всего на несколько дней в феврале становится похожим на лаву. Моё сердце истекало лавой, когда я думал, что между нами не может быть ничего. Как я мог покуситься со своими низменными потребностями на того, кто спас меня? На того, кто доверился мне и поселился под одной крышей, следуя моей же просьбе? Я не верил, что способен по-настоящему любить, или что тебе нужны мои эгоистические чувства. Глаза мои словно ослепли. Я не понял сразу, что немедленно рассказать правду о себе было бы самым верным решением. Сколько понадобилось времени, чтобы я осознал это! Я не видел тебя и твоих переживаний за своими сомнениями. Я заставил тебя страдать снова всего несколько дней назад! Непростительно. Он стоял так близко... Его пальцы перебирали мои волосы, ласкали плечи и спину. — Теперь я могу дать тебе столько, сколько пожелаешь. Но никогда не заставлю принимать больше, чем ты способен вместить. Некоторым кажется, что чрезмерная любовь — благо. Однако она тоже может лишать воздуха и сковывать движения, а я ценю чужую и свою свободу, поэтому черту, где надо остановиться, я никогда не пересеку, Асато-кун. С этими словами он с лёгкостью вытянул меня следом за собой на скалу, где однажды мы уже побывали в реальном мире. Прекестулен… Здесь, как и тогда, дул свежий, прохладный ветер, неся запах сосен. Наше совместное прошлое, пусть и недавнее… Следы в памяти, в скрижалях времени, в проплывающих мимо облаках… Теперь его память и моя — единое целое, его чувства и мои тоже стали одним. Что-то стронулось с места, что-то незыблемое, прочное, но я не мог сейчас понять, его это ощущения или мои? *** Мы вернулись в реальный мир. Стоя один напротив другого, глядели друг другу в глаза. — Скажи, это всё случилось на самом деле? — наконец, спросил я. — Это не галлюцинация? — А ты как думаешь? — усмехнулся Кадзу-кун. — Моя душа переполнена тем, чего раньше там точно не было. И я точно не мог бы такое придумать сам! — Ты был со мной откровенен, и я решился на ответный шаг. Впустил тебя в своё сердце и устроил исповедь, которая далась мне непросто. Ты сегодня чувствовал то же, что и я. Рубин признался, что раньше закрывал от тебя мои эмоции. Я приказал ему не делать этого впредь. Ты мой хранитель и имеешь право знать, что происходит в моём сердце. И я надеюсь, ни сегодня, ни в дальнейшем увиденное тебя не отпугнёт и не разочарует. — Откуда взяться разочарованию? — вырвалось у меня. — Наоборот, только благодаря тебе я начал верить, что и он… С тревогой я посмотрел в лицо Кадзу, опасаясь, что снова сболтнул лишнее, но Кадзу спокойно кивнул, разрешая мне закончить фразу. — Я начал верить, что и он — не чудовище. — Так и есть, — внезапно согласился Кадзу. — Лорд Артур — не чудовище. Я удивлённо воззрился на него: — Не думал, что ты скажешь это. — Но это правда. Мой двойник — не враг тебе, — бесстрастно повторил Кадзу. — Откуда ты знаешь? — меня в самом деле это очень интересовало. — От него. Лорду Артуру Эшфорду пришлось дать ответы на некоторые мои вопросы, перед тем, как мы вместе отправились искать тебя и леди Эшфорд. Я убедился, что ради твоего спасения он способен подставить под удар себя. В этом мы похожи, только представления о твоём счастье у нас разные, что понятно. Лорд Эшфорд подчиняется Оку, он борется с внутренней тьмой и безнадёжно проигрывает. Но, несмотря на всё это, я не могу ему сочувствовать. Я способен лишь принять неизбежное. Да, он не злодей и не демон, просто запутавшийся человек. — Почему же он не говорил ничего, когда я спрашивал?! — вырвалось у меня. — Я задавал ему те же самые вопросы много раз! — Он не хотел, чтобы ты спасал его, — спокойно отметил Кадзу. — Ведь его невозможно спасти. Он сам выбрал свой путь. По неведению из-за юности лет, под давлением обстоятельств, будучи обманутым твоей сестрой, но всё это не имеет значения. Важен результат: контракт с Оком разорвать нельзя. А ты бы разбивался вдребезги ради благородной миссии спасения, которую сам бы взвалил на себя. Но лорду Эшфорду, как