Амулет синигами

Прежде я никогда не позволял себе бегства, отвечая на любые жизненные вызовы чаще интеллектом, реже — силой. Но я не отступал никогда. Что случилось? Как я мог растеряться до такой степени, что побег оказался единственным выходом? Асато рассказал о своих сокровенных чувствах, а я предал его доверие, уверяя, будто сумею принять его любым. Но я солгал. Окажись он демоном или безумцем, я выполнил бы обещание. Я заранее внутренне смирился с любым вариантом его прошлого, но существовало единственное исключение: я не способен был вынести его истинное отношение к моему двойнику. Я предполагал, что услышу про страх, ненависть, гнев, желание мести, отвращение. Вполне естественно, если бы все эти негативные эмоции Асато перенёс на меня, отчего у нас и возникли трудности в последнее время. Но на меня перенесли совсем иные чувства. Как так вышло? Да полно, имею ли я хоть малейшую ценность? Или я лишь тень того, кто действительно нужен Асато? Как заставить себя принять то, что в твоих объятиях ищут лишь осуществление своей мечты в отношении другого? Будь я верующим, сказал бы, это воздаяние за моё отношение к другим. Прежде я использовал чужие тела для наслаждения, не думая о чьих-то чувствах. Теперь для Асато я сам стал убежищем от терзающих его желаний. Расплата за мой цинизм и бессердечие к тем, кто любил меня? Вероятно. Но если я хочу быть с ним, мне придётся принять это, ибо другого не предложат. Надо как можно скорее найти в себе силы жить с пониманием этой правды: я способен стать лишь эхом другого Мураки. Однако день проходил за днём, а я всё ещё чувствовал, что не способен посмотреть Цузуки в глаза и сказать: «Всё в порядке. Я принимаю твои чувства». Нестерпимая боль, куда хуже той, что причинил мне Саки, ворвалась в сердце. Изгнать её мне было не под силу, а помощи просить я не собирался. Я специально завалил себя работой. Забрал все операции, которые вполне могли бы сделать ассистенты. Спал и ел в кабинете, а между сном и приёмами пищи беспрерывно оперировал. Я использовал внутреннюю боль, как стимулятор. Раз уж я предал доверие Асато, я собирался приложить все силы и принести как можно больше пользы тем, чья жизнь зависела от мастерства моих рук. Я достаточно владел собой, чтобы мои эмоции не отражались на качестве операций. Но каждый вечер наступал тот пугающий час, когда я набирал номер Асато, в глубине души опасаясь: сейчас он не возьмёт трубку. И я понимал: после того, как я поступил, у него есть полное право не отвечать. Но он отвечал. Увы, разговоры наши стали короткими и натянутыми. Я почти физически ощущал, как опасно истончилась связующая нас нить. Мы отдалялись друг от друга всё больше, и я не мог это исправить. Спустя три дня, позвонил Тацуми-сан, но, потерявшись в своих мыслях, я даже не сразу понял, чего он хочет. Кажется, его друг попал в передрягу. Необходимо было осмотреть пострадавшего и взять у него анализы. Я согласился помочь, назначил удобное время, когда тому парню можно приехать в клинику, и повесил трубку. Пострадавшим, как ни странно, оказался Хисока Куросаки. Попадать в неприятности, похоже, превратилось в хобби этого мальчишки. Когда я прикасался к нему при осмотре, он почему-то дрожал и часто дышал, кусая губы, но я тогда истолковал его состояние, как остаточный стресс после случившегося. Я лично взял у него анализы и отправил их в лабораторию, попросив сообщить результаты как можно скорее. Через пару часов стало ясно, что парень сильно не пострадал. Всё ещё немного снижен уровень гемоглобина и СОЭ, повышен холестерин и глюкоза, но так всегда бывает при отравлении алкоголем. Куда больше меня насторожило, что в плазме крови был обнаружен клонидин в следовых количествах. — Хисоку насильно напоили какой-то дрянью, пока держали в машине, — сумрачно сообщил Тацуми, когда я пригласил его в кабинет для беседы с глазу на глаз. — Видимо, это была смесь снотворного и алкоголя. Его вырвало прямо на улице, а потом он крепко уснул, оказавшись у меня в квартире. — Счастье, что желудок оказался чувствительным. В противном случае мальчик мог не проснуться. Смесь клонидина и спиртного в большинстве случаев смертельна. Вы сообщили в полицию? — странно, но в этот миг я вдруг осознал, что судьба Куросаки небезразлична и мне. Даже собственная боль на мгновение притупилась. — Их поймали на моих глазах. Полицейский Аоки-сан сказал, что они ответят за свои преступления. Зачем я спросил? С каких пор меня волнует хоть что-то, связанное с чужими мне людьми? — Следите за ним, — это вырвалось как-то само собой, — следите очень внимательно, Тацуми-сан, раз уж взялись опекать пацана! Думаю, позавчерашнее происшествие глубоко отпечаталось в его памяти. Куросаки-сан пережил сильный стресс, все последствия которого я сейчас не способен предвидеть. Пока паниковать не стоит, но если заметите странности в поведении, покажите его специалисту немедленно! Физическое состояние Куросаки-сан в порядке, однако проблемы с психикой возможны. Тем более, в семье, откуда он сбежал, всё было далеко не благополучно. Свежие раны, нанесённые поверх старых, непременно дадут о себе знать. Тацуми ничего не ответил, только стиснул зубы и сверкнул на меня глазами из-под очков. — Я обещаю, что буду хорошо заботиться о нём. Они ушли, а я снова вернулся в ту точку, из которой меня выдернуло это короткое происшествие. Как посмотреть в глаза Асато, чтобы он не догадался, насколько сильно я ранен его признанием? Он никогда не должен видеть мою боль и сомневаться в моей силе! Внезапно, когда я добрался до этой мысли, меня ударило некое понимание. Я прошу его быть откровенным со мной, но сам закрываюсь, чтобы казаться безупречным. Я привык так вести себя с отцом, чтобы заслужить его одобрение, с Саки, чтобы не выносить новых унижений, с женщинами, желая видеть горящие восхищением глаза. Я никогда и никому не показывал своей внутренней боли. Даже Сатору или Укё, несмотря на то, что ближе них в детстве у меня никого не было. Я закрывался от всех без исключения. Изнанку белых одежд не видел никто. Могу ли я набраться смелости и показать свою душу Асато? Позволить ему увидеть не идеального партнёра, а простого смертного, поражённого ревностью к собственному двойнику? Я горько усмехнулся. Это, бесспорно, не даст мне лишних очков в его глазах, однако мы сможем стать ближе. Это шаг в сторону доверия, то, о чём я всегда говорю со своими пациентами, но никогда не выполняю сам. Извечная беда докторов в том, что они лечат других, но по отношению к своим болячкам бессильны. Как и беда мудрецов в неспособности следовать собственной мудрости. Я откинулся на спинку кресла. До следующей операции оставалось ещё полчаса. *** Он пришёл спустя три дня после нашего