Амулет синигами

«Эх, красавица голубоглазая… Зачем подала мне ложную надежду?» — отбросив в сторону проржавелую кирку, с досадой пнув черенок лопаты, Кэндзиро уселся на пол тоннеля. Из земляных стен торчали кривые, высохшие древесные корни. С потолка сыпалась труха и мелкие камешки, пахло сыростью и гнилью. Слипшееся кружево паутины с погребёнными внутри мёртвыми насекомыми раскачивалось на холодном ветру, проникавшем через узкое отверстие в склоне горы. Хоть почва не сильно промёрзла, пробираться сквозь каменные завалы всё равно было тяжело, но Кэндзиро не сдавался. Он разобрал засыпанный вход и проник в тоннель. «Ради чего, если так и не обрёл желаемого?» Душой овладела горечь. Да, вероятно, здесь что-то хранилось много веков назад. Вон торчит странный восьмиугольный постамент. Изваянный из дерева дракон с распростёртыми крыльями кажется живым, того гляди взлетит. В разверстой пасти, подобной округлой чаше, похоже, давным-давно лежал некий предмет размером с яйцо, но сейчас ёмкость выглядела разочаровывающе пустой. — Возможно, тут никогда ничего и не было? — пробормотал себе под нос Кэндзиро. — Или амулет забрал другой счастливчик? «На склоне горы Тарумаэ в засыпанном тоннеле спрятано истинное исцеление. Тысячелетия назад боги скрыли там сильнейший талисман. Тот, кому удастся завладеть им, станет бессмертным и подчинит себе весь мир», — вспомнились ему слова, сказанные нежным девичьим голосом. Мастер талисманов Цузуки Аюми, дочь Садако, проживавшая в Суццу, зацепила его сердце, и он ей поверил. Даже не усомнился ни на миг в истинности слов! Впрочем, на сомнения не оставалось времени. Кэндзиро тогда хватался за любую соломинку. Парень встряхнулся. Пора уходить. Нечего делать там, где разбилась последняя надежда. «Скажу наивной девочке, искренне верящей в собственные сказки, что ничего не нашёл. Никакого талисмана, а тем более власти над миром я не обрёл!» — подумал Кэндзиро с досадой. Впрочем, зачем ему власть, если желанного выздоровления Сайюри так и не получит? «Прости, мама, — острым шипом толкнулась в грудь колючая боль. — Я проиграл». Кэндзиро разрывался между нестерпимым желанием вернуться в рыбацкий посёлок, зажатый между двумя заливами, чтобы бросить юной целительнице в лицо горькие обвинения во лжи, но страх за судьбу матери оказался сильнее. Оставив бесполезные, поломанные после долгих раскопок инструменты в тоннеле, парень заспешил в Саппоро. *** Душа Сайюри покинула тело на пятый день после его возвращения. Злость, разочарование и сжимающая горло тоска гнали Кэндзиро вперёд, когда, похоронив последнего родного человека на этой земле, он решительно двинулся в Суццу. Он хорошо помнил дом, где жила мастерица амулетов, не сумевшая помочь маме. О девушке с необыкновенно светлой кожей, чистейшими глазами, похожими на топазы, с рыжевато-каштановыми волосами, струящимися по плечам, ходило множество историй по Хоккайдо. Кто-то называл её богиней, кто-то — волшебницей, ибо амулеты, созданные руками Аюми, спасли жизнь уже сотням людей. Так почему только он один потерпел поражение, не обретя ничего? «Я ей скажу! — сердце полыхало бессильным гневом. — Столько дней напролёт копался на той горе, разбивая мёрзлую почву, стирая ладони в кровь, но в итоге обнаружил лишь пустую чашу на постаменте. Разве можно вот так лгать людям?!» Он яростно постучал в дверь одноэтажного деревянного дома, окружённого крошечным участком земли. Аюми сама открыла ему, и её лицо вдруг озарилось радостной улыбкой. Щёки порозовели. — Коноэ-сан? — с какой-то робкой надеждой негромко спросила она, продолжая смотреть прямо на Кэндзиро. — Неужели вы вернулись? Гнев угас, словно угрожающе вздыбленная волна цунами, не докатившись до берега, упала в море, разбиваясь на капли-брызги. Она вспомнила. Не забыла, несмотря на то, что прошло столько времени! Как возможно, чтобы девушка, видевшая его всего лишь раз, хранила в памяти чужой образ и имя так долго? — Я, — успокоившись, выдохнул Кэндзиро. — Дадите глоток воды? Очень устал с дороги. — Конечно, — Аюми пропустила гостя в дом. — Проходите. — Вы одна? — удивился Кэндзиро, входя и замечая, что в единственной комнате чересчур тихо. — Мама с утра отправилась в лес с другими охотниками ставить черканы на горностаев и раскладывать приманку для лис, — простодушно ответила Аюми. — Хорошо, если вернётся к ужину. Но, скорее всего, не раньше ночи. Кэндзиро вздохнул и покачал головой. — Весьма неосмотрительно сообщать такое постороннему, — заметил он и увидел недоумение на её лице, сменившееся испугом, когда до девушки дошёл смысл сказанного. Аюми отшатнулась. — Только не бойтесь! — торопливо добавил Кэндзиро, замахав руками и устыдившись собственных глупых слов. — Я не сделаю вам ровным счётом ничего плохого. Я просто хотел сказать, что надо быть осторожнее, ведь кто-то другой на моём месте мог бы… Лучше бы он сдержался и промолчал! Кэндзиро это понял сразу, как только увидел посуровевшее лицо Аюми. — В этом посёлке никто не причинит ни мне, ни маме вреда! — резко отмела его несправедливые подозрения девушка. — Я тут живу с детства, и местные жители всегда были добры ко мне, да и приезжие не обижали. Я доверяю людям, и мне очень жаль, что вы вот так с ходу готовы подозревать всех и каждого. Правда, жаль! Кэндзиро понял, что следует поскорее извиниться, пока юная хозяйка дома не выставила его вон за необдуманные речи, попросив никогда не возвращаться. — Простите. Не хотел расстраивать вас, — неожиданно пришло осознание того, что он не сумеет упрекнуть Аюми ни в чём. В смерти Сайюри она не виновата. — Лучше мне уйти, — Кэндзиро сделал шаг в сторону. — Нет, — на низком столике появился глиняный тяван [1] со скромной росписью. — Сначала уж выпейте, раз просили! — и обиженно прибавила. — Вообще-то кроме воды могу угостить копчёной макрелью, сардинами или терпугом. И рис варёный есть. Бог милостив, в этом году не голодаем. — Спасибо, не откажусь, — неожиданно для самого себя выпалил Кэндзиро, хоть вовсе не чувствовал голода. Он смотрел на Аюми, наблюдая за её ловкими движениями, когда девушка, наполнив свежей водой начищенный до