и мне, не нужно, чтобы ты уничтожал себя. Он хотел сохранить тебя невредимым, надеясь однажды спастись от власти Ока и лишь тогда рассказать тебе всю правду. Недавно он понял окончательно, что ничего не выйдет. Теперь он хочет оставаться в твоих глазах врагом, чтобы в нужный день ты без колебаний сразился с ним. — Он сам сказал это? — Да, поскольку был уверен, что я никогда не открою тебе правды из-за ревности, которую испытывает и он по отношению ко мне. В этом мы едины. Каждый ревнует тебя к другому. И у каждого, согласись, есть повод. Между мной и тобой стоит ваше с лордом Эшфордом прошлое. Между ним и тобой — боль и ложь, десятки смертей, твоя ненависть к собственным чувствам. И привязанность ко мне. Я надеюсь, что это хотя бы привязанность. Наивно ждать большего. Твоя душа изранена, её столько лет уничтожали всеми способами. Прежде чем чего-то просить у неё, сначала нужно излечить старые раны. И я приложу все силы, Асато-кун, чтобы исцелить их. А пока… С меня хватит и привязанности. Даже одного физического желания… Я готов быть для тебя тем, кем ты захочешь, не требуя иного. Я совершил ошибку, когда вместо откровенного разговора с тобой, предпочёл сбежать и препарировать свои раны в одиночку, но в тот день мне это показалось единственно верным решением. Я не хотел, чтобы ты видел мой гнев и ревность. Я собирался вернуться после того, как разберусь в себе. Ведь за минуту до этого я поклялся принять тебя любым и вдруг осознал, что не в силах принять твои чувства к лорду Артуру. И показать тебе, насколько мне больно, тоже не мог. И за своё малодушное бегство я сегодня прошу прощения. Подобное больше не повторится. Я слушал Кадзу, неотрывно глядя ему в глаза. Я не ожидал, что когда-нибудь он решится раскрыть душу, но это случилось. — Однако лорд Эшфорд, полагая, что я сохраню важную информацию, доверенную мне, не учёл одного. Я понял, что твоё сердце много лет подряд разрывается на части. Очень трудно любить и ненавидеть одного и того же человека. Невыносимо мечтать спасти убийцу. И я собираюсь прекратить твою боль... Теперь решение только за тобой: хочешь ли ты узнать о нашем с ним разговоре? Я смотрел на Кадзу, чувствуя, как благодарность переполняет меня. Он мог не говорить, но всё же решил быть откровенным даже в том, что ему самому причиняло боль. А для меня это важнее всего на свете! Я должен понять, что за человек Мураки, разобраться, когда он играл со мной и лгал, а когда был искренен. — Расскажи, — попросил я. И Кадзу выполнил мою просьбу, повторив то, что я раньше узнал от Ририки из первого мира. Только теперь я точно знал, что это не ложь. *** Я сидел в кресле, обхватив себя руками за плечи, пытаясь собраться с мыслями. Меня колотил озноб, внутренний огонь рвался наружу, но я не понимал, к какому объекту он стремится, поэтому просто позволял жечь себя, что пламя охотно и делало. — У тебя температура, — констатировал Кадзу, присаживаясь рядом на корточки и касаясь моего лба. — Будь ты обычным смертным, я бы решил, что ты подхватил сильную простуду, но… Это ведь пламя? — Да, — с трудом вымолвил я, пытаясь усилием воли смирить биение сердца. — Оно бунтует, словно живое существо. Не может принять услышанное. Как и я. — Даже мне было тяжело после его признания. Но я знаю, что всё сказанное — правда. Он не лгал. Со мной был рубин, он не потемнел ни разу. Кроме того, моя собственная интуиция чего-то да стоит. Однако я не удивлюсь и не обижусь, если ты откажешься верить. — Я верю. Ты не стал бы придумывать такое. Выходит, в кои-то веки Ририка не солгала… Мураки действительно неоднократно приносил себя в жертву и даже не рассчитывал на благодарность. Вообще ни на что не рассчитывал. В меру своего понимания о том, что составит моё счастье, защищал меня, — я обхватил голову руками. — И что мне делать теперь? — Асато-кун, ты ничего уже не можешь для него сделать. Просто прими правду о том, что мы с ним похожи больше, чем хотелось бы. Мне неприятно признаваться даже себе, но во многих