разговора с Тацуми-сан. Ждал в коридоре, пока я выйду из операционной и доберусь до кабинета, даже не заметив его присутствия, рухну на стол и отключусь от усталости, а затем очнусь спустя полчаса по звонку будильника, доносящегося из недр мобильного, выпью двойной эспрессо из кофемашины, примостившейся на тумбочке, взгляну в график операций и вспомню, что к следующему пациенту надо идти уже через сорок пять минут… И тут внезапно увижу его. Куросаки-сан, робко сжавшись, сидел на кушетке. Рядом с ним лежала охапка белоснежных роз со слегка увядшими лепестками. — Простите, что пришёл, не сообщив заранее… Я побеспокоил вас, сенсей? Когда видишь такие ясные глаза, невольно ощущаешь всю тяжесть содеянного не только тобой, но и другими. Внезапно я вспомнил, каким был до того, как встретил Саки и понял, что своим родителям я абсолютно безразличен. А ещё вспомнил, что от меня и от Асато всё ещё зависит, останется ли этот мир цел. — У вас проблемы со здоровьем? Это первое, что пришло в голову, когда я пригляделся к нему внимательнее. Куросаки-сан выглядел сильно встревоженным, словно с ним стряслась беда, и он не знал, у кого просить помощи, потому и пришёл к первому, о ком вспомнил. Услышав мой вопрос, парень покраснел. — Нет, — еле слышно выдавил он, пряча в коленях пальцы рук, чтобы ладони не дрожали так сильно. — Я просто хотел увидеться с вами. Никогда не думал, что этому мальчику удастся озадачить меня. — Находясь в клинике Дайго, я очень хотел, чтобы вы пришли снова, — пояснил он, когда я воззрился на него в молчаливом изумлении. — Нет, Тацуми-сан, конечно, часто навещал меня, и Асахина постоянно приходила, но… — решившись, он смело вскинул голову. — Я постоянно вспоминал именно вас, сенсей. И если уж вы так и не пришли больше, то вот, — внезапно он вскочил с места и протянул мне букет роз и низко поклонился, сложив руки над головой, когда я машинально принял цветы. — Благодарю за всё, что вы сделали для меня! У меня никогда не будет достаточно слов, чтобы выразить своё восхищение вашим мастерством! Я ошарашенно взглянул на розы, потом положил букет на край стола и снова обернулся к нему. Масштабы происходящей на моих глазах катастрофы я всё ещё не способен был верно оценить. — Право слово, не стоило так утруждаться. Сами посудите, зачем везти доктору цветы? Вы бы лучше подарили их своей девушке. — У меня нет девушки. Куросаки-сан по-прежнему сильно волновался, из чего я сделал вывод, что самое страшное для него ещё впереди. Он сказал далеко не всё, что собирался. — Сенсей… Я должен признаться. Я был у вас дома около двух часов тому назад. — О! — кажется, ему удалось удивить меня. — И как вы выяснили место моего проживания? Я ведь просил администрацию клиники хранить это в строжайшем секрете, а в телефонных справочниках указан только рабочий номер. Тацуми-сан помог? — Нет! Я даже не сказал ему, что собираюсь к вам. Почему-то мне кажется, он бы этого не одобрил. «А это смотря зачем ты искал меня, парень. Явно не для того, чтобы подарить розы. Давай, говори, я жду». Снова опущенная голова, и такие трогательные позвонки, выступающие на шее… «Умирай же медленно, став моей марионеткой!» В свете полной луны, наполовину затянутой облаками, сверкает лезвие ножа, рассекая бледную кожу, на плащ летят кровавые капли. Я вздрогнул. Видение длилось едва ли более двух секунд, но оно заставило моё сердце замереть. Что это было? Неужели опять воспоминания другого Мураки? — Как вы нашли мой дом? — Я эмпат, сенсей. С рождения. Могу понимать чужие чувства и, если очень постараюсь, то и мысли… при простом прикосновении. Ещё в клинике Дайго я коснулся вашей руки и увидел, как выглядит ваш дом и местность вокруг. Правда, мне пришлось ещё некоторое время поездить по улицам Токио, чтобы найти это место. — Вас кто-то просил шпионить за мной? — спросил я сухо. — Нет! — он выглядел таким испуганным и виноватым. — Я не для того, чтобы шпионить… Я сделал это ради себя. — И снова спрашиваю: зачем? — Там, в клинике, ваши прикосновения всколыхнули нечто внутри меня, — он нервничал всё сильнее. — Мне кажется, мы с вами похожи. Вы тоже могли бы стать эмпатом. Вы отличаетесь огромной чувствительностью, но вы при этом гораздо сильнее меня. Например, я не смог бы стать хирургом. Я бы не вынес постоянно чувствовать чужую боль. А вы находите силы не только выносить чужие страдания, но даже не показываете вида, как вам больно! — С чего вы взяли? Я просто выполняю работу, и это вовсе не означает, что я пропускаю через себя боль каждого пациента. Куросаки-сан, если бы я не выучился отстраняться от эмоций, я бы сошёл с ума после первой недели работы. Но, как видите, я здоров. — Это лишь означает, что вы сами от себя закрываете свои способности! Вы настолько сильны, что способны держать за плотно запертой дверью сердца всё мешающее вам. При этом в вас нет эгоизма, — он приблизился почти вплотную. На меня пахнуло ароматом древесной свежести. Шалфей, бергамот, лимон, амбра, мускус, ветивер и пихта… «Kenzo pour Homme»? Неплохо, очень неплохо. — Я ещё не встречал человека, настолько удивительного и благородного! Вы вернули меня к жизни, и отныне эта жизнь принадлежит вам. Даже если вам не нужна моя преданность, используйте мой дар эмпата, как пожелаете. Я никогда вас не предам. Только позвольте всегда быть рядом с вами. Да провалиться мне на месте! Это что, любовное признание? Нет, не стоит себе льстить, скорее, юношеский максимализм вкупе с бушующими гормонами. И ещё виновата моя чёртова харизма, которую я не могу убрать, даже когда она не нужна, а наносит лишь вред. В любом случае, кажется, с парнем подобная беда стряслась впервые, и он сам не до конца понимает, чего ему от меня нужно. Эх, Куросаки-сан… Маловероятно, что твои родители дождутся внуков. Однажды ты напишешь им, что нашёл парня своей мечты, схлопочешь от них проклятия, в ответ пожелаешь удачи и больше никогда не появишься в отчем доме. Но твоим избранником точно буду не я. Теперь остаётся один вопрос: что делать с твоими не до конца оформившимися чувствами прямо сейчас? Если объясню тебе ситуацию неправильно, ты потом начнёшь сомневаться в себе, и ещё лет двадцать не сможешь признаться кому-то, кто тебе действительно будет нужен. Хуже того, начнёшь переламывать себя и пытаться завязать отношения с девушками, раз уж с мужчиной сегодня не вышло, в то время как девушки явно не в твоей сфере интересов. Итогом станет разрушенная жизнь. Ох, беда с тобой, пацан… Вот беда! Ты ведь сам не понимаешь, что скрывается за твоим восхищением и желанием посвятить мне жизнь «из благодарности». Видимо, для начала необходимо дать тебе понять, как сильно ты заблуждаешься в отношении меня. Так будет безопаснее. — Куросаки-сан, разве