блеска медный чайник, поставила его на хибати [2], и вдруг в сердце появилась необъяснимая уверенность: он не уйдёт ни сейчас, ни потом. Он просто не сможет. *** Багрянец рассвета разливался по светлеющему небу, истаивая в клубах тумана, исходящих от горячих источников. Встречая первые солнечные лучи, тантёдзуру [3] взмывали в небо с трубным кличем. Ища удобные места, они собирались на прогалинах, согреваясь в тёплой воде. На плавучих льдах кучками расселись орланы, высматривая добычу. Рыбаки, с раннего утра забрасывающие сети в воду, невзирая на мороз, время от времени кидали за борт испорченную, больную или чересчур мелкую рыбу. Голодным птицам, измученным холодами, незначительные крохи подаяния казалось роскошным пиршеством. — В юности я думал, что никогда не женюсь. Не хотел отправлять своих детей в жестокий мир, полный боли и потерь. Теперь всё изменилось, — признался Кэндзиро, обнимая Аюми, одетую в амагато [4], сшитое из медвежьей шкуры. Огромного дикого зверя, нежданно явившегося в начале января, уничтожавшего птицу и скот, воровавшего рыбу из коптильни, наводившего страх на детей и женщин, загоняли в замаскированную ветками яму всем посёлком. Когда охота успешно завершилась, удалось добыть из туши хищника много мяса и жира, разделив поровну на всех. Шкуру забрал Кэндзиро, ибо план поимки животного придумал именно он. Осуществляя задуманное, мужчина проявил недюжинную смелость, поэтому самое ценное — медвежий мех — отдали ему. И теперь Аюми щеголяла в тёплой накидке и удобных полусапожках куцу, которые могли себе позволить только зажиточные горожане в Саппоро. — Не знаю почему, но мне кажется, будто мир изменился после нашего знакомства. Скоро везде начнётся счастливая жизнь, лучше, чем прежде. Сердце подсказывает. Слишком самонадеянно мечтать о таком, да? — Кэндзиро улыбнулся. — Вовсе нет, — Аюми отрицательно покачала головой. — Наоборот, я рада, что ты так думаешь, — она приложила руку к животу, заботливо укутанному меховой накидкой. — И я верю твоим предчувствиям, — тихо добавила она. Они помолчали. — Кайоши вчера приходил за амулетом, — снова заговорила Аюми. — Я заменила ему талисман, а он вдруг сказал, что Господь послал в Суццу ангелов, — она склонилась к плечу мужа. — Говорит, двойняшки у нас родятся: сын и дочь, как мне и привиделось. Только, — тут лицо женщины слегка омрачилось, — Кайоши уверяет, будто с девочкой сложно будет поначалу, но со временем всё наладится. Сына же посоветовал принимать таким, какой он есть. «Огненный ангел придёт, но с миром — не с мечом», — добавил он. Вот о ком он так сказал? О нашем сыне или о ком-то другом? После его ухода мне почему-то виделось ночь напролёт, как мир рушится, и всё исчезает. Но страха не было, знаешь, словно это уже случилось в далёком прошлом. А ещё я видела молодого мужчину с белыми волосами и серо-голубыми глазами, подобными стали кинжала. Может, стоит пойти и расспросить Кайоши, что всё это значит? — Не надо. Бедняга без того нездоров, — вздохнул Кэндзиро. — Да и вообще… забудь о дурных снах. С детьми и с миром, в котором мы живём, всё будет в порядке. — Я схожу к отцу Антонию, — решилась Аюми. — Он нас обвенчал, значит, поможет молиться о благе детей. — Сходи, — вдруг согласился Кэндзиро. — Отец Антоний — светлый человек. Увидишь, он скажет, что твои страхи беспочвенны, — и молодой мужчина нежно поцеловал жену в висок. *** Великая княжна, только незаконнорождённая… Трудно было принять истину, открытую матерью перед тем, как душа Садако отправилась на небеса. Аюми очень долго сидела возле тела, прижавшись щекой к холодеющей руке. Она, конечно, знала о том, откуда некогда приехали её мать и бабушка, но никогда не задавала вопросов о том, почему фрейлина София покинула Россию. Выходит, императрица приревновала! Не пожелала, чтобы какая-то служанка воспитывала маленькую княжну на её глазах. Проще было отослать ненавистную соперницу, ставшую новой фавориткой венценосного супруга и тайно зачавшую от него младенца. Япония даже много дальше, чем Сибирь, и предлог отправки неважен. Христианская миссия подвернулась — и то хорошо, лишь бы с глаз долой. — Выходит, в Ририке и Асато течёт царская кровь? — растерянно пробормотал Кэндзиро, присаживаясь рядом с супругой и косясь в сторону сладко спавших на футоне детей. — Как и во мне, — опустошённо вымолвила Аюми. Признание матери не принесло радости, только ошеломило и вызвало сильную тревогу. После похорон, когда разошлись соседи, приглашённые проститься с Садако-сан, супруги наконец остались наедине, успокоив плачущих детей. — Наверное, лучше им расти, не зная правды, — решила Аюми. — Зачем лелеять в невинных сердцах гордость, для которой нет повода? Правильно будет молчать, пока они не повзрослеют достаточно, чтобы не болтать о своём происхождении, вызывая зависть и враждебность. Папа Садао узнал правду и после этого возненавидел меня и маму… Я не хочу, чтобы Асато и Ририку окружающие тоже ненавидели! — Не жалеешь, что отказалась уехать в Токио с Акеми-сан, когда она предложила? — поинтересовался Кэндзиро. — Наверное, там детям было бы лучше. Хикару-сан не возражал против нашего присутствия. — У них своя семья, — отозвалась Аюми. — А мне и здесь хорошо. Не хочу ни от кого зависеть. Пусть мы живём небогато, зато я свободна и нахожусь в собственном доме. — Скажут ли нам дети спасибо, повзрослев? — задумался Кэндзиро. — Скажут. Ведь они научатся самостоятельно добывать пищу и чувствовать гордость за свои достижения. Если будут хорошо учиться, то у них появится шанс поступить в среднюю и старшую школу в Саппоро, а затем получить высшее образование в Тодай. Конечно, им придётся много работать и стараться получать отличные отметки, но я не вижу в этом ничего невозможного. Они справятся. Кэндзиро медленно кивнул. — Но всё-таки я бы подумал о предложении Акеми-сан. Мы можем помогать Хикару с мануфактурой, а он бы дал возможность нашим детям выучиться в Токио. — До этого ещё долго. Кроме того, сам видишь, с Ририкой и Асато далеко не всё просто, — лоб Аюми перерезала тонкая морщинка, а голос стал взволнованным. — Кайоши оказался прав. Асато