случаях на его месте я бы, пожалуй, поступал так же. — Я не буду сражаться с ними, — вырвалось у меня. — Ведь и Ририка… За всеми завесами тьмы и жестокости спряталась маленькая девочка, у которой отняли мать, и за это она поклялась отомстить целому миру. Око играет её сердцем, а Ририка приносит собственные жертвы, искренне веря, что делает это ради воскрешения мамы! Но она только уничтожает себя, не принося счастья никому! — Это так, Асато-кун. Но твоя сестра верит, что её цель — благая, иначе не поступала бы так. И лорд Артур, и Ририка-сан попали под влияние Ока. Тьма амулета переплелась с их сердцами. К сожалению, избавить их от этой тьмы невозможно. И если за текущий год мы не найдём способа заставить власть Ока над ними ослабеть, тебе придётся сражаться. Понимая всё это, тем не менее, придётся. Я уткнулся лбом в переплетённые пальцы. — Теперь всё стало ещё сложнее. — Жалеешь, что я рассказал? — в голосе Кадзу прозвучала горечь. — Не следовало этого делать? — Нет! — громко запротестовал я. — Всегда лучше знать правду. Кроме того, я представляю, чего тебе это стоило… — Угадал, — горько усмехнулся он. — Я долго взвешивал «за» и «против», сомневался до последнего. Но потом пришёл к выводу, что худшие последствия будут у молчания. Однако мне хотелось бы продолжать молчать… Кто пожелает, чтобы у него был сильный соперник? К тому же собственный двойник. — Но Мураки не соперник тебе! — вырвалось у меня. Ничего не ответив на это моё замечание, Кадзу медленно вытянул сигарету из пачки. Поднявшись с кресла, отошёл к столу, стоящему возле стены, и опёрся о него бедром, отвернувшись от меня. Я услышал, как сначала зашумела включённая вытяжка, а потом щёлкнула зажигалка. — Мураки тебе не соперник, — повторил я, наблюдая за пальцами Кадзу с крепко зажатой в них сигаретой. — Потому что… не важно, объединятся миры, или их останется два, но на новой земле ему я пообещаю лишь защиту и понимание. И ничего, кроме этого. — А мне? — бесцветным тоном спросил Кадзу, всё ещё не оборачиваясь и выпуская изо рта кольцо сигаретного дыма. — Что ждёт меня, если мы выживем? Я приблизился к нему, обхватил за плечи и коснулся губами его шеи. Проследил влажную дорожку языком до ключицы, расстегнул пуговицы рубашки и продолжил своё движение вниз, к животу. Кадзу продолжал невозмутимо курить, но дыхание его участилось. В остальном его самообладанию можно было позавидовать: из губ не вырвалось ни звука. Я продолжал дразнить его, лаская обнажённую грудь и живот, но пальцем не касаясь остального. А там, я видел сквозь ткань брюк, было уже невыносимо тесно. Кадзу ткнул сигаретой в пепельницу, едва не промахнувшись. Взгляд его был расфокусирован. Я не секунду оторвался от своего занятия, сделав обманный маневр, будто желаю отступить, но этого мне не позволили. В меня вжались всем телом, раздвигая ногой бёдра, нетерпеливо сдернули брюки, и я оказался во власти рук, способных вознести меня к небу за считанные секунды. На мгновение забыв о возбуждении, я сполз на колени и вобрал его в себя. Кадзу с глухим стоном подался навстречу мне. Лучшая музыка для ушей… — Ещё! Разве можно не исполнить такое властное требование? Ещё, снова, сколько бы он ни просил! Внезапно Кадзу опрокинул меня на ковёр, разводя мои колени в стороны. Я не сопротивлялся, и тело не сжималось, ожидая продолжения. Горячо и сладко внутри от его языка, и я замечаю, что невольно двигаюсь в одном ритме с ним, ловя губами собственные пальцы. — Не останавливайся, — шептал я в исступлении. — Пожалуйста, не останавливайся. Я хочу этого, хочу так сильно… Так давно. Кадзу вздрогнул и вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул. В конце концов, этот трудный день, должен завершиться чем-то хорошим. *** Он помог мне найти в ванной всё необходимое и вышел, чтобы не мешать. На некоторое время я остался наедине с собой и с собственным смущением. Гнал проклятые мысли, которые могли снова всё испортить. Думал о нём: о его улыбке, длинных изящных пальцах, платиновых