можно говорить такие вещи малознакомому человеку, пусть он и спас вашу жизнь? — начал я, стараясь избрать по возможности более деликатный тон. — Вы совершенно меня не знаете. Ваш дар эмпата не мог за пару секунд открыть вам меня полностью. Да, вы увидели нечто в моей душе, и даже если то, что вы видели — истинно, где гарантия, что во всем остальном я не являюсь отвратительным и бесчестным? Будь я беспринципным человеком, я мог бы сейчас воспользоваться вашей наивностью и сломать вам жизнь. Разумеется, я этого не сделаю. Вы еще встретите кого-то, кто по-настоящему оценит вашу преданность. Я способен понять, почему вы думаете, будто готовы на всё ради меня. Вы были одиноки, и — вы угадали — я тоже испытал в юности одиночество. То, что я спас вам жизнь, создало вокруг меня ореол героя. Вам стало казаться, будто мы родственные души, но это далеко не так. Вас ко мне просто подтолкнули обстоятельства. — Неправда! Я докажу, что действительно готов на всё! У вас будет тот, на кого вы сможете положиться в любой ситуации. Не отказывайтесь, прошу! — Но я не могу принять подобных жертв ни от кого. Я благодарен вам за ваши слова и за искренние чувства. Вы очень добрый юноша, но вы позже поймёте, что прав был я. — Вы… любите кого-то так сильно, что вам никто больше не нужен? — Не понимаю, о чём вы. Его открытость вкупе с природной скромностью, которую он изо всех сил преодолевал сейчас на моих глазах, была просто удивительной. Он интриговал меня. И притягивал. Не так, как Асато, совершенно по-иному, но я не мог бы сказать, что этот юноша мне совершенно безразличен. Кажется, я понимаю, почему Асато некогда ответил на чувства другого Хисоки, несмотря на то, что в его сердце жили чувства к моему двойнику. — В прошлый раз, прикоснувшись к вам, — продолжал Куросаки, — я поймал отблеск далёких, смутных чувств, но три дня назад, когда вы осматривали меня, ваша любовь к кому-то обожгла меня, будто пожар. Я едва не лишился чувств. И это при том, что в тот миг вы напрямую не думали о том человеке. Но, кажется, он всегда в ваших мыслях. И я ещё успел понять, что вы любите мужчину, хотя и не сумел разглядеть его лица. Вы подсознательно прячете ваши чувства даже от себя, поэтому его лица было почти не видно. А я очень хотел бы его рассмотреть! — С чего вы всё это выдумали? — совершенно спокойно спросил я, радуясь тому, что мой оттачивавшийся годами самоконтроль ничуть не притупился за последние дни. — Я сказал правду, — тихо вздохнул Куросаки-сан, нисколько не смутившись, — но вы полагаете, будто я пытаюсь влезть к вам в душу с низкой целью, потому и отрицаете всё. Но в моих намерениях нет злой воли. Я просто хочу знать, прав ли я. Должно быть, тот, кто вам дорог, необыкновенный человек. По-другому и быть не может. Только необыкновенный человек заслуживает вашей любви, — внезапно он осёкся, а потом я увидел, как изменилось выражение его лица. Он отступил на шаг и внимательно вгляделся в меня. — Тот парень, которого я застал в вашем доме, когда приходил сегодня… У него необыкновенные глаза. Бывает ещё такой оттенок у некоторых сортов лаванды. Во Франции, в Провансе… Она не голубовато-фиолетовая и не бледно-голубая, а такая яркая, как… королевский пурпур. Это ведь он? — потерянно промолвил Куросаки-сан. Я кивнул. Операция без анестезии всегда болезненна, но правда лучше лжи, я всегда так считал и буду считать впредь. — Как его зовут? — Надеюсь, вы понимаете, что даже если ваши мотивы безобидны, я не стану ничего отвечать. — Простите… Я редкий глупец! Мог бы догадаться сразу, когда он только открыл мне дверь. Вы сможете простить меня, сенсей? — он отчаянно смотрел на меня, и я не знал, что ему сказать. Наконец, произнёс: — Мне не за что вас прощать, и вы отнюдь не глупы. Просто слишком наивны и импульсивны. Это может создать много проблем в будущем. Однако не стоит переставать верить людям и любить их из-за одной неудачи с кем-то, кто даже не догадывался о ваших чувствах. Пообещайте, что в следующий раз вы скажете те же слова человеку, которого успеете хорошо узнать, тому, кто не воспользуется вашей добротой в гнусных целях. И удостоверьтесь сначала, что избранник не причинит вам боли, как это сегодня невольно сделал я. Он изо всех сил старался скрыть подступающий к горлу ком. — Мы больше не увидимся? — Вам лучше не приходить. Разве что возникнут проблемы со здоровьем, но я от всей души желаю, чтобы этого никогда не случилось! Других причин для встреч у нас не может быть. — Тогда я напоследок попрошу лишь об одном. Могу я прикоснуться к вам, сенсей? А чтобы я не разглядел в ваших мыслях ничего о человеке, который вам дорог, представьте себе чистый лист бумаги. Пожалуйста, не думайте, что я хитрю или пытаюсь манипулировать вами. Я просто мечтаю один раз ощутить вашу руку… Те пальцы, которые спасли мне жизнь… Не мимоходом и не случайно. Прошу вас! Не знаю, что произошло. Находясь в шаге от него, я внезапно захлебнулся эмоциями — не своими, чужими. Почему? Может, этот парень не просто умеет понимать чувства других, но и внушать свои? Ощущая себя предателем по отношению к Асато, я представил себе белую поверхность, загородив ею своё сознание, и медленно протянул Куросаки-сан руку. Юноша осторожно взял её, и не успел я сообразить, что он собирается делать, как парень поднёс мою руку к своим губам. Легкими нежными поцелуями, он прикоснулся по очереди к подушечкам пальцев, к каждой впадинке на ладони, каждой линии, исчертившей ее поверхность. Затем прижал тыльной стороной к своей щеке, тесно переплетя наши пальцы, и закрыл глаза, будто испытывал от происходящего неземное блаженство. Даже я не ожидал от шестнадцатилетнего юноши такой чувственности. Я должен был немедленно выдернуть у него ладонь, но не осталось сил. Мой мысленный щит, выстроенный против него, едва не пошёл трещинами и не рассыпался на мелкие кусочки, но всё же устоял. Спустя пять минут Куросаки-сан медленно открыл глаза и посмотрел на меня совершенно по-другому: не смущённо или испуганно, а очень спокойно. — Я рад, что у меня хватило мужества рассказать вам о своих чувствах. Обычно я весьма косноязычен, даже Асахина смеётся надо мной, поэтому извините, если обидел. — Да какие обиды, — рассеянно пробормотал я. Стоило всерьёз призадуматься о собственной реакции на происшедшее. Неужели и в самом деле мне настолько не хватало в детстве родительской ласки, что теперь я готов принять нежность от любого? Да ещё с благодарностью вилять хвостом, как полугодовалый щенок! Однако проблема в том, что прежде я ни от кого подобных флюидов и не улавливал, кроме Асато-сан. От женщин, с которыми я встречался, я никогда ничего подобного не ощущал. Представительницы женского пола со мной встречались по совершенно