и правда словно огненный ангел, а Ририку нельзя увезти далеко от дома. Она плачет навзрыд и перестаёт есть. Отец Антоний говорит, со временем это пройдёт по воле Божьей. Но кто знает, что такое с ней сейчас творится? Мои амулеты бессильны, — Аюми опустила руки. — И ещё этот странный цвет глаз у Асато… Были бы его глаза голубыми, как мои, или чёрными, как у тебя, я бы не беспокоилась. Но почему его радужка похожа на цветки лаванды? И это ведь не проходит! И я не понимаю, почему иногда огонь сам собой загорается, когда Асато ползает рядом с очагом? Пару раз пелёнки вспыхнули, хоть он лежал далеко от пламени… — «Огненный ангел»? — усмехнулся Кэндзиро, повторяя определение, данное их сыну безумным юношей-художником, безнадёжно влюблённым в Аюми. — А вдруг и у них — дар? — вполголоса проговорила Аюми. — Только оба малы, потому нам неведомо, чем их одарил Господь. — Даже ты не видишь, чем они одарены? — недоумевал Кэндзиро. — Нет, не вижу. Долгая болезнь и уход мамы истощили меня. Я потеряла часть силы, пытаясь спасти ей жизнь, хоть и знала заранее, что это бесполезно. Конечно, со временем я восстановлюсь и снова стану сильнее, но сейчас от меня мало толку. Прости. В сердце Кэндзиро толкнулся застарелый стыд и чувство вины. — Отдыхай, — он погладил Аюми по волосам. А потом не выдержал, и слова признания сами собой сорвались с языка. — Знаешь, два года назад, вернувшись сюда после смерти мамы, я был очень зол и собирался во всём обвинить тебя. Да, к счастью, я удержался от обвинений, но в душе моей тогда кипел гнев, которого ты не заслужила. Даже полюбив тебя и взяв в жёны, я продолжал думать, что моя мама могла бы жить, если бы ты не отправила меня на ту бесполезную гору, а сделала амулет сама. Теперь-то я понимаю: есть неизбежная смерть, над ней не властны ничьи талисманы. Ты ведь так старалась спасти Садако-сан, но её жизнь достигла финала. Ничего не вышло, как и с моей мамой. — Да. Я очень старалась, но… — плечи Аюми задрожали, но она быстро взяла себя в руки и успокоилась. — Ничего. Мы вместе, и у нас родились дети! — лицо её озарилось нежностью, стоило лишь взглянуть на спящих малышей, прижавшихся один к другому во сне. — Мы будем растить их, радоваться первым шагам. Мы сумеем научить их любить и уважать свои способности, чтобы то, чем их одарили боги, пошло всем людям на пользу, а не во вред. — Асато могут начать дразнить или будут шарахаться в сторону, увидев его глаза. Сама знаешь, насколько крепки в народе предрассудки. — Когда прежняя сила вернётся, и я сделаю для Асато амулет, — улыбнулась Аюми. — Кусочек красного янтаря подойдёт. И шнурок сплету особым образом! Никто не увидит его истинный цвет глаз. Пусть они выглядят чёрными, как у тебя, да и внутренняя сила будет сдержана. Как только Асато исполнится четыре, ты поднимешься с ним в горы на несколько дней. Там можно снимать амулет без вреда для окружающих. Вы вместе потренируете его способность управлять магическим огнём. Справишься? Кэндзиро задумался. — Если уж я привык жить с прекрасной ведьмой, являющейся тайной внучкой русского императора, то к сыну, возжигающему огонь, привыкну тоже, — пошутил он. — Ах ты! — Аюми набросилась на мужа, поколачивая его маленькими кулачками и при этом смеясь. — Вот, оказывается, что ты о нас думаешь! Вместо ответа Кэндзиро опрокинул её на пол, застеленный незатейливыми соломенными циновками, и прижался ртом к её нежным губам, всегда горячо отвечавшим на его ласки. *** О стремительно надвигающейся войне между Японией и Россией ходило множество слухов, но военные действия так и не начались. Длительные переговоры о разграничении сфер влияния на Дальнем Востоке завершились заключением союза в феврале 1904 года. Никаких сражений и жертв, хотя поначалу, казалось, всё шло к жестокой и кровопролитной войне. Кэндзиро не переставал удивляться. Где хищный оскал власть имущих? Где неутолимая потребность сталкивать народы лбами и неспособность идти навстречу противнику? Что-то неотвратимо новое, незнакомое витало в воздухе на протяжении нескольких лет, заставляя сердца биться в надежде, что и без обладания неким волшебным талисманом простые люди сумеют увидеть мир, где правят разум и справедливость, а не алчность. Аюми, как и прежде, продолжала создавать талисманы. Жаждущие исцеления люди со всей Японии, а теперь даже из Китая и с Сахалина, откуда-то узнав о существовании на Хоккайдо целительницы, тянулись в Суццу. Кэндзиро временно оставил археологию, чтобы постоянно оставаться рядом с женой и детьми. Он быстро выучился рыболовству и охоте, помогал Аюми сажать дайкон, алиссумы и лаванду на обширном участке, расположенном между реками Канедайро и Сакай. Излишки созревшего дайкона увозили на ярмарку в Ранкоси и Кусиро, целебные травы сушили и продавали лекарям, приезжавшим из Саппоро. На жизнь хватало. Никаких цунами, наводнений, нашествия вредителей или засухи посёлок не знал на протяжении вот уже семи лет. Природные бедствия словно обходили Суццу стороной. Дети радовали, но подчас и озадачивали. Ририка росла робкой девочкой. В свои четыре года она почти всегда молчала в присутствии родителей, лишь изредка односложно обозначая свои потребности, хотя отлично умела говорить. Кэндзиро часто замечал, что во время игр с братом она многословна, весела и довольно смела. Рядом с Асато она оживлённо болтала, совершенно ничего не стесняясь. Рири-тян не отходила от него ни на шаг, всегда предвосхищала его желания, молчаливо выпрашивая у родителей и принося ему то, что он любил. Складывалось впечатление, что малышка испытывает счастье, когда счастлив Асато. Достаточно было заметить, как расцветало улыбкой её светлое личико, если брат смеялся. Кэндзиро не раз посещали невозможные мысли о том, что у них общая душа на двоих, ведь друг с другом они близки, как ни с кем иным. Несмотря на всё это, Кэндзиро опасался момента, когда Асато впервые снимет защитный амулет, созданный Аюми три с половиной года назад. Он нарочно увёл сына зимой повыше в горы, где на склонах обильно лежал снег, чтобы не только люди, но и растения с животными не пострадали, если вдруг взметнётся