волосах, удивительном взгляде, проникающем в душу. Тёплая вода утекала, унося страхи и сомнения. Я не звал его. Каким-то образом Кадзу сам понял, что пора. Вошёл обнажённым, встал рядом, подставляя себя под струи воды, обнял меня за талию и поцеловал в губы. Его прикосновения были мимолётны и легки, но почему-то вызывали ещё большее возбуждение. Он провёл кончиками пальцев по внутренней поверхности моих бёдер, коснулся напрягшейся плоти, но не остановился, а скользнул рукой меж ног, по-хозяйски обхватывая ягодицы. Я с трудом терпел, опасаясь, что финал не заставит себя ждать. Кадзу отступил на шаг, выключил душ, взял полотенце и тщательно высушил мои волосы. Возбуждение немного утихло, но тело не утратило интерес к происходящему. Мы вернулись в спальню и улеглись на кровать. От белья пахло умопомрачительной свежестью и горьковатым ароматом летних трав. Наши запахи смешались с тех пор, как мы поселились в одной комнате, и мне это нравилось. *** Касаюсь его волос, а Кадзу трепетно проводит ладонью вдоль моей спины, жестом показывает, что надо улечься на живот и, когда я исполняю его молчаливую просьбу, он смачивает руки маслом и начинает делать мне массаж. Сначала растирает плечи, а я чувствую горячую волну, бегущую вниз по позвоночнику, затем он переходит к пояснице, спускается ниже... Аромат трав усиливается, его пальцы скользят меж моих ягодиц, слегка надавливая, но не проникая внутрь. С каждым его дразнящим прикосновением внутренний жар нарастает, он почти нестерпим. Стон и просьба и милосердии срываются с губ. — Потерпи, Асато, — слышу в ответ. — Расслабься и не думай ни о чём. Уплываю из реальности. В голосе мелькают обрывки фраз, сказанных сегодня, я снова вижу Кафедру Проповедника, многоцветные коридоры Каньона Антилопы, драконово дерево, розовые бутоны… Внезапно я так отчётливо понимаю, что в этом доме давно не случайный гость. И мне не надо испытывать неловкость и стыд за вторжение в жизнь Кадзу, потому что его сердце приняло меня давно, впустило, поселило в себе. Раньше чем я догадался и дал своё согласие… Каждая тень прошлого в его уме и сердце связана со мной. Я — неотъемлемая часть мира, без которой не придёт будущего, да и прошлое потеряет смысл. Выдыхаю резко, когда его пальцы, наконец, оказываются внутри. Непривычно, но боли нет... Кадзу прижимает меня своим телом к постели, отвлекает внимание поцелуем, ждёт несколько мгновений, а затем продолжает ласкать, давая возможность привыкнуть к новому ритму, и я перестаю что-либо чувствовать, кроме желания достичь вершины вместе с ним. Мир тает, и в следующее мгновение мы оказываемся посреди огромного зала, где каждая частица сияет рубиново-алым светом. И это не отражённые лучи солнца, а нечто иное. Такое чувство, что здесь сходятся все миры, ранее виденные мной. Все они — только подобие этого единственного места. Здесь нет никого, кроме нас, а все предметы излучают собственный свет. И тело моё внезапно меняется, тоже становясь светящимся, как звёзды в небе. И с Кадзу происходит то же. Некая энергия течёт под нашей кожей, так близко… Того гляди вырвется наружу! Приподнимаюсь на локте, потерянно оглядываюсь: — Где мы? Что это за иллюзия? Кадзу внимательно смотрит на меня. — Просто очередная часть моей памяти, хранящей воображаемые события. Я же говорил: в детстве мне снилось, будто я получил дар от дракона. Так вот, в тех снах я часто оказывался здесь. Это место называлось «алыми комнатами Запретного Замка». Всё то, что ты видишь сейчас — мой давний сон, Асато и сегодня я рискнул пригласить сюда тебя. Раздели его со мной. Не как с ребёнком. Как со взрослым. Молча обнимаю его. Алый цвет окружающего мира подстёгивает чувства. Тело требует продолжения… Ищу в себе хоть малейший отголосок прежних глупых мыслей, останавливавших меня, но их нет. Счастливо выдыхаю, нетерпеливо обхватываю Кадзу ногами, прогибаясь вперёд и вверх, прижимаюсь к нему так тесно, как только могу. Его сотрясает дрожь от соприкосновения со мной. Как в том