Самое страшное преступление Раскольникова

      Последние события жестко ударили по Раскольникову. Если раньше он не находил места из-за угрызений совести, то теперь приходилось страдать еще и от чувства вины. Происходящее казалось страшным навязчивым сном, от которого нет спасения.       »…и будет проклят тот, кого хоть раз приговорили к этому служению».       Здоровье Родиона резко ухудшилось. Бледный и слабый он бродил по коридорам школы, словно привидение. Несмотря на мучительный голод, Раскольников не появлялся в столовой. Никакие силы не заставят зайти туда!       После седьмого урока Родион прогуливался по школе. Стоять на месте было невыносимо — в глазах темнело, и все внутри сжимало чудовищное удушье. Сидеть было еще тяжелее — клонило погрузиться в сон и никогда более не просыпаться. Так Раскольников шагал из стороны в сторону, как вдруг в ушах его загудело. Родион сразу узнал симптомы. Он прислонился к стене. Все вокруг порозовело, поплыли пурпурные пятна, а голоса смешались в общий гул. Лишь изредка долетали слова:       — Мальчик, что с тобой?! Скажи что-нибудь!       Он бы сказал, да не мог. Язык одеревенел, и Раскольников опустился на пол. Круги все размножались. Родион не мог четко понять, где находится. Кажется, он перемещается. Но как?       И тут все стало ясно. Пленительные запахи разогнали болезнь, и картина прояснилась. Перед ним стояла дымящаяся кружка чая, а на блюдце лежала румяная булочка. Парень вцепился в нее, как хищник в добычу. Как она по-домашнему сладка! Он схватил чай слабой дрожащей рукой и, пока донес до рта, расплескал больше половины. И только потом Родиону пришло в голову оглядеться. Оказалось, напротив сидела девушка. Молодая и очаровательная, она улыбалась уголками рта. Большие глаза смотрели на Раскольникова с интересом и даже какой-то нежностью. Не галлюцинации ли это?       А еще позже Родион осознал, что находится в столовой, и прямо сейчас несколько классов дружно уплетают свои обеды.       — Привет, — прозвучал тоненький голосок девочки.       — Привет, — ответил смятенный Родя.       — Ты меня напугал! Побледнел, как покойник.       У девушки были длинные русые волосы, и лицо, кажется, совсем не знало косметики.       — Кто ты? — спросил Раскольников.       — Я Соня Мармеладова. Работаю здесь, в столовой… за еду.       — Что? За еду? — Родион чуть не подавился булочкой.       Неужели такое возможно в наше время, да еще и в государственной организации? Раскольников был молод и мечтателен. Он еще не знал, что в жизни возможно все.       Семья Мармеладовых снимала комнату, в которой помещались муж, жена и четверо детей. Сонечка, как старшая дочь, привыкла помогать мачехе и, по большей части, только этим и занималась. Она не жаловалась на жизнь и даже умела находить особую радостью в скромном бытие. Но один день переменил ее жизнь. Было раннее зимнее утро, мир за окном еще дремал в ночной тьме, убаюканный тоскливым завыванием ветра. В комнатушке Мармеладовых как всегда плакали дети, а Катерина Ивановна утешала их уговорами и угрозами.       — Чего путаешься под ногами?! — рявкнула она в сторону Сонечки, которая натирала полы. — Толку от тебя никакого, сидишь дома целыми днями. Что, думаешь, оттарабанила девять классов, и можно на кроватях лежать?!       — Так я бы учиться пошла, но денег нет… — едва слышно вымолвила девушка.       — Денег нет!.. Так иди работать! Предлагали же недавно.       Сонечка так и замерла с тряпкой в руке. Беспомощное хрупкое тельце сжалось будто в ожидании порки.       — Что ж, Катерина Ивановна, неужели же мне на такое дело пойти?..       — А что ж? Чего беречь? Эко сокровище! — усмехнулась мачеха.       Ветер протяжнее завыл скорбную песню. Сонечка надела платочек и вышла из комнаты. Вернулась только под вечер, направилась прямо к Катерине Ивановне и выложила на стол три пирожка и пять конфеток. И легла на кровать, лицом к стене, и только плечики все вздрагивали…       Да, в жизни возможно все. И в тот час, заглядывая в глаза милосердной девочки Сони, Раскольников сжался от боли. Он не мог больше есть булочку. Ведь эта булочка, возможно, должна принадлежать ей…       Уже через несколько минут Сонечка и Раскольников стали хорошими друзьями. Родион был очарован юной спасительницей: мягким смехом, милым румянцем и лучистым блеском в глазах.       — Почему ты дрожишь? Болеешь? — озабоченно спросила Соня. И по складке меж бровями было видно, что она действительно волнуется, хотя почти ничего о нем не знает.       — Понимаешь, Соня… Я совершил преступление и теперь отбываю наказание.       — Боже! Что ты сделал?       И Раскольников поведал свою тайну. Он рассказал все: и как обманом избежал дежурства в столовой, и как опозорился на уроке истории, и какая ответственность лежит на нем за будущее сестры. Соня ловила каждое слово, и, когда парень закончил, воскликнула:       — До чего же ты дошел! Нужно немедленно признаться, чтобы спасти душу.       — Спасти душу? Это не относится ко мне, Соня. Пойми, есть люди обыкновенные, а есть необыкновенные. Последним можно все, потому что они двигают мир. И я один из них.       Мармеладова выдержала паузу. Это было самое странное, что она слышала за последние несколько лет. Как бы помягче сообщить ему, что он вовсе не гений?       — Но перед Богом все равны, — ответила она. — Душа твоя страдает, значит, ей чужда такая жизнь. Надо слушать сердце. Только так можно стать счастливым, Родион.       Раскольников был готов спорить, он давно подготовил аргументы. Но звонок на урок не дал реализоваться его красноречию, и он решил, что зайдет к Соне на следующей перемене.       Урок проходил в обычном повседневном темпе. Раскольников почувствовал облегчение, разум прояснился. Что было тому виной, булочка с чаем или загадочная новая знакомая, Родион затруднялся определить.       В дверном проеме показался белый халат. Медсестра.       «Да ведь сегодня медосмотр! Как я мог забыть? А что, если они начнут спрашивать о самочувствии? Что, если догадаются о моих мучениях?»       Однако отлынивать было поздно. И вот Родион Раскольников и еще пятнадцать понурых голов бредут под конвоем в медкабинет.       Благослови Господи российскую медицину! Врачи, изучавшие Раскольникова, были настолько равнодушны, что не обратили внимания на его состояние. Собрав подписи в карточке, Родион остановился у последнего пункта. Раскольников опустился на стул, и пара карих глаз мгновенно поймала его взгляд. Глаза искусно украшали кустистые широкие брови. Это был мужчина средних лет. Мягкая улыбка без труда завоевала симпатию Раскольникова. Врач оказался весьма странным. Попросил Родиона решить логическую задачу, затем последовали странные вопросы.       — Как тебя зовут, мальчик?       — Родион Раскольников.       — Ну и в каких отношениях состоишь со школой?       Сердце Раскольникова подпрыгнуло так, что парень чуть не задохнулся.       — Что?.. В смысле?       Мужчина нахмурился. Он что-то знает…       — Как учишься?       — Хорошо. Я отличник.       — Отличник? Интересно! — Доктор что-то чикнул на бумажке. — Нравится учиться?       Родион панически оглядывался. Как назло все были заняты с другими врачами, и никто не спешил прогнать Раскольникова.       — Нравится. Я обычный ученик. Соблюдаю все правила. Честно.       Врач остановил на нем долгий пронзительный взгляд. Чего он высматривает? Разговор явно затянулся…       — Ты, случайно, не принимаешь наркотики?       — Нет, что Вы! Я соблюдаю все правила! Честно!       — Куришь?       — Нет!       — Твое состояние настораживает. У тебя нездоровый вид.       Родион невольно вздрогнул. Врач нахмурился еще больше.       — Я… просто бессонница.       — Бессонница? Тебя что-то мучает?       Раскольников тут же открыл рот, чтобы запротестовать, но слова застряли в горле.       — На тебя давит необходимость поддерживать успеваемость на высоком уровне?       — Кто Вы? Почему задаете такие вопросы?       Доктор слабо улыбнулся.       — Мое имя Порфирий Петрович, я психиатр и просто хочу проверить твое эмоциональное состояние.       — Психиатр?! — вскричал Раскольников. Общий шум угас, и Родион поймал недоуменные взгляды. — Но мне психиатр не нужен, — продолжил он спокойней. — Я обычный ученик, и со мной все хорошо. Просто бессонница. Переживаю из-за самостоятельной.       — На тебя кто-то давит?       — Да… да! Понимаете, десятый класс…       — Ты сам принял решение преуспеть в учебе, или кто-то повлиял?       — Нет, это самостоятельное решение.       — Что ж… — доктор сделал последнюю запись. — Было приятно пообщаться, Родион. До свидания. Береги здоровье.       Пропало! Все пропало! Доктору что-то известно: в изгибах рта, в подвижности бровей, в переливах голоса… во всем этом Раскольникову виделось неминуемое разоблачение.       «Нужно немедленно признаться. Лучше разоблачу себя сам, чем это сделает он. Это рано или поздно все равно бы произошло. Что же с моей душой? Неужто она отдана на растерзание другим? Я во власти обстоятельств, они опутали меня, словно паутина. Это Божественная кара, ад на земле, пройдя чрез который, я искуплю свой грех.       Может, Соня была права?»