пламя. Оставшись наедине с мальчиком, Кэндзиро постарался простыми, понятными словами всё объяснить, чтобы не напугать Асато, но тот в очередной раз удивил его. Услышав, что у него имеется способность вызывать возгорание одним намерением или взглядом, и только кусок янтаря предотвращает беду, Асато спокойно заявил: — Не бойся, пап. Огонь живёт тут, — он ткнул себя пальчиком в грудь. — Однажды он пытался убежать, но я словил его. И теперь всегда ловлю, — и он, вызвав небольшое пламя в центре ладони, с серьёзным видом сжал крошечный кулачок, показывая, что стихия беспрекословно повинуется ему. Ожидаемого пожара в лесу не случилось. С того дня по вечерам Асато разрешили дома в присутствии членов семьи снимать янтарный амулет. Кимоно и футоны не возгорались, котацу и свечи перед иконами святых больше не вспыхивали без разрешения, но Кэндзиро по-прежнему казалось странным, как это маленький мальчик с раннего детства умудряется контролировать такую опасную способность, поначалу пугавшую даже Аюми, для которой магия являлась привычной стороной жизни? Но Асато умел без напряжения сдерживать пламя и часто показывал после ужина звонко смеющейся Ририке маленькие искры, пляшущие на кончиках пальцев. *** В середине лета Аюми забеспокоилась снова, но по иному поводу. В апреле следующего года пора было отдавать детей в школу, а Ририка по-прежнему отказывалась разговаривать с кем-то, кроме брата. Талисманы Аюми, отвращающие зло, на неё не действовали. Пришло время использовать научные методы вместо магических. — Думаю, мне стоит отвести Ририку к Мураки-сан, — как-то раз после ужина заговорила Аюми, отрываясь ненадолго от вышивки и поглядывая на мужа, чинившего рыбацкую сеть. — Неумелый доктор не обзавёлся бы большой практикой в Токио, значит, врач он стоящий. А то скоро уедет, забрав жену, и мы упустим шанс. — Зачем? С Рири-тян порядок, так мне видится, — пожал плечами Кэндзиро. — Просто она застенчивая. А брата любит, ведь они с рождения вместе. Кстати, у сына доктора, говорят, та же беда. Марико-сан жаловалась, что к другим детям пацан не подходит. Молчит всё время. С помощью отца, приезжающего сюда довольно часто, научился разбирать катакану, хирагану, а вскоре и кандзи. Теперь читает запоем. Сначала сказки про богов изучал, бормоча под нос и разбирая текст по складам, а теперь норовит залезть в медицинские записи Юкитаки-сенсея. Что бы понимал там, малец! — Кэндзиро усмехнулся в усы. — Марико-сан куклы ему дарила деревянные, соломенные, бумажные «анэ-сама», делала птичек, лошадок, тэмари [5] и кэндама [6]. Но, самое главное, изготовила своими руками целую коллекцию Ояма [7]. Так он, читать научившись, всё сложил в фуросики [8], завязал аккуратно узлом и принёс ей. И строго так сказал: «Больше — не надо. Я читаю». И действительно читает с тех пор днями напролёт. Побаивается его Марико-сан немного. Собственного сына, представляешь? Говорит, он будто не от мира сего. — Всё же давай покажем Юкитаке-сенсею Рири-тян, — Аюми умоляюще заглянула мужу в лицо. — Я волнуюсь. Как она будет общаться с одноклассниками в следующем году? Кэндзиро задумался ненадолго, а потом коротко кивнул. — Хорошо. Сходи к доктору, если беспокоишься. *** При попытке увести её из дома Ририка вдруг заупрямилась и расплакалась так, что Асато пришлось пообещать пойти с ней, иначе сестра не ступила бы и шага за порог. Взяв детей за руки, Аюми двинулась в сторону дома доктора. Увидев, что Асато исполнил обещание и идёт с ней, Ририка мигом успокоилась. Дом Юкитаки-сенсея заметно выделялся среди одинаковых рыбацких хижин с плоскими соломенными крышами и стенами, сложенными из еловых брёвен и бамбука. Жилище возвышалось, словно императорский дворец над домиками крестьян. Оно имело два просторных этажа, стены из гладко обструганного бука, высокую треугольную крышу, покрытую оцинкованным железом, и огромный чердак, который запросто можно было считать третьим этажом. Рядом с домом пристроилась летняя веранда с резными ясеневыми столбами, большой сарай для инвентаря, стойло для овец, птичник для кур, собственная коптильня для рыбы и прекрасный сад с яблонями, сливами, абрикосовыми деревьями и небольшим прудом для карпов. Кроме супруги доктора и его сына в доме также проживала няня Юико, горничная Рэйка и двое мужчин-работников — Йошито и Таро, занимавшихся уходом за животными, ловлей и копчением рыбы. За высокой бамбуковой изгородью царила непривычная тишина. Аюми толкнула калитку и вошла во двор. Марико-сан обычно не сторонилась соседей, позволяя днём приходить в гости всем, кто того желал. Поговаривали, что она сама родом из бедной семьи, знает о трудностях людей не понаслышке, потому и не задирает нос, выйдя замуж за состоятельного человека. Аюми пересекла двор и постучала в дверь. Доброжелательная Марико-сан сама открыла ей, но тут же, услышав о причине визита, огорчила Аюми, сообщив, что её супруг вчера покинул Суццу. — Вы совсем немного опоздали, — сочувственно покачала хозяйка головой. — Теперь Юкитака вернётся только в августе. А в ноябре мы с Кадзу переедем в Токио. В доме останутся Йошито и Таро, а мы будем приезжать на летние каникулы. Хотите чаю? — А мы не помешаем? — смутилась Аюми. — Нисколько, — с доброжелательной улыбкой ответила Марико, впуская гостей внутрь. — В одиночку пить чай скучно, а Кадзу вечно не дозовёшься и от книг не оторвёшь. Оставайтесь! У меня есть моти, тогаси [9] и канкидан [10], и я сегодня совершенно свободна. Аюми кивнула и вежливо сказала, что будет рада составить компанию во время чаепития. Неловко же отказываться от гостеприимства! Дом внутри был отделан светлыми породами дерева — ясенем и берёзой, отчего казался невероятно широким и просторным. В гостиной, где расположились Марико-сан и Аюми с детьми, находилось множество дорогих вещей, вероятно, привезённых доктором из Саппоро или из столицы. Комнату украшали изящные шёлковые ширмы, резные лакированные шкафчики, великолепные статуэтки божеств из бронзы, оникса, янтаря и нефрита, аккуратно расставленные в токонома. Горничная принесла расписные фарфоровые тяваны и наполненную сладостями огромную