иным причинам: из-за внезапно возникшего физического желания, чтобы я согласился взять студентку на стажировку, от скуки, из стремления похвастать перед подругой, и даже из-за «преклонения перед моей харизматической личностью». По большому счету, мне не нужно было слышать их объяснений. Я прекрасно понимал мотивы каждой из числа тех, кто приходили ко мне, чтобы скоротать время ночной смены. Они все, как одна твердили, будто любят меня, и, я уверен, многие сами верили в искренность своих чувств, но настоящей нежности я не ощущал ни от одной. Даже в отношениях с Орией, опасаюсь, дело было опять в этой треклятой харизме. Пока Куросаки-сан говорил о преданности, я был уверен, что он подпал под власть моего природного обаяния, которое я не умел да и не желал контролировать. Но стоило ему коснуться моей руки, и я внезапно понял, насколько глубоки его чувства. Это была та самая неизмеримая глубина, которую я всегда подспудно искал в чужих глазах: стремление исчезнуть в любви к кому-то, позволить себе раствориться полностью, и при этом — нечто невинное, лишённое физического влечения. Точнее, влечение будет. Позже. В данный миг оно лишь зарождается, и направить его в правильное русло, иначе говоря, подальше от себя — моя непосредственная задача. — Мне необходимо подготовиться к операции, — заметил я. — А вам лучше пойти прогуляться с кем-нибудь… из одноклассников. На улице сегодня отличная погода! — Да, конечно. До свидания, Мураки-сан, — юноша собрался идти к дверям, но прежде, чем я успел попрощаться с ним в ответ, его кожу покрыла мертвенная бледность, и он неожиданно рухнул на пол. Бросившись к нему, я слегка приподнял его голову и приложил два пальца к шее. Пульс очень слабо, но прощупывался. Обморок, не кома. Значит, обойдёмся без прекардиального удара. Я быстро расстегнул верхние пуговицы его рубашки, ослабил ремень на брюках и приподнял ноги, подложив под них кучу папок с отчётами о работе клиники, дневниками эпикризами и протоколами операций. В кои-то веки эта избыточная писанина действительно послужит на пользу. Налив воды из кулера, я стал брызгать Куросаки-сан в лицо и хлопать его по щекам. Спустя полминуты, поняв, что это не действует, кинулся к коробке с манометром. Закрепил манжету на предплечье Куросаки-сан, а другой рукой сунул ему под нос каплю нашатыря на ватном тампоне. Манометр запищал, показывая крайне низкие показатели 45×28. Коллапс. А вот это уже плохо. Введу ангиотензинамид внутривенно, если не очнется через минуту… Пятьдесят семь, пятьдесят шесть… Метамин мягче, но менее эффективен. Сорок девять… Ещё понадобится препарат для питания сердечной мышцы. Куросаки-сан глубоко вдохнул и открыл глаза. Увидев меня, сидящего с ним рядом, попытался быстро вскочить с места. Разумеется, у него тут же закружилась голова, и он пошатнулся, вцепившись рукой в моё плечо. — Вам ещё рано, — я заставил его улечься обратно. — Подождите хотя бы пару минут. — Я отключился? — Просто обморок, ничего опасного. — Почему? — Стресс, пережитый несколько дней назад, и сегодняшние волнения — это две главные причины. К тому же вы не так давно перенесли серьёзные травмы после аварии и тяжело переживали разрыв с семьёй и историю с кражей денег. Вы работаете и учитесь. Это большая нагрузка. Усталость имеет свойство накапливаться, Куросаки-сан. Вам необходимо отдохнуть. Неожиданно он напрягся и как-то странно посмотрел на меня, словно силясь припомнить что-то. Но потом сдался и расслабился окончательно. — Вы снова спасли меня, сенсей. — Забудьте о спасении. Я врач, помогать пациентам — моя прямая обязанность. Давайте я лучше помогу вам прилечь. Мы вместе прошли эти несколько шагов до дивана, и он улёгся, отвернувшись к стене. Не знаю, что с ним случилось, но он вдруг стал отстранён и молчалив. Я предлагал ему сок и чай, но он отказался ото всего, выпил лишь стакан воды. Когда юноша покинул кабинет, я опять задумался о том, какие злые шутки устраивает судьба. Этот мальчик, пришедший сегодня рассказать мне о своих чувствах, даже не подозревал о том, что где-то в другом мире его двойника любил синигами с глазами цвета французской лаванды, а мой двойник стал причиной его смерти. *** Почему я не имел сил просто взять и вернуться? Почему я предпочитал мучить его и себя, понимая, какой вред наношу нашим отношениям? Но я всё ещё не мог спокойно вспоминать его слова: «Кроме ненависти и смерти, меня с ним связывает то же, что и нас с тобой». Выше моих сил было забыть об этом и жить, словно не произошло ничего особенного. Асато ответил на мой звонок, но разговор снова не заладился. Мои вопросы и осторожные попытки узнать, как он там, без меня… Его сухие односложные ответы. Он перестал просить, чтобы я вернулся. Это было скверно, больно, обидно. Однако гордость моя всё ещё не позволяла открыто ему сказать, как тяжело мне осознавать, что я лишь тень. Сколько бы достоинств я ни имел, безумца будут любить не меньше, а, возможно, больше. Тогда зачем я трачу столько сил, чтобы не упасть в бездну, много раз разверзавшуюся подо мною? Зачем стараюсь следовать светлым порывам, а не путям тьмы? Чтобы тот, кого я люблю, сказал, что собирается пожертвовать жизнью ради убийцы? Я снова споткнулся о преграду. Как некогда во мне не доставало смелости, чтобы поговорить с Асато о своих чувствах, так и теперь я не способен был поведать открыто о своих сомнениях. На ночь не назначали плановых операций, однако часто привозили тех, кто пострадал внезапно, но притом имел достаточно средств, чтобы оплатить срочную операцию в моей клинике. Именно в ту ночь, когда на операционном столе лежал пациент с порванной артерией на плече и глубоким надрезом в области правого пятого межреберья с показаниями на удаление бронхогенной карциномы, я внезапно с ужасом ощутил, как мой амулет становится всё горячее. К концу операции, мою собственную грудь под тканью халата жгло так, что я не мог уже терпеть. Я помню, что работал максимально быстро, отправляя проклятому рубину приказ не отвлекать меня, однако я подозревал, что когда выйду за пределы операционной, ничего хорошего не услышу. Закончив удалять опухоль, я оставил ассистента накладывать швы, а сам, сбросив окровавленные перчатки на поднос, выскочил в коридор и ринулся в сторону кабинета. Закрыв дверь, ополоснул руки, вытер салфеткой и выхватил рубин из-за пазухи. «Хозяин, ваш дух-хранитель исчез. Я не чувствую больше его энергию». «Как это возможно?!» Я не впал в панику сразу лишь оттого, что не поверил услышанному. С Асато не могло ничего произойти! Он же синигами. Он постоянно регенерирует. Его невозможно уничтожить. «Боюсь, ваш хранитель, ничего не сообщив вам, отправился в пространство между мирами. Туда, где остановлено время. В Замок