«Счастлив тот, кто счастлив у себя дома». Лев Толстой
— Оз… Это действительно ты? — Зай медленно приблизился к сыну и застыл подле него, не решаясь на дальнейшие действия. — Отец… — Хоггарт растерянно смотрел на мужчину, и с каждой секундой эта растерянность только возрастала. Юноша пытался угадать, в какой момент на него снова посмотрят с презрением. Как тогда, сотню лет назад. И вся его сущность трепетала в этом ожидании. Сейчас? Через две секунды? А может, через три? Вот к нему потянулась чужая рука, вот холодные пальцы легко коснулись золота волос, затем робко перешли на лицо… — Не Джек, — с заметным облегчением выдохнул Зай и поспешно убрал ладонь. — Ты так и не ответил на мой вопрос. Что привело тебя сюда? — Я… — Оз все еще отходил от случившегося, поэтому мыслить здраво ему не удавалось. — Я хотел убедиться… Я пойду… Но стоило пареньку сделать шаг в сторону, как Безариус-старший схватил его за руку и с силой потянул на себя. Окончательно одурманившись резким запахом одеколона, исходившим от родителя, Хоггарт поддался эмоциям и… обнял отца. Впервые за обе свои жизни. Как же давно он мечтал это сделать… «Ой!» — испуганно пискнул Оз, когда ощутил, что его прижали к сильной мужской груди. Он чувствовал крепкие руки отца на своей спине и невольно начинал дрожать. Он и представить себе не мог, что однажды наступит момент, когда Зай Безариус так просто обнимет его. Не прогонит, как всегда, не унизит, а именно обнимет. «Если Лави прав, и он действительно очень изменился, то я не должен так удивляться, — пытался привести в порядок мысли Хоггарт. — Но почему-то я все равно не могу успокоиться… Он стал другим… Он… больше не избегает меня…» Мужчина в последний раз сжал в размашистых объятьях хрупкое тельце сына и выпустил его на свободу. Всего миг, всего одно, такое простое, но от этого еще более драгоценное прикосновение, а столько тепла и искренности скрывалось в нем… Безариус молча проследовал к поместью брата, стараясь не оборачиваться. — Я рад, что увидел тебя снова, — тихо сказал он, уже притормозив у самых ворот. — Надеюсь, ты когда-нибудь сможешь простить меня… Неприятно быстрое движение руки — и железные створки со скрипом отворились, разрешая Заю пройти внутрь. — А… Стойте! — Оз бросился следом, но калитка, будто по чьему-то приказу, захлопнулась перед самым его носом. — Со мной все в порядке! Я счастлив! — принялся кричать Оз, с отчаяньем хватаясь за злосчастные решетки, разделяющие его и отца. Он не знал, зачем говорил ему все это, просто считал, что так будет правильно. — Назови… назовите хотя бы свое имя! — воскликнул Хоггарт, глядя на неспешно удаляющийся затылок и уже не надеясь на ответ. Мужчина затормозил, сбиваясь с шага, но оборачиваться не стал. — Джейсон Одли, — бросил он и возобновил свою ходьбу. Он сказал это совсем тихо, но Оз его прекрасно услышал. И главным доказательством этого являлась его счастливая улыбка. «Минутку… — запоздало осенило его. — Одли?»***
— Зачем ты заставил тащиться нас в такую даль, мальчик? — прихожая квартиры Кингсли наполнилась новыми голосами и стряхиванием с обуви налипшей грязи. — Если это нечто, не стоящее моего внимания, то я тебя убью. Что это вообще за место? — в комнату вошла недовольная Шарлотта и тут же попятилась назад, к выходу: — Лили, Даг! Скорее идите сюда! — Что там? — нерасторопный Даг осторожно заглянул в помещение. — Ба-атюшки мои, Лиам! — Баскервилли еще не подохли? — разочарованно протянула Алиса, когда Лотти вновь появилась рядом с Лави и принялась воодушевленно тискать того в своих объятьях. — Сам не знаю, почему так вышло, — пожал плечами Гилберт, поймав на себе вопросительный взгляд Литтл. Этот факт действительно был феноменальным и весьма неожиданным. Но разве все так уж плохо? Ведь он снова смог увидеть Оза… Да он даже этой раздражающей крольчихе был безумно рад, хоть и никогда в этом не признается. Даже самому себе. — Лили! — снова позвала Шарлотта, наконец выпуская несчастного раскрасневшегося Кингсли из плена своих величественных пышных форм. — Давай уже пошевеливайся, копуша! Но девчушка упорно не шла и, более того, не издавала ни единого звука. — Она что, струсила и смоталась? — нахмурилась Лотти. — Даг, тащи ее сюда! Мужчина уже было поплелся к дверям, как Лили все же подала признаки своего присутствия и существования в целом. Пугливо просунув голову в дверной проем, она нерешительно подняла глаза на Лиама. Миг — и