тарелку, украшенную изображениями танцующих журавлей. Увидев на столе, кроме обещанных моти, печений и китайского пирога, разноцветные леденцы на палочке и ароматный коричный рулет, Асато громко сглотнул и во всеуслышание заявил: — Мам, давай тут подольше останемся! — чем вызвал смех у Марико-сан и заметную неловкость у Аюми. Внезапно фусума раздвинулись, и на пороге гостиной возник худой, бледный мальчик примерно одного с Асато возраста, но заметно выше него ростом. Волосы ребёнка казались серебристо-белыми, будто снег на вершинах гор. Как показалось Аюми, вошедший смотрел на гостей весьма неприветливо. Сначала он пронзил колючим взглядом серо-голубых глаз её саму, мимоходом скользнул по фигурке сжавшейся в комочек Рири-тян, и наконец упёрся в Асато, будто прожигая того насквозь. Аюми смотрела то на сына, приоткрывшего от удивления рот, то на ребёнка Марико-сан, и перед её внутренним взором невольно всплывали воспоминания о серебряноволосом ангеле, однажды явившемся ей во сне. Невероятное сочетание внешней хрупкости и внутренней мощи… Аюми почувствовала вдруг, что ноги её не держат, и торопливо уселась на татами. Марико-сан, не заметив ничего необычного, стала разливать чай по пиалам. — Кадзутака, — спокойно сказала она, обращаясь к сыну, — не молчи. Если уж вышел к нам, хватит притворяться немым, приветствуй гостей! Суровый с виду мальчик продолжал в упор смотреть на Асато, и Аюми всей поверхностью кожи ощутила, как воздух в гостиной наполняется чем-то вибрирующим, тёплым, живым. Сын Марико сдержанно, с достоинством взрослого мужчины поприветствовал Аюми, отчётливо представился, назвав своё имя, а затем предложил Ририке и Асато дружить. Неловко проглотив первый слог собственного имени, Асато пожал ладонь новому приятелю, с готовностью откликнувшись на поступившее предложение о дружбе. — У тебя редкий цвет глаз, — с неожиданной откровенностью заявил вдруг Кадзутака, не выпуская пальцев Асато. — Впервые такой вижу. «Он видит истинный цвет глаз моего сына, несмотря на защитный амулет?!» — мысленно ахнула Аюми, но вслух не произнесла ничего. Кадзутака уселся на татами с выпрямленной спиной, положив руки на колени и глядя исключительно перед собой, при этом тесно соприкасаясь плечом с Асато. Всё то время, пока Марико угощала гостей чаем и сладостями, младший Мураки более не проронил ни слова, но Аюми готова была поклясться, что вибрирующая теплота в воздухе так и продолжает течь, вихрясь по комнате и пропитывая пространство чем-то чистым, невыразимо прекрасным. Асато изредка поглядывал на своего молчаливого соседа и почти не ел сладости. Происходящего на её глазах Аюми никак не могла себе объяснить. А ещё она ощущала некую безымянную силу — огромную, древнюю, готовую в любой миг пробудиться и потечь в мир. Эту силу, как ни странно, делили между собой её сын и Кадзутака. «Им не нужны мои амулеты, — поняла вдруг женщина и сама удивилась собственным мыслям. — Они оба гораздо сильнее меня!» Потрясённая этим открытием, Аюми даже забыла о цели прихода. Она допила чай и покинула чужой дом, получив на прощание добросердечное предложение дружить семьями. Ририка возвращалась обратно молча, но когда жилище семьи Мураки скрылось из виду, она вдруг тесно прильнула к боку Аюми, доверчиво прошептав: — Мам, я буду говорить с тобой и с папой. И в Токио поеду, и кушать не перестану. Не води меня больше лечить. Аюми споткнулась на ровном месте. Остановилась, отдышалась и изумлённо уставилась на дочь. — Почему же ты раньше вела себя иначе? — спросила она. — Зачем молчала так долго, умея говорить? Ририка смущённо отвела глаза. — Чтобы у Асато появился друг, — призналась она. — И вот он есть. А если бы мы к тёте Марико не пошли, они бы не познакомились, и это было бы плохо. — Плохо? — окончательно растерялась Аюми. — Почему? — Тётя Марико сказала: они скоро в Токио уедут, а до следующего лета долго. Вот и плохо. Пришлось бы мне ещё целый год молчать, если бы ты сегодня туда не пошла! Аюми вздрогнула и не нашлась с ответом. Асато, к сожалению, не услышал ни слова из любопытнейшего разговора матери и сестры. Пока Аюми приходила в себя после откровений дочери, он беззаботно прыгал по траве и широко улыбался, любуясь безоблачным небом и слизывая с губ налипшие крошки коричного рулета. У Аюми кольнуло сердце. Она вдруг отчётливо осознала в тот миг: её дети не принадлежат ни ей, ни Кэндзиро. Лишь друг другу и этой земле. *** Светлячки взмывали вверх, а потом возвращались, садясь на подставленные пальцы. Плакать больше не хотелось. Сбитые коленки заживали на глазах, давно перестав саднить. Асато перевернулся на спину и, забыв про обиды, тихо улыбнулся темнеющему небу с зажигающимися точками-звёздами. Знакомое лицо бесшумно склонилось над ним, заслоняя небосклон. Светлячки испуганно метнулись в сторону, но быстро вернулись и опять облепили пальцы. Бумажный фонарь опустился на землю. Кадзутака присел рядом, подобрав колени к груди. Река Шубуто спокойно катила свои воды к Японскому морю. — Я уже проинформировал их о том, что они — идиоты. После того, как ты сбежал, — невозмутимо вымолвил Кадзутака, будто продолжая прерванный разговор, понятный лишь им двоим. Глаза мальчика в свете восходящей луны казались серебряными и мудрыми, словно у древнего старца. — Бывают люди с редким цветом радужки — бронзовым, аметистовым, золотым… Читали бы больше, тогда бы об этом знали, а то ведь не открывают ничего, кроме учебников для второго класса, потому и глупы, как бакланы. — Знаешь, мне просто обидно, — доверчиво пожаловался Асато. — Мы друзья на протяжении многих лет, а они как раскричались: «Демон, демон!» И всего-то амулет с меня упал, потому что шнурок во время игры развязался. А они камнями кидаться начали! Я бы мог хорошо им ответить, но… В общем, понимаешь, — Асато обречённо вздохнул. — Они больше не будут, — бесстрастно пообещал Кадзутака. Асато внезапно подскочил, сгоняя с ладони пригревшихся «маленьких зелёных эльфов», как он про себя называл светляков. — Что ты им сделал? Неужели наказал? — испугался он. — Да нет. Зачем? Они ж глупые. Просто разукрасил лица наиболее