Несотворённой Тьмы. Его не могут убить, однако, как и вас, могут запереть и держать в плену. И вечно мучить при этом». «Почему ты молчал?!» — мысленно закричал я. «Я следовал вашему желанию не отвлекать вас от пациента». «Ты можешь немедленно телепортировать меня в Замок?» «Не вопрос, хозяин». *** Всё выглядело так же, как и в прошлый раз с одним исключением: ворота сами открылись передо мной, впуская внутрь. Я двинулся вперёд по знакомым коридорам с разбитыми античными статуями, старыми амфорами, разорванными картинами, пока не добрался до семиугольного белого зала с барельефами и фресками. Сегодня здесь не горели огни, а царил такой же полумрак, как и в коридорах. Как ни странно, я слишком хорошо помнил этот путь. Но здесь в зале я остановился, гадая, куда идти дальше. Амулет молчал. Сколько я ни взывал к нему, ответом мне была тишина. «Он тоже не знает, — быстро понял я. — Значит, двинемся наугад. Игра вслепую. Что ж, это становится привычным». — Тебе придётся поспешить. Я вздрогнул и обернулся, услышав за спиной этот голос. Лорд Эшфорд стоял позади меня, но на сей раз на лице его не было маски, а на голове чёрного парика. Казалось, я смотрю на своё отражение в зеркало и вижу в собственных глазах такую бездну, что не описать словами. — Мураки. Это не был вопрос. Я знал, что вариантов быть не может. Он — это я. Другая часть меня. Такой же и в то же время иной. И только на территории этого мрачного замка мы можем беседовать и смотреть друг на друга, не опасаясь погубить оба мира, создав неразрешимые межвременные парадоксы. — Именно. В данном случае я был бы рад встретить леди Эшфорд, хоть и она являлась врагом нам с Асато. Однако лорд Артур совершенно точно не входил в число тех, кого я жаждал бы увидеть. — Что тебе нужно? — Ты явился в Замок и спрашиваешь, что нужно мне? Ты удивителен. До сих пор не могу понять, что Цузуки-сан нашёл в тебе? Жалкая копия. Ладно, идём. С этими словами он двинулся вперёд к одному из ответвлений коридора, даже не оглядываясь. Он был уверен, что я следую за ним. Впрочем, так и было. Я не отставал. Однако стоило убедиться, что мы идём в нужном направлении. — Ты ведь знаешь, зачем я здесь? — осторожно прощупал я почву. — Бесспорно. — Значит, ты ведёшь меня к Асато? Он остановился и резко обернулся ко мне. — Я позволяю тебе идти вместе со мной, только и всего! Мне необходимо вызволить из ловушки госпожу Эшфорд. Но ловушка такова, что моих сил и силы Ока для её разрушения недостаточно. Потребуется сила амулета синигами и твоего духа-хранителя, поэтому нам всем придётся действовать сообща. — Я не собираюсь спасать эту женщину! Он прищурился и с отвращением оглядел меня с головы до ног. — Тебе придётся её спасти, потому что Цузуки-сан застрял в той же ловушке. Энма заточил их обоих внутри Хрустального Шара, сросшегося с его сердцем. Хрустальный Шар — амулет невероятной силы. Уничтожить его можно только усилиями нескольких абсолютных амулетов. Возможно, у нас ничего не получится, даже если мы будем действовать вместе. И учти: с каждой следующей минутой всё меньше шансов, что нам удастся вытащить их. Поторопись! И Мураки снова двинулся вперёд. Проглотив гнев, терзаемый страхом за судьбу Асато-сан, я снова пошёл за ним. — Откуда мне знать, что ты не приведёшь меня в ловушку? — У тебя нет выбора. Ты не способен сам найти Цузуки. Тебе остаётся лишь полагаться на моё чутьё. Я — хранитель. Моя задача — защищать госпожу, пока она жива. Даже если она окажется за пределами всех вселенных, даже если умрёт её тело, пока душа Лилиан цела, я приду за ней. Ты — хозяин амулета, и тебе не обязательно спасать Цузуки-сан. Именно потому ты его и не чувствуешь. Ты можешь бросить его и, когда он погибнет внутри Хрустального Шара от истощения, ты можешь найти себе кого-то другого для раскрытия силы амулета. Сильных душ на Земле полно… Пока их не забрал герцог Астарот, конечно. А он этим активно занимается. — Чем?! — воскликнул я. — Собирает сильные души у себя, чтобы потом в день Апокалипсиса противопоставить их мощь силе Ока и амулета синигами. Если он соберёт сто тысяч таких душ, у него появятся неплохие шансы одолеть тебя и леди Эшфорд. Каждая из душ — потенциальный хранитель, если позволить ей развиться в полной мере. А сбором таких душ и их ускоренным развитием до нужного уровня Астарот занимается давно… Возможно, сто тысяч уже собраны, кто знает? Правда, одну из необходимых ему душ он упустил, а вторую никак не поймает, и это прискорбно. Для него, разумеется. — Кого упустил? Кого никак не поймает? — О, заинтересовался? Мне многое известно, только далеко не обо всём я говорю вслух. И с чего бы я стал говорить тебе? — Хотя бы с того, что в данный момент мы вынужденно стали союзниками. — Это временный союз. «Однако пока он возник, пусть и вопреки нашей воле, я хочу воспользоваться его плодами», — подумал я, заставив себя сделать безразличное лицо, и остановился на месте. Это был опасный блеф. Настолько опасный, что у меня заходилось сердце. Но я собирался выяснить правду. — Я не пойду никуда, — громко объявил я, радуясь, что мой амулет показывает ложь, сказанную кем-то мне, но не исходящую из моих уст, а Око лорду Артуру сейчас недоступно. — Зачем мне спасать Асато и твою хозяйку? Пусть они оба останутся в Хрустальном Шаре. Вторая Лилиан на моей стороне. Если я проявлю немного сообразительности, она с радостью подчинится мне, а вместе с ней и её дух-хранитель. Соединив два талисмана и получив другого Асато в качестве хранителя, я выиграю в битве в день Апокалипсиса, и мне даже не придётся побеждать Повелителя Мэйфу. Я уверен, что в попытке выбраться из Хрустального Шара твоя госпожа и мой дух-хранитель разрушат этот амулет, каким бы он сильным ни был. И тогда Энма тоже останется ни с чем. Ведь вся его сила — в Хрустальном Шаре, так? Да, Асато с сестрой оба погибнут, но оно и к лучшему. Всё, что мне останется — сразиться с герцогом Астаротом. Мои шансы на победу сильно возрастут, если мне придётся сражаться только с ним, а не с вами всеми. Впервые я видел холодную, сдерживаемую ярость настолько сильную, что, казалось, она сейчас вырвется вулканом, расплавит всё лавой, сметёт весь Замок на своём пути. Мураки затрясся всем телом, а затем, я не понял как, но его пальцы оказались на моём горле, и я ощутил, что всё, конец, сейчас меня не спасёт даже амулет. Странное сияние вырывалось из его руки. Оно оплело моё тело, словно живая лиана. — Подлец! — зашипел доктор прямо мне в лицо. — В моей душе жили гнев и ненависть, но никогда не подлость! Любимых я не предавал… А ты посмел? Пусть я погибну, противостоя твоему амулету, но и ты не будешь жить ни секундой дольше! «Помоги, — мысленно обратился я к рубину. — Дай силы выбраться! Ты