в больших пронзительно-голубых глазах отчаянно сверкнули слезы. — Ну, что ты ревешь? Он ведь жив, — Лотти быстрым шагом подошла к подруге и, успокаивающе приобняв ее за плечи, начала незаметно подводить к Лунетту. — Вот видишь? Он совсем не страшный… — проворковала она, когда Лили все же осмелилась поднять голову вверх и даже легонько коснуться рукава стоявшего перед ней паренька. Живой… Настоящий… Даже не верится, что спустя столько времени они снова встретились. — Ли… Ли… Ли… Ли… — Лили тщетно пыталась выговорить имя человека, смерть которого ее очень расстроила, но зарождающиеся рыдания упорно мешали, заставляя девчушку задыхаться от нехватки воздуха. — Я Лави, — совсем тихо произнес Кингсли, смекнув, что именно пытается сказать Баскервилль, и грустно улыбнулся. Воспоминания о прошлом нет-нет, да и всплывали в голове. Но это и не удивительно, когда вокруг столько людей из его прошлого. И… Лили… Он действительно скучал по ней. И действительно рад снова ее видеть. Не по-научному, нет… Это были его искренние чувства, настоящие. — Ла-а-ави-и-и! — девочка наконец дала волю слезам и рванула в объятья вновь обретенного товарища. Как же давно она не слышала его голоса… — Я так скучала! Как ты мог меня оставить? Почему ты умер? Кингсли даже порядком растерялся от такого вопроса. А нужна ли причина для смерти? Навряд ли. Кому это нужно? От этого только больнее. Он сам в этом убедился, сто двадцать лет назад. Когда впервые столкнулся с потерей по-настоящему близкого человека. Когда потерял Брейка. «Наверное, ей было так же больно, как и мне», — с горечью подумал Лави, крепче прижимая к себе старую подругу, желая утешить, успокоить. Теперь, когда он снова рядом, она не должна плакать. Теперь все должно быть хорошо…***
— Как такое только могло произойти? — недоумевала герцогиня. Только что ей сообщили пренеприятную весть: карета, в которой ехала ее любимая внучка вместе со своей семьей — мужем и дочерью, — упала с обрыва из-за непрестанных дождей и скользких дорог. — Куда только кучер смотрел? Я надеюсь, все живы? — Увы, госпожа, — один из служащих виновато склонил голову, будто виня себя в случившемся, — господин Лиам скончался. Женщина так и замерла у дверей в комнату внучки. — Шерон… уже сообщили? — тихо спросила она после некоторой паузы. — Да, моя герцогиня. — А той девочке, Лили? — Еще нет, моя герцоги… Неожиданно двери распахнулись, и на пороге показалась заплаканная и с ног до головы перебинтованная Шерон. На руках у нее сидела ошарашенная Баскервилль. Не говоря ни слова, юная Рейнсворт со всей силы влепила слуге пощечину. — Вы говорите слишком громко, — холодно произнесла она после долгого испепеляющего взгляда, адресованного несчастному служащему. Обняв теснее Лили, она громко хлопнула дверью, исчезая в своих покоях. — Почему люди умирают? — Лили осторожно провела ладошкой по кровати спящей дочери ее лучшего друга. Теперь Шерон и эта кроха — все, что у нее осталось. Конечно, еще оставались Лотти и Даг, но последние были очень заняты восстановлением города и оказанием помощи Лео, поэтому времени на нее, маленькую и ни на что не годную, у них просто не оставалось. В такие моменты она всегда чувствовала себя бесполезной, ненужной, и лишь в доме Рейнсворт она ощущала те тепло и ласку, которых ей сейчас так не хватало. Конечно, эта семья тоже изрядно натерпелась: сначала потеря Брейка, потом исчезновение Оза и Алисы, затем смерть герцога Бармы… Неприятные известия одно за другим преследовали их, нарушая покой и заставляя вновь и вновь испытывать уже осточертевшие чувства боли и скорби. Но даже так они не отчаивались. Стиснув зубы и забив на ноющие раны в сердце, они пытались жить дальше. В особенности пыталась это сделать Шерон, вся сущность которой упорно сопротивлялась смерти Зарксиса. Она, Лили, своими собственными глазами видела, как эта девочка из последних сил боролась со своим горем, пытаясь стать тем, кем является сейчас. Лили видела, как она старается, и ей это нравилось. Ей нравилось, что женой Лиама стала именно такая усердная и настойчивая девушка, а не какая-нибудь там статная леди, помешанная на моде и приемах. Лили нравилась эта ее своеобразная борьба с самой собой. Да чего уж там? Ей нравилась сама Шерон. И она искренне хотела защитить ее. Не только потому, что Шерон являлась самым дорогим человеком для Лиама. А еще и потому, что для нее самой эта маленькая несчастная леди стала если