рьяных, которые камнями швырялись. Вот, — и он протянул правую руку Асато, демонстрируя ссадины на костяшках пальцев. — Ты дрался? Из-за меня? — глаза Асато округлились, а в голосе послышался восторг. — Кадзу, ты… Больше он не нашёлся, что добавить. Порывисто обнял товарища поперёк тела и прижался к его груди мокрым лицом. — Сопли вытирать не надо. Я в этом кимоно планирую ещё в школу ходить, — флегматично заметил Кадзутака, но в голосе его звучало исключительно удовольствие и ни капли брезгливости. — И вообще они не друзья. Я твой друг. И Ририка-тян. Сам знаешь. — Ага, — блаженно согласился Асато, не разжимая рук и продолжая «вытирать сопли». Впрочем, хозяин одеяний теперь ничуть против этого не возражал. — А давай как в прошлый раз? — неожиданно попросил Асато, поглядев на Кадзу. — Я не знаю, что за дар нам послали боги и за какие заслуги, но мне нравится, когда мы это делаем вместе. Кадзутака неопределённо хмыкнул, а потом внезапно согласился: — Ладно. Никто не видит. Давай. Они улеглись на траву и переплели пальцы, глядя в ночное небо. Так они лежали довольно долго, ожидая, пока их дыхание и сердцебиение не слились в унисон, а потом внезапно из центра груди к самым небесам, свиваясь лентами, взлетели, сверкая над рекой, два потока света — алый и серебристый. — Всё красивее с каждым разом! — восторженно выдохнул Асато, наблюдая за тем, как сотни светлячков устремились к яркому источнику света, начиная кружиться возле него и вплетая в чудесные лучи своё изумрудное сияние. — Лучше, чем в прошлом году. — Да, — с едва уловимой улыбкой подтвердил Кадзутака. Вот уже пять лет подряд они оба жили в ожидании летних каникул. Только рядом с этим серьёзным мальчиком, почти никогда не проявляющим эмоций и знающим в отличие от остальных детей невероятно много, Асато чувствовал себя так, словно Вселенная бережно хранила его, баюкая в своих ладонях. *** Беззаботные прогулки по берегам рек, где гнездились бакланы, кулики и героны [11] остались в прошлом. Ловля светляков, игра в салочки, наслаждение ласковой водой источников Юбецу, молитвы в храме Юдэ, рисование глаз кукле Дарума, собирание ракушек на побережье стали казаться нелепыми детскими играми. Время летело чересчур быстро… Асато и Ририка закончили начальную школу в Суццу с отличными результатами. Кэндзиро решил, что нельзя оставлять детей без дальнейшего образования. Средней и старшей школы в посёлке не было, значит, сына и дочь ждал переезд, знакомство с семьёй Хикару и обучение в Токио. Акеми живо откликнулась на письмо, мгновенно согласившись принять у себя в доме детей Кэндзиро. Она так и не смогла родить второго ребёнка — здоровье подвело. Но материнский инстинкт не угас, и Акеми сообщила, что с радостью возьмётся за воспитание племянников. Учиться Ририка и Асато должны были в Токио, во время каникул навещая родителей. Окончив старшую школу, они имели право покинуть дом дяди и жить самостоятельно, таков был уговор. По дороге в Токио Асато более всего опасался, что не сумеет поладить со взрослой дочерью тёти Акеми — Рукой-сан. Почему-то этот вопрос волновал его сильнее прочего. — Вдруг она не обрадуется нашему приезду? — взволнованно выспрашивал он у Ририки. — И не будет разговаривать? — Пф-ф. Нашёл, о чём переживать, — беспечно передёрнула плечом сестра. — Я буду с тобой общаться и Кадзутака тоже, а эта Рука нам вовсе не нужна. Но Асато всё равно чувствовал волнение, ступив на порог дома Цузуки. Однако опасения мальчика оказались напрасными. Дядя Хикару и тётя Акеми встретили их тепло и приветливо, будто собственных детей. Асато ощутил себя так, словно попал от одних родителей к другим, заботившимся о нём и Ририке не меньше. Удивительная девушка с длинными чёрными волосами и глазами, подобными бездонному небу, с мягкой улыбкой представилась его кузиной, и Асато пал жертвой красоты. Очарование двоюродной сестрой с каждым последующим днём лишь усиливалось, и спустя пару недель Ририка уже поймала себя на том, что всерьёз ревнует брата к «этой девице», как она мысленно начала называть Руку. Последняя, ни о чём не подозревая, охотно помогала Асато с уроками, занималась с ним бальными танцами, к которым мальчик проявил неожиданный интерес. Ририке невыносимо было наблюдать за этим. Решив прояснить вопрос раз и навсегда, она заявила Руке однажды, чтобы та оставила Асато в покое, потому что брат принадлежит только ей. Ру-тян позабавила ревность девочки. Она с ласковой улыбкой потрепала Ририку по голове: — Мы — семья, — ничуть не рассердившись, объяснила Рука. — Вместе общаемся и помогаем друг другу. Никто никому не принадлежит, забудь это ужасное слово. Я не отбираю у тебя Асато, лишь помогаю ему достичь того, к чему он сам стремится. Могу и тебя научить шить, печь пироги или ухаживать за розами и ирисами в саду. Просто скажи, что тебя больше интересует? Ририка задумалась. Всё это время ей не приходило в голову, что Рука вовсе не коварная захватчица, стремящаяся отнять внимание брата, а любящая двоюродная сестра, готовая с открытым сердцем прийти на помощь близким. — Я бы хотела научиться печь сливовый пирог, — неуверенно пробормотала Ририка. — И ещё делать такояки, — добавила она. — Вот и хорошо, — улыбнулась Ру-тян. — Давай в следующий выходной приготовим это всё вместе. — И угостим Асато, тётю и дядю! — захлопала в ладоши Ририка, сразу позабыв про свои недавние злые мысли. У Руки отлегло от сердца. Непонимания и обиды удалось избежать. *** Дядя Хикару умер зимой 1914 года от двусторонней пневмонии, оставив мануфактуру Руке, но при этом прописав в завещании, что Ририка и Асато тоже имеют право на часть дохода, а племянник может занять место помощника управляющего, выучившись и достигнув совершеннолетия. Аюми и Кэндзиро присутствовали на похоронах, срочно приехав из Суццу. Асато помнил, как сильно мама сокрушалась, что её амулеты лишь на год сумели продлить жизнь старшего брата. — Хикару был замечательным человеком, но его время пришло, — закрыв лицо ладонями, прошептала Аюми. — Я ничего не могла сделать. Она так пыталась найти оправдание тому, почему её магия в очередной раз оказалась