моём бесстыдном сне, повторявшимся снова и снова ещё в первом мире… Он начинает двигаться, но лишь дразня меня и не делая попытки взять то, что давно принадлежит ему. — Умоляю, — вырывается у меня, — умоляю… Он довольно улыбается, словно мучить меня таким вот изощрённым образом — его заветная мечта. Пальцы проводят по моей нижней губе, царапают сосок, сжимают мою плоть, пульсирующую от невыносимого желания … Я балансирую на грани, ожидая долгожданного наслаждения. Оно так близко, но мне почему-то не позволяют достичь его. Вдруг Кадзу перекатывается на спину, не выпуская меня из объятий, и я оказываюсь сверху. Он не говорит ни слова, зато я понимаю, чего он ждёт. Теперь его тело в моих руках, он оставляет мне полную свободу действий, даёт мне право решиться или передумать. Но я не остановлюсь ни за что на свете. Беру его ладони и кладу их себе на бёдра. Закрыв глаза, делаю выдох и, опершись руками на его грудь, соединяюсь с ним. И замираю на мгновение. Так естественно ощущать его в себе… Самая правильная и прекрасная вещь в мире. Почему я не позволял себе этого прежде? Можно отпустить чувства и не сдерживаться, двигаясь, крича, сходя с ума и наблюдая за его глазами, пьяными, полными экстаза. Он рычит и вцепляется в мои бёдра так, что я только теперь понимаю, как сильно он меня хотел и как долго сдерживался… Чудовищный вихрь раскручивается изнутри, рвётся из наших тел, опаляя кожу и тысячекратно усиливая и без того яркие ощущения. Вверх взлетают три сверкающих столба: алый, чёрный, золотой. Прежде чем я пытаюсь удержать на них внимание и понять хоть что-то, они сплетаются с такими же потоками энергии, текущими из тела Кадзу. Соединяются меж собой цвет к цвету, каждой частичкой входя друг в друга и в наши тела единым сияющим белоснежным потоком. Воистину говорят: мы — лишь сосуды для того, что хранится внутри, и бывают моменты, как сейчас, когда внутреннее вырывается наружу. Можно было бы задуматься об этом, но сейчас не до философии. Невозможно остановиться на на мгновение за все сокровища мира… Белый свет струится сверху и внутри, очерчивая поверхности наших тел, а мир дрожит. По алой поверхности идёт крупная рябь, и Запретный Замок раскалывается, превращаясь во взрыв необыкновенной энергии, вплетающейся в нас. Мы падаем, уносимые потоком, не размыкая соединённых тел. Водоворот блаженства, Вселенная рождается заново. Кадзу шепчет на ухо моё имя, и я сотрясаюсь в сокрушающем экстазе. Нечто всеобъемлющее прокатывается по обоим мирам, руша и тут же воссоздавая их снова, латая прорехи в реальности. Мы пропадаем вместе с мирами, а потом появляемся вновь. *** Нагретые солнцем скалы и аромат сосен… Мы с Кадзу-кун сидим на камнях на вершине Кафедры Проповедника, растрёпанные, раскрасневшиеся, ожидая, когда успокоится сердце и дыхание придёт в норму. — Теперь будет настолько же прекрасно всегда? — спрашиваю потрясённо. — И мы так же будем проваливаться сквозь твои придуманные реальности на пике наслаждения? — А ты бы этого хотел? У него счастливый взгляд. По-настоящему счастливый впервые за всё время, что мы знакомы. — Честно говоря, было бы здорово! Впервые слышу, как Кадзу смеётся. На него это не похоже, но он так красив сейчас! Невозможно оторваться… — Не могу гарантировать на будущее. Ведь сегодня сила амулета раскрылась, многократно усиливая наши с тобой ощущения, а такое случается лишь раз. В дальнейшем стараться придётся самим, чтобы не получать меньше уже привычного. — Сила рубина раскрылась?! И почему я такой несообразительный? — Конечно, — улыбается Кадзу. — Ты разве не ощутил? — Я думал, это всё иллюзия. — Не совсем. Наши с тобой энергии соединились с сознанием кристалла. Физическая близость стала лишь кратчайшим путём для этого события, которое случилось бы однажды и само по себе, правда, намного позже. Мы с тобой невольно ускорили процесс, разворошив своими действиями резервуары внутренней энергии, только и всего. Теперь, если верить амулету, наша общая сила сможет поддерживать