же знаешь, почему я сказал всё это!» Лиана, опутавшая моё тело, стала ослабевать и распадаться. — А, воспользовался силой кристалла! — в голосе лорда Эшфорда звучала бессильная злость. — Да, твой амулет, бесспорно, сильнее. Но не думай, что выиграл. В день Апокалипсиса я растопчу тебя. — Ты так сильно любишь свою госпожу? — с наигранной насмешкой спросил я. — Сама мысль о том, чтобы потерять её, невыносима? — Да что ты знаешь о любви! — внезапно шагнул он ко мне, и я затрепетал и выгорел внутри, встретив его взгляд — ясный, светлый, полный безысходного отчаяния. Такой острой застарелой боли я не видел ещё ни в чьих глазах. — Ты смеешь касаться того, чья душа чище всех в этих двух пропащих мирах. Но ты отвратителен настолько, что на его светлые чувства отвечаешь такой низостью. Будь моя воля, я сгноил бы всех, но его оставил жить. — Ты бы уничтожил даже себя? — Если бы это избавило его душу от страданий, то да. Теперь у меня есть ещё одна цель — избавить его от тебя. Я думал, однажды ты тоже станешь безумным и падёшь во тьму. Однако всё ещё хуже. Уже сейчас ты грязный подлец, не способный никого любить. А это ниже тьмы. Убийство не так страшно, как предательство. Если убиваешь с намерением избавить от мук любимого — то не преступление. Если продаёшь душу в ад ради его счастья — ад не так страшен. Однако если ты жертвуешь любящим тебя ради своей выгоды, нет существа ниже тебя. Ты хуже демона. — Можно подумать, ты жертвовал чем-то! — А что ты знаешь обо мне? — Многое. Смерть Куросаки-сан и ещё многих людей на твоей совести. — Это был мой путь отомстить за убийство родителей, за насилие над собой, за попытку насилия над Укё-сан. Саки совершил все эти преступления. Я не мог оставить его душу в покое. Я желал возродить её и заставить вечно страдать. Лилиан обещала помочь и связала меня контрактом с Оком. Позже, когда мои силы возросли, и я научился получать информацию от Ока, я случайно узнал, что с самого начала это был её план. Мы все пострадали из-за вмешательства дьяволицы в нашу жизнь! Я подходил на роль духа-хранителя лучше всех, поэтому она нарочно дала Саки силы, чтобы он мог издеваться надо мной. Она отравила его душу, чтобы потом отравить мою и сделать меня пленником Ока. Но таким образом она мстила миру за убийство матери. Так что, по большому счёту, она тоже жертва. Единственное, чего я ей никогда не прощу — то, что она собиралась сотворить с Цузуки-сан. — Сделать его хранителем? — Да. Судьба хранителя Ока хуже смерти. Хуже нижнего ада. Вечное умирание в агонии каждую секунду, сжигание своей души во тьме, где никто не придёт на помощь. Я был готов на что угодно, лишь бы Цузуки-сан не достался ей. Она предлагала обменять его свободу на мою. Если бы я отдал ей Цузуки, предварительно морально сломав его и вынудив заключить контракт с Оком, меня бы освободили. Ценой моей свободы была его жизнь. Но сама мысль о том, чтобы предать… — лорд Эшфорд умолк и некоторое время не мог продолжать. — Ты согласился стать духом-хранителем Ока, лишь бы твоя фиктивная супруга не тронула Цузуки-сан? — Именно. — А как насчёт попытки убить Асато в Киото и пересадить голову и сердце Шидо Саки в его тело? Это разве не предательство? Губы Мураки искривила усмешка. — А существование в теле синигами — не вечная боль? Ты хоть раз взгляни в глаза Цузуки-сан. Его душа страдает так, как тебе не снилось. Он хочет свободы с тех пор, как искра его божественной сущности попала в этот жестокий мир, где сначала его заставили жить в теле, пропитанном демонической кровью, тем самым довели до суицида, а после смерти обманом превратили в синигами. Всё, что ему доводилось видеть: смерть, страдания, предательства. Его единственным желанием стало освободиться от такого существования. И я решил, что это мой шанс — отплатить Саки и одновременно дать свободу Цузуки. Это было вполне возможно: быстро выкачать всю кровь из тела Цузуки с помощью специального вещества, ускоряющего кровоток, ввести эту кровь в мозг и в сердце Саки, подождать, пока начнётся трансформация… Я бы отрастил ублюдку новое тело, нанёс на него проклятие, вызывающее непереносимые мучения. Он бы мучился вечно, до самого конца света! Что же касается Цузуки-сан… Я подозревал, что, даже выкачав из него всю кровь, я не смог бы надолго оттянуть очередной процесс регенерации. Всего несколько эритроцитов и лейкоцитов, задержавшихся в теле Цузуки-сан, и кровь восстановилась бы вновь в полном объёме. Выкачать всё, вплоть до последней капли, было невозможно. — И что ты планировал сделать, чтобы даровать ему свободу в смерти? — сухими губами спросил я. — Душа выходит из умирающего тела, но потом может вернуться обратно, если тело начало оживать, а нить между телом и душой не порвана. Но вот если бы кто-то вселился в оставленное тело, когда душа уже вышла, но назад её не потянуло. Тогда тот, кто вселился, если он владеет сильной магией, мог бы вытолкнуть «родную» душу прочь навсегда. Я владел сильной магией, и у меня было подходящее заклинание из книги О-кунинуси. Я собирался покинуть своё тело и занять тело Цузуки-сан, как только его душа вышла бы оттуда. Он бы освободился от необходимости и дальше страдать под началом Энмы-Дай-О-сама. Я уверен, его душа сумела бы найти свой путь обратно, в те высшие сферы, откуда изначально пришла. Что бы там ни говорили, но все грехи наследуются вместе с телом и кровью. Моя душа и так чернее ночи. Хуже, чем есть, ей не стать. Вселившись в тело Цузуки-сан, я взял бы его грехи на себя, чтобы у его души была возможность уйти с пропитанной ядом планеты, недостойной спасения, в лучшие миры. А лучшие миры существуют! Я видел их. Каждый, владеющий магией, видит. — Но ты никогда ему не говорил, что собираешься его освободить? Вместо этого причинял боль и притворялся чудовищем? — спросил я, не зная о том, что некогда почти тот же вопрос задавал ему Асато. — Так было нужно. Если бы он заподозрил во мне хоть кроху добра, ринулся бы спасать. А я ведь действительно преступник, совершавший убийства под влиянием чёрной магии. Нерационально бороться за уже пропащую душу. Ни мне, ни ему это всё равно не принесло бы счастья. Ты тоже притворялся, я, к сожалению, не сразу понял это. Мы оба один другого стоим. Оба лжецы. Но теперь я точно знаю, что ты любишь его. Не побоялся моего гнева, лишь бы узнать правду. И это без поддержки хранителя… Смело. До того, как мы выбрались наверх и стали пробираться по крышам магического Замка под шум ветра, рискуя сорваться вниз и сломать шеи, я узнал ещё кое-что. Оказывается, сейчас Мураки ненадолго вышел из-под действия Ока, потому он и может рассуждать здраво и вести себя, как обычный человек. Но как только Лилиан будет спасена, он снова станет куклой, играющей