бессильной, когда родным потребовалась помощь! Но Акеми и Рука без слов поняли её, молча обняв за плечи, и невыносимая тяжесть, лежавшая на сердце женщины, постепенно развеялась. *** — Я сделаю Руке предложение, когда мне исполнится двадцать! — неожиданно заявил Асато во время большой перемены, и Кадзутака, вздрогнув, уронил обратно кусок омлета, изящно подцепленный из недр бэнто. Вот уже на протяжении трёх лет мальчишки учились в одной школе, а в этом году Асато несказанно повезло — его перевели в класс Кадзутаки. Асато проявил недюжинную сообразительность, чтобы в течение первых дней обучения переползти с предпоследней парты крайнего ряда за третий стол среднего ряда, очутившись за спиной товарища. Теперь он беззастенчиво пользовался своим преимуществом. Во время контрольных работ правильные подсказки были обеспечены. Разумеется, он и сам не плошал, но, как ему казалось, лишняя подстраховка ещё никому не повредила. — Она красавица. Самая лучшая из всех, кого я знаю! — продолжал вслух рассуждать Асато. — Очень умная. Много читает, как ты. Столько интересного рассказывает — ух! Отлично танцует и вкусно готовит. И я точно знаю, что у неё пока нет парня. Значит, она тоже ждёт меня. А что? — вскинулся он, не дождавшись реакции от друга. — Двоюродным жениться можно. А мы — двоюродные, значит, порядок. Левая бровь Кадзутаки, слегка прикрытая тонкими, невесомыми прядями волос вопросительно изогнулась, но больше с его лицом не случилось никаких заметных перемен. Он вернулся к молчаливому поеданию омлета. — Работать собираешься на мануфактуре дяди Хикару, чтобы не расставаться с любимой супругой? — Кадзу принялся деловито терзать кусочек угря. В заданном им вопросе Асато померещилась неуловимая язвительность. — Ага, всё так, — отложив хаси, Асато торопливо высыпал в рот всё, что осталось внутри бэнто, и начал громко жевать. — Надеюсь, в присутствии Руки-сан ты не поглощаешь еду столь же неэстетичным способом? — бесстрастно констатировал Кадзу, внимательно разглядывая округлившиеся щёки приятеля. Асато вытаращил глаза и от неожиданности махом проглотил всё, чем набил рот. И, разумеется, едва не подавился. — Запей, — хётан доккури [12] своевременно очутилась возле его губ. Асато покорно глотнул. Застрявшая пища, наконец, проскочила, и он перестал надсадно кашлять. Кипенно-белый платок оказался следующим в поле его зрения, когда он вернул опустевшую бутылочку владельцу. — Ты испачкался, — лаконично заметил Кадзутака. — Вытри нос и левую щёку. — Иногда ты бываешь жутким занудой, — вздохнул Асато, принимаясь тщательно вытираться. — Не будь я занудой, ты бы постоянно ходил с пятнами от соевого соуса и крошками риса, равномерно распределёнными по всему лицу. — Рядом с таким безупречным существом, как ты, я часто чувствую себя неполноценным, — обиженно пробубнил Асато, возвращая хозяину платок, уже не белый и не чистый. — Зря, — послышалось в ответ. — Ты самый полноценный из всех, с кем я когда-либо общался. Иначе я бы ни за что не потратил на тебя девять лет своей жизни. — Ты правда так обо мне думаешь? — обрадовался вдруг Асато. — Зачем спрашивать, если ответ очевиден? — невозмутимые глаза повернулись в его сторону, и сердце Асато вдруг заколотилось громче. Казалось, в самую его душу заглянули. Щёки загорелись, словно их прижгло пламенем свечи. «Что со мной? — испугался Асато. — В присутствии Руки такое тоже иногда случается, но это оттого, что я влюблён. А Кадзу ведь не Ру-тян! Да и вообще не девушка. Тогда почему я…» Асато вдруг бросило в пот, а всем его существом овладела паника. — Мне надо идти, — заспешил он, поднимаясь на ноги. — Куда это ты? — удивился Кадзутака. — Переодеваться на урок физкультуры. — Так ведь ещё полчаса есть. — Я медленно переодеваюсь. Могу опоздать. И он умчался так, словно за ним гнались злые духи. Кадзутака задумчиво проводил убегающего Асато взглядом. *** Последний год старшей школы оказался самым сложным и вовсе не из-за получения аттестата. С успеваемостью у Асато дела обстояли как нельзя лучше, расстраивало другое. Сначала Ру-тян внезапно объявила о помолвке с однокурсником, разбив тем самым надежды на взаимность, а ещё через несколько дней Ририка объявила дяде и тёте, что уже заручилась согласием родителей на отъезд в Великобританию, где она собирается поступать в Даремский университет. — Когда закончу учиться, назад не вернусь. Останусь в Англии, — оживлённо делилась девушка своими планами. — Буду работать в Даремском музее, ездить на раскопки с местными археологами, а когда устану от разъездов, осяду в Ливерпуле или в Лондоне и начну преподавать английский язык студентам. Услышав слова сестры, Асато пал духом окончательно. Особенно грустно стало от мысли, что он сам до сих пор ходит, как неприкаянный, и не знает, каким делом хотел бы заниматься. — Помнишь, в детстве ты обещала, что мы не расстанемся. И вот — бросаешь, — печально упрекнул он Ририку, оставшись с ней наедине. — Времена меняются, — засмеялась та, потрепав Асато по щеке. — А если серьёзно, — она перестала улыбаться, — мне кажется, я упущу целую жизнь, если не поеду туда. Не отговаривай, прошу! — Ририка умоляюще сложила руки. — Ты же знаешь, тебе я не могу ни в чём отказать. Если ты попросишь, я останусь, но мне будет плохо. Я, правда, не хочу поступать в Тодай и в Суццу возвращаться не собираюсь. А в Англии найду то, что для меня важнее всего. Сердце подсказывает, именно там меня ждёт моя судьба. — Откуда ты знаешь? — с недоверием покосился на неё Асато. — Я с детства чувствую, что лучше для тебя и меня. И, заметь, я ещё ни разу не ошиблась, — она лукаво подмигнула брату. — Ну? Не будешь отговаривать? Пообещай! — заискивающе попросила она. — Не буду, — уныло откликнулся Асато. — Но я не пойму, почему ты скис? У тебя же всё в порядке. — Какой порядок? — грустно пробормотал Асато. — Ру-тян летом выходит замуж. — И как её замужество помешает твоему счастью? — недоумевала Ририка. — Я собирался предложение ей сделать через пару лет, — насупился Асато. — А она… поторопилась. — Ты хоть раз говорил ей о своих чувствах, дурачок? — ласково спросила Ририка. — Я всё