миры до самого Апокалипсиса, а потом мы одолеем Око. Но если твоя сестра тоже сумеет раскрыть полную силу талисмана, тогда все наши достижения окажутся бесполезными. Силы Ока и рубина опять станут равны. — У меня нет цели соревноваться с Ририкой в силе, — заметил я. — И сражение я собираюсь предотвратить, чтобы сохранить в целости оба мира. А для этого мне придётся найти первого путешественника во времени, разделившего миры надвое. — Первого путешественника? — заинтересовался Кадзу. — Ты о ком? — Когда вернёмся в Сибуйя, расскажу. — А мы и так в Сибуйя, — Кадзу провёл рукой перед моим лицом, и я, встрепенувшись, обнаружил, что мы по-прежнему сидим на кровати в нашей спальне. И, похоже, никуда не уходили. — Но тот Замок и скалы … — начал я в удивлении. — И эта феерия с энергиями. Как ты это делаешь? Всё выглядело таким настоящим! Кадзу загадочно улыбнулся. — Оно и было настоящим. Кроме того... У тебя свои секреты магии, а у меня — свои. В конце концов, должна остаться у меня в запасе хоть одна нераскрытая тайна? — и, посерьёзнев, добавил. — Хорошо, сейчас сделаю признание. Я давно уже понял, что в обычной реальности ты расслабиться полностью никогда не сможешь, а если и сумеешь, то твой ум в последний момент тебя остановит. С помощью рубина я отправил нас обоих в ту реальность, где мои чувства влияли на твой разум. И я всё-таки сумел успокоить тебя. Это был мой продуманный «коварный» план. Считай, что для спасения миров я специально ускорил процесс раскрытия полной силы амулета. Ты сердишься? — Разве я могу? Во-первых, я сам желал этого… А во-вторых, это же нужно для спасения миров, как отказаться? — со смехом добавил я, за что получил ощутимый тычок в плечо. Кадзу не выдержал и тоже рассмеялся, мне радостно было это видеть. — А теперь послушай, что сказал Энма насчёт первого путешественника. Он в тот день выболтал много важной информации, будучи уверенным, что мы с Ририкой навсегда останемся в его плену. Но мы-то спаслись! И я рассказал о признании Энмы насчёт истинной причины разделения миров. — Если сила рубина уже раскрыта, то, наверное, найти первого путешественника не составит труда? — высказал я вслух своё предположение. Но ответил мне не Кадзу. «Напрасно вы так уверены, — зазвучал внутри голос амулета, обращаясь к нам обоим. — Да, с моей помощью вы теперь можете сделать практически всё: добывать любую информацию, внушать кому угодно мысли на расстоянии, материализовывать предметы, миры перекраивать, даже по временной линии кататься взад-вперёд… Впрочем, последнее не советую делать, поскольку „чёрных дыр“ в этом случае не миновать, а мы только-только старые подлатали! Леди Эшфорд уже вмешалась со своими фокусами в первый мир после того, как "машина времени" Ватари-сан проделала пару отверстий в пространстве-времени… А Око помогло появиться остальным десяткам сотен прорех, ведущих в пустоту. Ни к чему хорошему это всё, как видите, не привело». — Так, получается, и чёрные дыры — дело рук моей сестры?! — воскликнул я. «Разумеется, — спокойно отозвался амулет. — Эксперименты непроверенные с Оком ставила, вот и результат. Я теперь сильнее стал, многое вижу и могу рассказать… А интересующий вас первый путешественник — единственное существо, рождённое вне временных линий обоих миров. Он был сотворён в чужом пространстве и времени, а потом покинул свою погибшую вселенную, поэтому найти его непросто будет. Потребуется много времени, причём за успех я не ручаюсь, и ваша энергия уже ничем не поможет». Кадзу вздохнул и многозначительно посмотрел на меня, озвучивая заодно и мои мысли: — Этот амулет безнадёжен… *** — Ты не демон, Асато, вопреки всему, что ты думал о себе, и тому, что говорили другие. — Так написано вон в той жуткой бумаге? — Именно. Взгляни! Мы сидели в столовой, и я, как обычно, расслаблялся, поглощая восьмое пирожное и удивляясь тому, что десертом, даже очень большим, почему-то невозможно наесться. С другой стороны, что ещё делать после тяжёлого рабочего дня, заполненного