Медицинское Вмешательство

Мисс Пи-Боди встретила Медика буквально у самого входа в Апертуру; уже издалека, даже не зайдя ещё в стеклянную дверь, Генрих увидел знакомую кудрявую копну огненно-рыжих волос. Менеджер по персоналу хмурилась, нервно расхаживала взад-вперёд и что-то говорила. Видимо, по каналу связи, вмонтированному прямо в мозг. Выглядела девушка-андроид безупречно, в отличие от немца: тот не успел сменить гардероб и сейчас имел весьма непрезентабельный вид. Взъерошенный, в мятой домашней рубашке и старых брюках, он бегом влетел в вестибюль, обращая на себя внимание всех сотрудников, которые там находились. — Наконец-то вы здесь! — воскликнула Пи-Боди, прерывая невидимую беседу с кем-то на другом конце канала. — За мной. — Guten Tag… — силясь отдышаться, сказал Медик, пытаясь как-то успеть за её быстрыми шагами. — Рад вас видеть… даже… в таких обстоятельствах… — Любезности потом, — мягко, но очень настойчиво осадила его девушка. — Когда подойдём к его кабинету — постучитесь и дождитесь разрешения зайти. Не садитесь, пока вам не предложат. Стойте прямо, не почёсывайтесь, смотрите в глаза, когда он говорит с вами. Не задавайте вопросов, сами отвечайте кратко и информативно. «Прямо как визит к Администратору», — невесело усмехнулся про себя Генрих, пока они пробирались по коридору через толпу в белых халатах. Хотя, неизвестно ещё, кто страшнее — Хелен или же Кейв Джонсон. Оба они — личности своенравные, сильные, непредсказуемые… только от последнего зависит уже куда больше, чем можно себе представить. Погрузившись в этот маленький сравнительный анализ, доктор не заметил, как они оказались с девушкой в маленьком частном лифте, быстро поднимавшимся вверх. Тут Медик вспомнил, что происходит, и мысленно приготовился ко всему. Скосив глаза на спутницу, он к своему удивлению заметил, что Пи-Боди тоже нервничает: каблучок часто стучал по полу, а рыжий локон уже плотно накрутился на тонкий изящный палец. — Не знал, что андроиды могут так… переживать… — неловко ляпнул он, чтобы хоть как-то нарушить застоявшуюся тишину. — Мне очень не нравится происходящее, — честно призналась она, на мгновение закусив губу. — Поверьте, я осведомлена не больше вашего… но, вспомните моё слово, добром это не кончится. Немец хотел сказать ещё что-то, но двери уже открылись, выпуская их на этаж. — Я с вами не иду, — покачала головой Пи-Боди, оставшись в кабине. — Мне велено только проводить вас. Удачи. — Danke, — поблагодарил Генрих, но лифт уже унёсся обратно вниз. Вздохнув и поправив очки, доктор повернулся к массивной деревянной двери, где красовалась простенькая табличка «Кейв Джонсон, генеральный директор Aperture Science». Перед смертью не надышишься, скептично подумал эскулап, которому порядком надоело бояться неизвестного. Будь что будет. Выпрямив спину и развернув плечи, будто перед началом боя, он твёрдым шагом подошёл к кабинету и громко постучался три раза. — Да, — глухо раздалось оттуда, и Медик вошёл. Если честно, он ожидал увидеть классический кабинет большого босса, то есть, мрачное помещение, отделанное тёмным деревом, с широким столом и разными старинными предметами. Однако воображение, как всегда, сыграло с врачом злую шутку; видимо, он забыл на секунду, где находится. Святая святых комплекса больше походила на библиотеку и мастерскую одновременно. Как и везде в Aperture Science, вместо стен его окружили белые прямоугольные панели. У них стояли многочисленные стеллажи с чертежами; здесь же находились столы, на которых в разобранном виде покоились, видимо, какие-то новые перспективные разработки. Чуть подальше, на главном рабочем месте восседал сам Кейв Джонсон и что-то сосредоточенно писал в ворохе документов. В комплексе было развешано достаточно много портретов «отца-основателя», но жизнь оказалась несколько жёстче и правдивее. Даже увидев его впервые в жизни, Медик понял, что тот весьма плох. Серое немолодое лицо, покрытое сеткой морщин, выражало полную сосредоточенность на деле, однако Генрих вдруг подумал, что мистер Джонсон будто борется с чем-то внутри себя. Голова поблёскивала залысиной в ярком свете ламп. Руки директора комплекса были увиты выступающими венами; наверное, они много чего сделали в жизни, эти руки… Прекратив визуальный анализ, немец молча подошёл ближе. Он уже почти не боялся, как вдруг Кейв поднял на него глаза цвета стали, в которых сверкал нездоровый блеск, и Медик еле заметно дёрнулся от этой пронзительности. — О, прекрасно, — ровным тоном начал Джонсон. — Мистер Ассман, я полагаю? На фото в досье вы выглядите старше. Сядьте, я не люблю говорить снизу вверх. Всё так же беззвучно Генрих сел напротив, не решаясь приступать к диалогу, благо теперь уже не знал, о чём пойдёт речь: о его недавнем падении из тестовой камеры или же о неких других провинностях, о которых врач даже не подозревает. — Вы правильно сделали, что ушли из Манн Ко, — продолжил директор. — Нечего там торчать по пустыням в сомнительной компании. — Я покинул это место не по своей воле, — ответил Медик, которого слегка задели слова про «компанию». — Редмонд и Блутарх умерли, и война прекратилась… — Благодарю, я в курсе этой, несомненно, печальной истории, — в голосе Джонсона прорезалась неприкрытая ирония. — Так что давайте оставим прошлое в стороне. Я пригласил вас несколько по иному поводу. Наконец, Кейв перестал писать и отложил ручку в сторону; узловатые пальцы переплелись между собой. — Перейдём сразу к делу. Несколько дней назад произошёл один инцидент, о котором вы, непосредственно, в курсе… тсс, я знаю всё, что вы собираетесь говорить в свою защиту, — остановил мужчина Генриха, уже дёрнувшегося и открывшего рот. — Как сказал вам мистер Раттман, всё это время за вами наблюдали, благо других посторонних свидетелей не появилось. Я сам проверил все ваши контакты и убедился, что вы никак не связаны с нашими конкурентами. Кроме того, я редко говорю это сотрудникам лично, но своим медицинским вмешательством вы значительно сократили нам расходы на испытуемых. Первых несколько человек, прошедших через воздействие вашего медигана, подвергли тщательному осмотру наших учёных. Результаты впечатляют: у некоторых исчезли даже шрамы. Сказать, что Медик был растерян — значит, просто промолчать. Он едва подавил желание снять очки с переносицы и начать тереть линзы подолом халата. Такого немец точно не ожидал. Его… хвалят? Пряник вместо кнута? Нет, ну, а что такого, вдруг подумалось доктору; эта мысль сверкнула молнией, перевернув всё в его голове и наделив неожиданной уверенностью. Если сам Кейв Джонсон говорит, что он молодец — значит, так оно и есть. Значит, ничего ему больше не грозит. Всё, похожее на страх и растерянность, исчезло без следа; Генрих снова посмотрел в ответ и вежливо улыбнулся. — Благодарю вас. Я стараюсь. — Разумеется, вы стараетесь. Иначе вы бы не работали в Апертуре. Но это не всё. Возможно, вы удивитесь, но у меня к вам просьба. И немец действительно удивился, однако сумел скрыть эмоции; интерес подскочил до максимальных отметок. Он машинально кивнул, заранее давая своё согласие и ожидая продолжения. Он — не тот человек, чтобы отказывать Кейву Джонсону, какое бы требование он не выдвинул. — Да, это не приказ и не поручение, — внезапно доктор понял, что директор Aperture Science тоже слегка волнуется. — А именно просьба. Как у человека к человеку. Но если честно, как у пациента — к доктору, потому что сейчас я не лучше наших тестируемых. На последних словах Джонсон невесело усмехнулся; он как-то весь сразу печально сгорбился, и