по правилам Ока. Марионеткой, погружённой во тьму. — Я почти освободился с помощью искры мастера Амулетов, превращённой мною в магию Разрушителя, — с ноткой веселья рассказывал мне лорд Эшфорд, но я физически ощущал льющуюся с его стороны боль. — Хотел перерезать нить, связывающую мою душу с Оком. Лилиан не заметила, когда я вышел из-под контроля, потом спохватилась, но было поздно. К сожалению, Цузуки-сан никогда не увидит меня таким. Ненадолго я смог стать независимой единицей с незамутнённым ненавистью сознанием. Однако моя фиктивная жёнушка умна. Она-то знала, как вернуть меня обратно. — Снова шантажировала свободой Асато? — Разумеется. Обманом через своего двойника она заманила его сюда. Ему обещали встречу и разговор с другим Асато. Естественно, всё это было лишь ловушкой. Но даже не для Цузуки-сан. Для меня. Лилиан необходимо было вернуть утраченный контроль надо мной. Когда Цузуки-сан оказался здесь, она сообщила, что отправит его в вечное путешествие по магическому лабиринту, находящемуся под Замком. Выхода оттуда нет, мне это точно известно. Поиск пропавшего даже с помощью абсолютного амулета весьма затруднителен, почти невозможен. Но она сказала мне, если я подчинюсь ей снова и стану выполнять её приказы, Цузуки избежит страшной участи. Я подчинился. — Зачем? — А если бы перед тобой стоял такой же выбор, что бы ты сделал? — с гневом вопросил Мураки. — Да и вообще… Цузуки-сан попал в ловушку только из-за тебя! Ты сбежал из дома, разорвал с ним телепатическую связь… — А она была? — Разумеется! Между хранителем и хозяином она всегда есть. А ты… Не умеешь пользоваться даже тем, что у тебя под рукой! Как это знакомо! Вы с Цузуки-сан стоите друг друга. Ты вообще не контролировал ситуацию, за что тебе преогромное спасибо! — Мураки шутовски раскланялся. — Откуда мне было знать? — Ты собираешься сражаться с Энмой, герцогом Астаротом, с моей женой-ведьмой из семейства Эшфордов. Да, и со мной. И ты позволяешь себе настолько расслабиться, чтобы сидеть и рефлексировать, пока рушится мир? Знаешь, — Мураки с гневом повернулся ко мне. — Если бы мне досталось хоть половина от того, что получил ты, я бы не позволил себе ни страдать, ни сомневаться! Цузуки-сан выбрал тебя, а ты ещё смеешь делать несчастный вид и причинять ему боль? Да будь ты проклят. Но это не прозвучало, как проклятие. Как ревность — да, как зависть к счастливому сопернику — скорее всего, но ненависти в его голосе сейчас не было. — Ты хочешь меня убить? — спросил я напрямую. — Хотел бы, но не могу. — Почему? — Уж не знаю почему, но с тобой он счастлив, как ни с кем другим. Я видел. Я открыл рот, но потом передумал уточнять, когда именно за нами с Асато наблюдали. Да и к чему спрашивать? Пусть смотрит, если желает отравлять собственную душу. Но будь я на его месте, я бы наблюдать за своим счастливым соперником ни за что не стал. — Я не могу разрушить его счастье. Даже если оно заключается в таком ненавистном мне создании, как ты. Иначе убил бы и не сожалел ни мгновения, — горько произнёс он, и я понял, наконец, что мои внутренние страдания — ничто по сравнению с его. — Когда мы победим Энму и разрушим Шар, а мы разрушим, у нас нет иного выхода, я снова стану чудовищем… Я вряд ли смогу самостоятельно думать и чувствовать. И для меня больше никогда не ослабят поводок. Так вот, пока я ещё свободен и могу мыслить здраво, я хочу услышать от тебя одно. Дай мне слово… Поклянись, что будешь бороться за Цузуки так, словно он — единственная цель в твоей жизни. Единственное, что важно для тебя! — Но так и есть, — я сказал это как само собой разумеющееся. — Он действительно единственный, кто важен. — Важнее, чем ты сам? Отвечай, я должен знать! — Я предпочту погибнуть, чем увидеть его смерть. Даю слово, даже если погибнут оба мира, Цузуки останется жив. Я клянусь! Мураки долго смотрел мне в глаза, а потом удовлетворённо кивнул. — Ты не лжёшь. Значит, настало время сражения. И мы вместе шагнули внутрь башни с красной черепичной крышей, оказавшись лицом к лицу с тем, чья душа уже давно была во власти тьмы, сросшись воедино с Хрустальным Шаром. *** Если я прежде думал, будто мой двойник — монстр, то теперь я понял, как сильно заблуждался. Истинный монстр явился перед нами теперь. Демоническая красота, искажённая маской безумия — таким предстал перед нами Энма. В пустой груди, где давно не было сердца, переливался всеми цветами радуги Хрустальный Шар. — Взывай к Цузуки-сан. Зови его всеми силами, как умеешь, — вполголоса пробормотал Мураки. — Я буду взывать к Лилиан, а ты зови того, кого любишь. Он услышит тебя даже сквозь кристалл! Но на мой зов, к сожалению, он не откликнется. — Значит, пришли? Я ждал вас. — С гнусной ухмылкой Энма поднял руки и направил в нашу сторону поток сверкающей энергии. Мы едва успели отскочить. Вход за нашими спинами осыпался обломками. — Асато-сан!!! Немедленно выбирайся!!! Слышишь?! — закричал я. Никакого ответа. Новая атака Энмы едва не снесла всю башню целиком. Под моими ногами зашаталась каменная кладка, и целый кусок стены обвалился вниз, в пустоту. Я завис одной ногой над пропастью. С Мураки, кажется, произошло то же самое. — Сдавайтесь! — хохотал Энма. — Неужели не ясно, что в отсутствие хозяйки Ока и хранителя амулета синигами, вы оба бессильны? Вся энергия Ририки и Асато теперь моя! Ничтожества! Ничтожества! — Давай, — прошептал Мураки, поворачивая ко мне лицо, засыпанное чёрной пылью после взрыва. — Сейчас. Вместе. Собери всю силу амулета и ударь по Шару. На счёт три. Раз, два… Я не знаю, какая энергия изверглась из меня. Возможно, это была сила рубина, но, сдаётся мне, не только она. Всё тот же ослепительный поток, которым я некогда защитил Асато, рванул из центра моей груди и ударил в Хрустальный Шар. И эта атака слилась с таким же бешеным сиянием со стороны Мураки. Шар вдруг пошёл трещинами, но, лишь появившись, они вдруг начали сращиваться краями и исчезать. — Зови Цузуки-сан! Пусть он разрушит Шари изнутри! Пока он и Лилиан не выйдут наружу, энергия хранителя и сила Ока будут восстанавливать этот чёртов кристалл, и нам не победить Энму! — У вас нет шансов, — Повелитель Мэйфу снова торжествующе расхохотался. — Асато-сан, помоги! — закричал я. — Шар не должен успеть восстановиться после атаки! Разбей его!!! — Пробуй, пробуй! — смеялся Энма. — Он даже не слышит тебя. Он давно забыл, кто он. Там внутри он бродит в пустоте один в том измерении времени, где секунда равна миллиону лет. Его сознание дробится на части. Он видит кошмары о том, как умирает снова и снова, и каждая смерть уносит кусочек его памяти. От его души уже ничего не осталось. — Асато, ты должен выбраться, ты ведь мой хранитель!!! Изнутри Хрустального Шара внезапно раздался