сортировкой писем и чужих отчётов? Сладкое отлично помогает вернуться в норму. Сидя за столом напротив, Кадзу-кун внимательно изучал длинную распечатку, испещрённую цифрами. Он ещё вчера притащил её из лаборатории, сидел над этим злополучным листом всю ночь напролёт, не обращая на меня никакого внимания, что, признаться, изрядно обижало. День назад мне устроили волшебное приключение за пределами миров, результатом чего стало раскрытие силы амулета, о чём откуда-то уже узнал позвонивший рано утром Тацуми… Я успел порадоваться тому, что между мной и Кадзу-кун не осталось недомолвок. И вдруг такое демонстративное равнодушие! Я надеялся, что на другой день ситуация изменится, но, едва позавтракав, Кадзу снова уткнулся носом в ту же бумагу, из-за чего вместо утреннего поцелуя перед работой я услышал вдогонку рассеянное: «Счастливого дня, Асато-кун». И вот только теперь ко мне соизволили обратиться. Приблизившись, я заглянул ему через плечо и ужаснулся: как в этом нагромождении символов можно что-то понять? — Для меня это китайская грамота, извини, — сделал вывод я со вздохом. — Да, безусловно. Сейчас всё объясню. Для начала должен признаться, что в тот день, когда Чизу-тян попросила нас помочь умирающей девочке, я получил образец твоей крови и эпителиальных тканей для анализа, договорившись с доктором, проводившим гемотрансфузию, — признался Кадзу. — Так вот зачем тот чудной доктор тыкал в меня ватными палочками везде, где только мог дотянуться, состриг прядь волос и пару ногтей! Сказал, для обследования нужно. А я-то гадал, как его странное поведение связано с необходимостью переливания крови? — Он сделал это по моей просьбе. Я ничего не сказал ни тебе, ни Чизу, чтобы вы не ожидали от меня многого, если затея провалится. После полноценного исследования я предполагал увидеть в результатах анализов присутствие необычных клеток, чужеродных участков хромосом, иной, чем у людей, состав цитоплазмы, но нет. Обнаружилась лишь одна странность: твои Т-лейкоциты выглядят иначе и вырабатывают не те цитокины**, которые обычно присутствуют в организме людей. Молекулы белков крови не вызывают передачу сигнала от клетки к клетке, они сами продуцируют некую информацию, заставляющую другие клетки вести себя необычно: быстро делиться в случае необходимости, сильно увеличиваться или резко уменьшаться в размерах, вырабатывать намного больше тепла, чем нужно для обеспечения нормальной жизнедеятельности. Механизм всего этого мне совершенно не ясен и, боюсь, не будет понятен в ближайшие десятилетия, ибо не изобретено аппаратуры, которая могла бы провести доскональное изучение действия изменённых цитокинов твоего организма на соседние клетки. Но одно я могу тебе сказать точно: только в ядрах твоих Т-лейкоцитов содержатся гены, которые не удалось идентифицировать. Все остальные клетки крови человеческие. На основании этого я могу сделать лишь один вывод: именно Т-лейкоциты отвечают за особенности твоей физиологии. — Что это означает? — спросил я, стыдясь признаться, что из сказанного сейчас не понял ничего. — Только то, что я сказал: дополнительные гены в ядрах Т-лейкоцитов заставляют их выполнять функции, не свойственные аналогичным клеткам крови обычных людей. Но в остальном ты человек, Асато-кун, — и шутливо добавил. — Официальная наука вчера это подтвердила. — А как же цвет глаз? — растерялся я. Кадзу улыбнулся, встал из-за стола и привлек меня к себе, касаясь губами моих губ. — Такое случается раз на несколько миллиардов случаев. Я специально запрашивал информацию по этому вопросу у иридолога***, чьему мнению доверяю. Крайне редко, но бывает. Просто фиалковые глаза. Никакой связи с демонами. Даже если бы Энма, как ты рассказывал, не добавил в кровь твоих предков частицу герцога Астарота, у тебя бы всё равно были такие глаза. Они твои собственные, зря ты переживал. Не знаю, утешит ли тебя моё открытие? Я стоял, не шевелясь, несколько мгновений, а потом крепко обнял Кадзу, прижимаясь щекой к его щеке. — Спасибо.