не всей семьей, то хотя бы ее неотъемлемой частью. И их общая с Лиамом дочка ей тоже нравилась. Было так забавно наблюдать, как это ползающее и хрюкающее существо постепенно приобретало человеческие черты… Находясь практически все время в обществе Лиама и Шерон, Лили окончательно позабыла о своей тяжелой судьбе Баскервилля. Она даже перестала использовать силу своей цепи, ей разонравилось убивать, а понятие «поиграть» наконец приобрело для нее правильный смысл и теперь ассоциировался исключительно с шумным маленьким человечком в руках Шерон. Мир без насилия и кровопролития… Совершенно новый для нее мир, мир, который она познала впервые. Именно Лиам и Шерон показали ей всю его красоту и яркость. Именно эти люди стали для нее новым смыслом жизни. И теперь одного из этих людей не стало… — Я не знаю, — тихо отозвалась Шерон на заданный ей вопрос. Она и правда не знала. Но уже привыкла. Привыкла мило улыбаться днем и до умопомрачения реветь ночью, громко, словно маленький ребенок, зарываясь в подушку в попытке спрятаться от собственного отчаянья. Зарксис, Лиам… Они оставили ее. Оставили так легко и так непринужденно… — Не плачь больше, пожалуйста, — Лили присела на корточки подле юной герцогини и, облокотившись о ее колени, умоляюще заглянула ей в глаза. — Я не хочу потерять и тебя. От таких слов аристократка невольно растянулась в улыбке. Слезы, все еще текшие из ее глаз, красивыми капельками скатились вниз, утопая где-то в одеяниях и оставляя на лице девушки после себя поблескивающие бороздки. — От слез не умирают, — прошептала она и, нагнувшись, прижала девчушку к себе. Тогда она еще и понятия не имела, что уже через два года эти слова для юной Баскервилль окажутся ложью.***
— Ненавижу. Я ненавижу тебя, — сквозь слезы бормотала Лили, сильнее прижимаясь к Лиаму и совершенно не обращая внимания, что ее действия абсолютно противоречили ее словам. — Шерон умерла из-за тебя. — Лили! — Лотти поспешно оттащила подругу в сторону. Но было поздно. Лави не мог не услышать столь болезненных слов. — Вот как, — краем губ улыбнулся Лави. Спрятав лицо под длинноватой челкой, он медленно приблизился к окну. Рука осторожно коснулась холодного стекла. — Но спешу тебя обрадовать. В этой жизни она здорова и невредима. — Правда?! — в один голос воскликнули Лили, Гилберт и Алиса. Кингсли моментально сжался в крохотный комочек, будто сказал чего-то лишнего и теперь очень сожалел об этом. — Ну, я так думаю… Ветер все также завывал за окнами, беспокоя ранимые стекла. Лави еще долго стоял, прислонившись лицом к этой прозрачной прохладе, и думал о своем прошлом, настоящем, будущем… Такие разные, но такие похожие слова… Имеют разное значение, но являются всего лишь крохотными отрезками времени. Да, именно крохотными, ведь что значат жалкие шестнадцать, двадцать, тридцать лет по сравнению с веками и тысячелетиями? Они как нити одного клубка: с виду тесно переплетаются друг с другом, огибая что-то, что прячется где-то глубоко внутри, но на деле же являются одной-единственной нитью, составляющей этот самый клубок. Они неделимы, но и не являются чем-то целым. Они сами по себе, но и не что-то отдельное. Нельзя вечно жить только прошлым, как и нельзя жить исключительно будущим. Нужно уметь изредка оборачиваться назад, регулярно смотреть вперед и при этом оставаться здесь и сейчас. Нужно уметь быть собой, не потерять эту самую нить, не распутывать клубок еще больше в поисках начала. Иначе однажды этот клубок попросту распадется, превратившись лишь в тоненькую жалкую ниточку, которую не составит труда разорвать… Кингсли прижался лбом к холодному стеклу и закрыл глаза, позволяя затянуть себя в глубины воспоминаний Лиама Лунетта. Пускай совсем на немного, но он хотел бы еще хоть раз побывать в том маленьком, полном счастья и безудержного веселья мирке, который принадлежал ему много-много лет назад, в далеком-далеком детстве Лиама. Секунда… две… И вот он уже улавливает эту нить из прошлого, чтобы уже не отпустить. Образы до боли родных людей один за другим всплывают в памяти. Миг — и вот он, еще совсем юный, одиннадцатилетний мальчишка, стоит посреди огромного просторного зала напротив хозяйки сего прекрасного построения. Шаг — и из-за юбки женщины выглядывает она. Как же давно он не видел этого лица, как давно не слышал этого голоса… В светлых глазах Кингсли сверкнули малоприметные слезы боли и отчаянья. «Я скучаю по тебе, Шерон…»