ждал удобного момента и вот «дождался». Правда, я глупец, — он поник головой. — А может твои чувства вовсе не такие, как ты думаешь? — продолжала мягко выспрашивать сестра. — Вдруг ты вбил себе в голову, что должен сделать предложение, поскольку все вокруг вырастают и женятся, и по-другому не бывает, а Ру-тян восхищала тебя своей внешностью и умениями, а ещё тем, что заботилась о тебе со дня нашего приезда? И ты решил: пусть лучше она станет твоей женой, чем тебя вынудят жениться спустя годы на совершенно чужой девушке, с которой у тебя не будет ничего общего, ведь все особы женского пола, кроме меня и Руки, кажутся тебе непонятными и пугающими. Может, ты просто искал безопасности, а влюблённость тут ни при чём? Иначе зачем бы ты столько лет тянул с признанием и в итоге проиграл другому парню, хотя мог легко выиграть? Асато застыл на месте с удивлённо приоткрытым ртом. — Рири-тян! — воскликнул он, потрясённо глядя на сестру. — Откуда ты знаешь столько всего обо мне?! — Оттуда, что ты однажды поделился со мной искрой пламени. Если бы не поделился, то меня бы на свете не было. Такого не забыть, пусть хоть целая вечность пройдёт, — загадочно ответила сестра. — Поделился искрой? — непонимающе уставился на неё Асато. Вместо разъяснений его торопливо чмокнули в щёку. — Ещё не вспомнил? Ничего, потерпи. Думаю, это случится уже скоро, — и Ририка легко упорхнула по своим делам, а Асато долго сидел на месте, недоумевая по поводу услышанного. *** Он вспомнил незадолго до свадьбы Руки. Воспоминания накатили волнами тягостно, как мутное цунами или продрома [13]. Куски прошлого валились на голову, будто тяжёлые камни, пригвождая к земле и мешая ясно мыслить. Он точно знал, что в одной прежней жизни уже любил Кадзу-кун и мучился чувством вины по отношению к Хисоке, а в другой — не ведал душевной близости ни с кем, кроме сестры и Сейитиро, ведь проклятое Око отобрало у него целую жизнь. Он вспомнил Энму-Дай-О-сама с его амбициями владеть обоими мирами, обезумевшую леди Эшфорд, поглощённую жаждой мести, последнее сражение и победу, тёплую ладонь Кадзу в своей руке и пустое ничто, вобравшее в себя сознание, когда вселенные сворачивались, рождая третий мир — тот самый, где он живёт сейчас! От воспоминаний, о которых никому нельзя поведать, Асато заболел. Он метался по футону на грани жизни и смерти, погрузившись в свои видения о прошлом, не осознавая, как тётя Акеми прикладывает влажные полотенца к его лбу, а Рука умоляет со слезами, чтобы он выпил лекарство, прописанное стареньким доктором, приходившим по вызову. Он бессознательно пытался глотать то, что ему давали, но в горло не лезло ничего, даже вода. Его колотило и тошнило… Когда начинался очередной приступ, казалось, что выворачивается каждый сустав. «Это плата, — стучало в висках. — Терпи, Хранитель, это самая последняя твоя плата». Он знал этот голос… С прошлых жизней знал! Отныне этот голос навсегда запечатан внутри него ради безопасности Земли и всех людей, живущих на планете. Горячка продолжалась пять дней. Аюми и Кэндзиро примчались из Суццу, когда Асато уже пошёл на поправку. Аюми сердцем почувствовала, что с сыном не всё благополучно, и убедила мужа приехать. — Что с тобой? — вопрошали родители, с беспокойством глядя на ослабевшего Асато. — Где же ты подцепил такую ужасную болезнь? Их сын вяло пожимал плечами, кутаясь в плед. Его ещё знобило, несмотря на летний зной. В голове было пусто, как на поле после нашествия саранчи. — Твой друг не отходил от тебя первые три дня, а потом тоже заразился, — словно извиняясь, сообщила вдруг тётя Акеми. — Его стало лихорадить, поднялась температура, но он сидел рядом до последнего и уехал на рикше, только почувствовав, что дела его совсем плохи. — Кадзу?! — взволновался Асато, вскакивая на ноги. Откуда только силы взялись! — Кадзу был здесь?! — Да, — подтвердила Акеми. — Очень боялся, что свалится рядом, и нам с Рукой придётся заботиться ещё и о нём, а он не хотел доставлять неудобства. Но он сидел, пока мог, держал тебя за руку и всё утешал нас, повторял, что ты непременно поправишься, ведь ты сильный. Знаешь, Асато, не бросай его! Таких верных друзей редко удаётся… Дальше он не слушал. Акеми, Кэндзиро и Аюми с удивлением смотрели ему вслед, а он, отбросив плед и выскочив из дома, мчался босиком очертя голову по раскалённой от солнца пыльной дороге к знакомому дому, ставшему за эти годы почти родным. — Кадзу!!! — закричал он, исступлённо молотя кулаками в дверь, когда добежал. — Кадзу, я здесь!!! Горничная Рэйка, спустившись вниз на шум и открыв посетителю, изумлённо смотрела на почти не одетого, осунувшегося, лохматого и босоногого парня, запыхавшегося от долгого бега. Лишь с огромным трудом она узнала в нём близкого друга Кадзутаки. — Где он? Где?! — блуждающий, шальной взгляд Асато напугал горничную. Она невольно отступила на шаг. — Молодого господина нет, — быстро заговорила Рэйка. — Он неважно себя чувствовал вчера, а когда ему стало легче нынче утром, то сразу ушёл. — Куда?! — Он не сказал. — Но мне надо знать! — Асато наступал на горничную так, что бедная женщина начала глазами искать укрытие. — Спросите у своей госпожи или у господина! Хоть у кого-то! — Послушайте, я лишь служанка. Никого из хозяев нет сейчас. Лучше зайдите завтра, думаю, молодой господин уже вернётся, — набравшись храбрости и вытеснив Асато плечом обратно за порог, Рэйка захлопнула дверь. Во рту пересохло. Каждая клетка тела с болью кричала о невосполнимой потере в безразличное пространство, ища бесценную, родную душу. Внезапно Асато ощутил зов. Далёкий, едва слышный, но этот голос не узнать было невозможно. «Это он! — обрадовался Асато. — Я могу его чувствовать, где бы Кадзу ни находился. Бог Пламени и Разрушитель Звёзд вместе хранят Землю. Им не надо искать и спрашивать друг о друге, их сердца отныне и навсегда бьются рядом, как некогда обещал Дракон». Отойдя в тень момидзи, растущего возле ограды дома Мураки, убедившись, что прохожих рядом нет, Асато принял невидимый облик и переместился на Шабленски Фар. Он точно знал, что Кадзу там. В этом не было ни малейших сомнений.