Генрих внезапно понял, насколько же директор стар. Сейчас на него смотрел не великий учёный, не всемирно признанный гений, а человек, которому по-настоящему требовалась помощь. В мозгу скользнуло воспоминание: такой же взгляд на него устремляли его раненые камрады, словившие шальную стрелу, пулю или жгучую струю огнемёта. Наверное, именно поэтому немец больше не раздумывал. — Говорите, — твёрдо сказал он. — И я клянусь, что сделаю всё, что в моих силах. — Надеюсь, всё это останется только между нами, — момент слабости прошёл, и сейчас перед Медиком вновь сидел тот самый великий Кейв Джонсон, который мог хоть сейчас совершить научно-техническую революцию. — Вы уже убедились, что мне можно верить, — уверенно парировал доктор. — В противном случае, я был бы мёртв от «несчастного случая». — Вы слишком циничны, — поморщился глава комплекса. — Впрочем, такая участь вам не грозит. Я болен, мистер Ассман. Смертельно болен. Раз вы работаете в испытательных камерах, то наверняка видели преобразующий гель… — Тот, что проводит порталы? — уточнил Медик. — Совершенно верно. К сожалению, во время его исследования я… скажем так, пренебрёг мерами безопасности. Глупо получилось: я был взволнован, увлёкся и… в общем, если всё получится, то вы сможете похвастаться, что спасли самого старину Кейва. — Постойте… Разве вы не обращались к другим? — с беспокойством и удивлением спросил немец; он едва ли не ёрзал на своём месте от жгучего волнения. Когда он стучался в эти двери, то и подумать не мог, что беседа примет такой поворот, и от данного факта почему-то в груди ощутимо стучало сердце. — Обращался, — невесело хмыкнул Джонсон. — Результат перед вами. Медиган, быть может, моя последняя надежда. Он здесь, у вас в кабинете? — Я сейчас, — торопливо ответил доктор, вскакивая с кресла и чуть не роняя его. Он чувствовал, как его охватывает нечто вроде рабочей лихорадки: смесь упорства, азарта и искреннего желания помочь. Кейв Джонсон являлся прежде всего человеком; всё остальное отошло на задний план. — И да, — вдруг окликнул его последний. — Вы вправе рассчитывать на мою благодарность. — Мистер Джонсон, — проникновенно отозвался Генрих. — Вы сказали, что это просьба, и в этом случае деньги меня не волнуют. — Всё равно, — упрямо мотнул головой директор. — Когда-нибудь вы тоже окажетесь в трудном положении, и тогда не сомневайтесь в том, что я постараюсь вас выручить. Я не из тех, кто забывает добро. — Вот это ответ, достойный великого человека, — скорее себе, нежели Джонсону, пробормотал врач и бегом кинулся к лифту. Он запомнил путь, которым вела его Пи-Боди, так что через пару минут доктор уже нёсся по широкому холлу, ненарочно распихивая остальных сотрудников. Преодолев ещё несколько лестничных пролётов и пересадку уже на общественном лифте, Генрих вылетел на этаж, где располагался его медкабинет. Со вчера там ничегошеньки не поменялось: всё сверкало белизной чистоты и пахло стерильностью. Ещё бы, ведь медкабинетом данное помещение называлось чисто символически; девяносто пять процентов времени немец работал «в поле». Чисто машинально схватив с крючка халат и накинув его на плечи, Медик бегло осмотрел жидкостные резервуары стального ранца, убеждаясь, что они полны. Аккумулятор тоже был заряжен по максимуму, так что он больше не медлил: привычным движением примостив аппаратуру за спиной, Генрих со всех ног бросился обратно. — Мистер Джонсон, я готов, — дал он рапорт, как только (на этот раз без стука) зашёл в комнату… и сейчас же насторожился: в полном молчании глава комплекса неподвижно лежал на столе, безвольно уронив голову на руки. И, кажется, не дышал. Чёрное, липкое, отвратительное подозрение сейчас же заползло в сердце, опутав его крепкой сетью. Это был удар неотразимой силы; от