треск, и он озарился невероятно ярким золотым светом. Лицо Энмы из торжествующего стало испуганным. — Что происходит? Почему… так больно? — скорчившись, он схватился за грудь, словно испытывал невыносимые мучения. — Я умираю? За что?! Я всего лишь хотел стать Повелителем мира! Свет разгорался всё ярче, и полуразрушенная башня вдруг стала сама собой собираться заново, словно каждый камень в кладке знал своё место и возвращался туда. А когда магическое здание отстроилось заново, на полу у наших с Мураки ног очутились задыхающиеся, усталые Лилиан Эшфорд и Асато-сан. Я не заметил, как стонущий Энма растворился в воздухе, словно призрак. Асато, поднявшись на ноги, потрясённо смотрел на меня и Мураки, словно не мог поверить увиденному. Я тоже невольно повернулся к своему двойнику и вдруг поймал внутри себя отчётливую мысль: «Ты не расскажешь ему правду. Ревность не позволит!» Пока я с изумлением взирал на него, с трудом соображая, откуда между нами взялась телепатическая связь, лорд Эшфорд протянул Лилиан руку, та оперлась на неё и, не обернувшись на нас ни разу, вместе с мужем покинула башню. Я обхватил Асато обеими руками и, недолго думая, попросил амулет синигами перенести нас обратно домой. *** После стольких кошмаров счастье казалось бесконечным, а наслаждение сильным, как никогда. Я не мог насытиться его телом и знал, что Асато испытывает то же самое. Однако по-прежнему наши попытки зайти чуть дальше терпели фиаско. Это продолжалось до тех пор, пока я наконец не собрался с духом рассказать Асато всю правду о себе. Всё, что он не знал, но наверное желал бы узнать. Заодно я устроил ему экскурсию по своим любимым местам, создав иллюзорную, но весьма правдоподобную реальность. И я рассказал ему про Мураки, хоть и не был уверен, что поступаю правильно. Я мог бы сохранить своё преимущество, пусть бы Асато думал, что я намного лучше двойника. Но почему-то я так поступить не смог. Всё услышанное от Мураки в Замке Несотворённой Тьмы я в итоге слово в слово передал Асато. Он был шокирован. Он тяжело переживал эту правду. Однако, возможно, именно это откровение сыграло свою роль. Сопротивление Асато ослабело. Я ощутил, как его тело оттаяло и доверилось моим прикосновениям. И, наконец, согласилось меня впустить. Никакие призраки прошлого больше не могли нам помешать. Внутри моей иллюзии, но в то же время в настоящей реальности Асато стал моим, и амулет синигами, как и обещал, раскрыл свою истинную силу. А спустя сутки я получил из лаборатории долгожданные анализы крови и тканей Асато, взятые некоторое время тому назад. Они заставили меня удивиться и задуматься. В теле моего хранителя не обнаружилось чужеродных ДНК. Они имелись только в крови, а если конкретно — в Т-лейкоцитах. Интересно, знал ли об этом Мураки из другого мира? Т-лейкоциты никак не могли повлиять на цвет глаз. Стало быть, этот уникальный цвет, привлекавший всех, в том числе и меня, по мнению иридолога, к которому я обратился за консультацией, являлся собственным цветом глаз Асато. Даже если бы герцог Астарот и Энма не вмешались в судьбу семьи Эшфорд, спустя много лет кто-то один из потомков этой семьи непременно родился бы с такими вот глазами. И я не сомневаюсь, этим «кем-то» обязательно оказался бы Асато. Он бы родился вне зависимости от того, появилось бы в мире Демоническое Око или нет. Если люди, без которых мир обойтись не может. — Скажи, Асато-кун, меня давно мучает один вопрос: почему Сатору говорил, будто у моего ангела-хранителя чёрные крылья? Ты не показывался ему на глаза? — Нет, что ты! Это бы стало вмешательством в… этот, как его… кохтинум. — Пространственно-временной континуум? — Ага, в него. — А если честно? Видишь ли, Мураки заикнулся о насилии над собой, случившемся с ним в юности. И почему-то в контексте его признания, мне кажется, что насилие над ним со стороны Саки было куда худшим, чем-то, которое имел несчастье пережить я. Разница же в событиях нашей юности была обусловлена лишь твоим появлением в моём доме. Признайся честно, ты всё-таки вмешался в события моей жизни раньше той ночи? — Ну… самую малость. — Говори. — Я написал Сатору-сан записку о том, где тебя нужно искать, когда твой брат «играет» с тобой. — Вот, значит, почему Сатору внезапно отправился искать меня и обнаружил связанным на полу в сарае! — Да, а потом он поговорил с Саки. Хорошо так поговорил. — Саки бы не испугался его. Он чувствовал себя хозяином положения. Угрозы прислуги не смогли бы его остановить. Или… ты и в разговор вмешался? Его улыбка ответила на мои вопросы даже лучше слов. — Я поговорил с Шидо-сан, будучи невидимым, а потом материализовал для него несколько своих перьев и сжёг их с помощью магии у него на глазах. — Асато, ты… Ты просто… — Идиот? — Гений! — Впервые такое о себе слышу. — Иди ко мне. Его губы всегда были разными: то мягкими и сладкими, то жёсткими, прохладными, чуть солоноватыми. Но мне это нравилось. Я каждый раз открывал коробку сюрпризов и находил внутри новый дар. *** Если не считать радикальных перемен, случившихся спустя пару месяцев в жизни Тацуми-сан, то время до Рождества прошло мирно и спокойно, но не скучно. Я не мог вспомнить, чтобы хоть когда-то так остро наслаждался жизнью, как в тот последний год перед главной битвой. С раскрытием силы амулета распад миров прекратился, чёрные дыры исчезли. Однако мы все точно знали, что часы тикают, а август девяносто девятого приближается с каждым перевёрнутым листом календаря. Но всё же мы ухитрялись ловить проблески счастья, каждый своего. Уже перед самым Новым годом я сидел перед камином с бокалом вина в руке, второй рукой обнимая Асато и вспоминал, как Куросаки-сан набрался храбрости и, наконец, признался в своих чувствах самому правильному на свете человеку. И нам удалось найти первого путешественника во времени! Точнее, если быть правдивыми, то была не наша с Асато заслуга. Скорее, удачное стечение обстоятельств. А ещё однажды Асато напился, но из-за этого не слишком приятного события у меня случился один из лучших вечеров в жизни. В свой день рождения в качестве внезапного сюрприза я узнал, кому отдала своё сердце моя невеста Укё, и мы решились расторгнуть ту тягостную помолвку, несмотря на яростное сопротивление родителей. После всех этих событий я уже не знал, как относиться к грядущему Апокалипсису. Ведь чем больше мы приближались к страшной дате, тем скорее распадалась на части ложь, а правда выходила из тени и начинала жить, расправляя крылья. Вопреки наступающей со всех сторон тьме, наша жизнь медленно, но верно наполнялась светом. И я поневоле задумался о том, что после гибели миров нас, возможно, ждёт не смерть, а новая вселенная. Намного лучше двух прежних, которые мы готовились утратить.