внезапности такого поворота событий немец застыл изваянием на пару секунд, изо всех сил не веря, стараясь прогнать наваждение… — Сэр? — осторожно позвал он, вместе с этим быстро начиная действовать. Дёрнув переключатель и зафиксировав его, доктор без смущения грохнул на стол раструб медигана, направив целебный луч на Джонсона. Только потом он крепко взял директора за плечи и откинул на спинку кресла. Глаза были закрыты, а на старом лице отражалась тихая мука, будто мужчину незаметно кольнули в самое больное место. Губы Медика непроизвольно сжались в тонкую полоску; он старался нащупать пульс — его не было. Аккуратно стащив Кейва на пол, врач продолжил возвращать его в сознание, как никогда жалея, что под рукой нет дефибриллятора: массаж сердца и искусственное дыхание не помогали. «Нет!» — упорно вопило всё его существо, продолжая хвататься за тающий шанс. — «Не может такого быть! Только не сейчас!». Однако руки вдруг сами собой медленно расслабились и опустились; в отличие от души, разум чётко понимал, что всё уже бесполезно. Море негодования и отчаяния успокоилось, превратившись в гладкую поверхность какого-то инфернального смирения с произошедшим. Много-много раз он видел чужую смерть и оттого понимал, что она запросто может быть поразительно мгновенной и шокирующей… Ещё каких-то пару минут назад они общались и даже обменялись любезностями. Ещё пару минут назад он бежал изо всех сил, слыша беззвучный призыв к спасению… И всё равно он не спас. Не успел. Не смог помочь тогда, когда это нужно было больше всего. Голова опустилась на грудь; не сдержавшись, сидевший на коленях Медик коротко и беспомощно простонал, словно на его плечи рухнул кусок скалы. Ведь так оно, в сущности, и было. Господи, но что же произойдёт дальше? Что же дальше-то? Как он сообщит эту новость? Как потом будет смотреть в глаза тем людям, которые были Кейву Джонсону близки? И главный вопрос: что же будет с комплексом? Во что превратиться Aperture Science, лишившись отца-основателя? Скрип входной двери раздался громом с небес. Генрих поднял глаза — и с размаху напоролся на знакомый ледяной взгляд. Несколько секунд Дуглас Раттман с беспристрастным выражением лица молча изучал ситуацию, не двигаясь с места. Сердце взяло и вдруг ухнуло куда-то вниз, продолжая стучать где-то на уровне живота. На какой-то момент доктору показалось, что программист даже не удивлён. Но только на момент. — Что ж… — в тишине раздался его низкий голос, не предвещающий ничего хорошего. — Полагаю, мистер Ассман, вам есть, что рассказать…

* * *

Весть о смерти Кейва Джонсона взорвала сразу несколько миров. Во-первых, тот, что находился под землёй: Апертура гудела в течение нескольких дней, не переставая. Растерянные сотрудники не могли нормально работать, выбитые из колеи этим шокирующим фактом. Заглянув случайным образом в любой из отделов, вы бы обязательно увидели группу возбуждённых сотрудников, обсуждающая эту новость и строя гипотезы, одну невероятнее другой. Естественно, всей правды не знал никто, за исключением тех, кто принимал в этой печальной истории непосредственное участие. Был спешно созван совет директоров; после долгих эмоциональных дебатов все дела Апертуры были переданы Грегу Пауэллу — помощнику и ближайшему другу покойного, ибо смерть смертью, а наука ни в коем случае не должна стоять на месте. Далее разразился изумлением мир научный. Не успели высшие руководители наложить табу на новость, как она сейчас же просочилась за пределы Кливленда с ужасающей скоростью. Посыпались звонки, письма и телеграммы от всех учёных умов, которые жаждали опровержения (или подтверждения, кто знает) последних известий. Знакомые и друзья Кейва настаивали на организации пышных похорон, поскольку родственников у Джонсона не осталось… однако они не знали, что сам великий настойчиво просил кремировать его, а урну с прахом поставить где-нибудь в комплексе. И, наконец, обалдел мир простых людей. Пресса днями и ночами дежурила у входа в Aperture Science, надеясь поймать хоть кого-нибудь и выведать подробности. Заголовки всех газет пестрели одним и тем же заголовком в разных вариациях, а в статьях приводились самые нелепые домыслы и предположения, похлеще тех, что придумывали научные сотрудники. По телевизору крутили передачи и интервью; радио трещало, не переставая. Говоря проще, даже если бы убили президента, шума было бы в разы меньше. Что касается Медика, то ему пришлось пережить очень неприятный судебный процесс. Естественно, он ждал, что на него всеми силами попытаются повесить ярлык с надписью «убийца», ведь никто не хотел верить, что Кейв умер от болезни. Дугласа Раттмана призвали как свидетеля, и тот, к удивлению врача, встал на его сторону — рассказал чистую правду, даже не пытаясь обвинить в чём-либо. Помимо этого, стараниями своего адвоката, который очень хорошо знал своё дело, Генриха громко, чтобы все слышали, признали полностью невиновным. Во-первых, у него не было обоснованных мотивов для убийства. Во-вторых, никакого оружие при нём на тот момент тоже не было, а на теле Джонсона не обнаружили ни единого признака насилия. В-третьих, судмедэкспертиза подтвердила, что причиной смерти был сердечный приступ. Немец был несказанно рад, что так легко отделался и вышел чистым из этой пренеприятной ситуации, в которой оказался по одному лишь велению судьбы, однако как только он покинул здание суда, все три мира вздохнули с разочарованием. Несмотря на публичное оправдание, многие продолжали втихаря делать из него козла отпущения, и обитатели Апертуры — в первую очередь. Единственные, кто не изменил своего отношения к доктору — это испытуемые, те самые маленькие люди, незаметно двигающие прогресс вперёд ценою своих жизней. Да и как они могли винить его в чём-то, когда он, по-прежнему собранный и деловой, вылетал из хитро поставленного портала, будто ангел милосердия, и подхватывал их целебным красным лучом? Тем более что Медик удвоил своё рвение; работа всегда помогала ему прийти в себя. Пускай он теперь выматывался ещё больше, зато благодаря нагрузкам он уже пришёл в себя. И всё равно его не отпускало странное твёрдое убеждение, что со смертью Кейва Джонсона его история не окончена. Потому что пристальный холодный взгляд Раттмана, который немец иногда ловил на себе, обещал обратное. В эти тяжёлые дни врача навещала Челл; как-то само собой, без всякой навязчивости она тихо вошла в его новую жизнь и стала новой привычкой. Девушка всегда звонила за полчаса до визита; после трёх сигналов телефон замолкал, и Генрих принимался неспешно готовить стол к чаю. Там уже находилась большая ваза, отведённая специально под яблоки: испытуемая всегда приносила их в качестве символичного подарка, а немец любил эти красные фрукты и мог есть их хоть до бесконечности. Врач был уверен, что обладай Челл голосом, то всё равно оставалась бы такой же тихой и скромной. Иногда они вели беседы (девушка по-прежнему писала ему в блокноте), выясняя всё больше подробностей из их прошлого, а иногда просто сидели каждый за своим делом, но — неизменно рядом друг с другом. Всё это опять же напоминало доктору о временах в Туфорте, ведь примерно такие же отношения были у них с Пулемётчиком. Однако, в отличие от Михаила, Челл стала всё реже видеть Медика непосредственно на работе. Или тестовые камеры стали немного легче, или же сама тестируемая повысила свою эффективность. Именно такие редкие вечера в её кампании создавали иллюзию того, что жизнь всё-таки налаживается. Однако у неё на Генриха уже были обдуманы далеко идущие планы.