* * *
Лагерь в Понивилле Эрик Олафссон медленно шагал посреди дремлющих соратников, держа в правой руке бурдюк с пивом. Он направлялся к своему привычному месту под руинами замка, где нынче на волчьих шкурах спали Меткоискатели, свернувшись в единый клубок. Рядом с ними пристроилась и Рарити. Поглядывая между шагами на эту умилительную картину, викинг добродушно улыбнулся. С того момента, как отряд вернулся из боя за вражеский форт, прошло, наверно, около десяти часов. Несмотря на то, что Книва настаивал на немедленном наступлении на Кантерлот, Ларакс всё же счёл армию параспритов недостаточно многочисленной. Поэтому он приказал воинам отдыхать до завтра, а сам занялся кормлением огромных мух, подменив Дискорда. Галл и сейчас занимался этим делом, используя волшебный сундук, поэтому Эрику пришлось идти за пивом аж туда, где недавно стояла ратуша. Кроме того, прежде чем штурмовать столицу, Ларакс хотел поговорить с Кризалис. Возможно, королева чейнджлингов знает что-нибудь важное о враге. Но пока что ни она, ни девять её подданных, измученных долгими пытками, не пришли в себя. Хотя Хергер, обработав их раны, сказал, что они отнюдь не при смерти и вскоре должны оклематься. Что ж, слову Весельчака, сведущего во врачевании, вполне можно верить. Судя по всему, сейчас позднее время, хотя без смены дня и ночи определить это довольно трудно. Даже часов нет, чтобы ориентироваться по ним. Оставались только биологические часы, которые подсказывали обитателям понивилльского лагеря, что пора спать. Именно этим они и занимались. Все воины, пони и чейнждлинги предавались сну, оставив в качестве часовых двух добровольцев – Мусаси и Дерпи. Самурай нёс дозорную службу на восточном краю лагеря, а косоглазая пегаска – на западном. Эрик не вызывался быть караульным, однако спать ему не хотелось. Поэтому он решил скоротать время за пивом, а там может быть и сон к нему придёт. Приблизившись к четырём спящим кобылкам, он аккуратно присел рядом с ними. Викинг облокотился на стену сожжённого замка, а затем откупорил пробку бурдюка и принялся утолять жажду. Потягивая родное норманнское пиво, северянин задумчиво оглядывал дремлющий лагерь. Безмятежная обстановка нагоняла на него тоску. Он прекрасно понимал, что эта тишина предшествует ужасающей буре, которая, скорее всего, погубит его и всех остальных воинов. Эрик чувствовал, что день битвы за Кантерлот будет последним для многих, в том числе и для него. Это предчувствие не осмыслялось логикой, но викинг совершенно точно знал, что не переживёт грядущий бой. Он, как и все скандинавы, верил своей интуиции. По большому счёту Олафссона не особо волновало, погибнет ли он или же нет. Его заботило лишь одно – результат битвы. Он был готов погибнуть хоть сто раз подряд самой жуткой смертью, лишь бы его жертва не стала напрасной. Главное, чтобы по итогам финального сражения Эквестрия была освобождена от гнёта захватчиков. Почему Эрик готов умереть за чужую ему страну, о которой при жизни он и знать не знал? Этот вопрос посетил его с очередным глотком пива и заставил задуматься. Лениво посматривая на то, как вдалеке вокруг Ларакса вьётся огромный рой параспритов, норманн размышлял о своих мотивах. После битвы с вендалами, произошедшей в первые дни пребывания Избранников Эпоны в Эквестрии, сын Олафа сказал Рарити, что защищает её, Твайлайт и Флаттершай в силу сострадания. Однако четыре месяца спустя, когда единорожка задала ему схожий вопрос, скандинав затруднился дать ответ. Его взгляды и чувства изменились к тому моменту, и он понимал, что не дал своей собеседнице чёткого ответа отнюдь не потому, что не знал его. Просто он не смог его выразить…* * *
Эквестрия, Понивилль. Три месяца назад. – Когда я был маленьким, мне казалось, что с первым снегом приходят мечты! – восторженно прошептал Эрик, смотря на падающие снежинки как заворожённый. – Даже не знаю, – возразила Рарити. – Твайлайт сказала, что приход зимы ничего хорошего не предвещает. Наверняка Кристальная империя погибла. – Твайлайт нужно поменьше беспокоиться по пустякам, как и тебе, собственно, – ответил викинг. – Ты погляди, какая красота! И вправду панорама, открывающаяся с балкона Замка Радужного Королевства, была потрясающей! За минувшую ночь снег накрыл белым покрывалом затемнённую местность, и теперь мёртвый Понивилль выглядел не таким мрачным. Этот вид радовал глаз норманна и навеивал ему воспоминания о детстве и юношестве, когда он точно так же стоял на балконе отцовской скалли и наблюдал за первым снегопадом каждый год. – Красиво, конечно, – согласилась единорожка. – Но что, если силы Хаоса снова придут за нами? – Что-то они не торопятся, – протянул норвежец. – Впрочем, даже если у них и хватит духу заявиться сюда, то мы дадим им достойный отпор. Им не взять наши укрепления! Сказав эти слова, Олафссон бросил взгляд на валы – каменный и деревянный, – которые он и его соратники возводили с момента прошлой битвы. На строительные работы ушло целых три месяца, но зато теперь замок был в безопасности. Если враги совершат новую атаку, и их штурмовая армия будет состоять из нежити, то они едва ли сумеют взять даже деревянный вал, не говоря уж про каменный. Да и у таких дикарей, как вендалы, тоже будет мало шансов на победу над обороной замка. – Хоть бы они уже никогда не вернулись в Понивилль, – грустно вздохнула Рарити. – Вообще-то, если они не вернутся, то это будет как-то странно, – молвил Эрик. – К тому же, без битв с этими выродками я чувствую себя бесполезным. – Разве тебе не нравится спокойная жизнь в замке? – спросила пони. – Нравится, но… если мы не будем сражаться, то Эквестрия так и останется под вражеским гнётом. Твайлайт призвала нас семерых ради того, чтобы мы освободили вашу страну. И если мы не исполним свой долг, то какой во всём этом смысл? Честно говоря, я начинаю подумывать, что Альтаир был прав, предлагая совершить убийство вождя вестников Хаоса, – изложил скандинав. – Но если вы попытаетесь проникнуть в Кантерлот, то вас убьют! – запротестовала единорожка. – Мы не боимся смерти, – отрезал викинг. – И каждый из нас готов уплатить кровавую цену. Пойми, без битвы не будет и победы. – Я понимаю, просто не хочу, чтобы вы погибли, – отвечала Рарити. – Мне и без того довелось потерять слишком много друзей. – Друзей? – переспросил Эрик, ухмыльнувшись. – Мы всего лишь телохранители. Как говорил Мусаси, жертвовать своими жизнями ради тебя и твоих подруг – это наше предназначение. – Может быть, так заведено у вас – людей, – но мне это не нравится, – возразила белоснежная пони. – И раз уж вы зовёте меня и Твайлайт своими госпожами, то я приказываю тебе беречь себя. – Ни один конунг не отдавал мне такого приказа, – усмехнулся норманн. – Ладно, обещаю тебе, что не буду кидаться на рожон без особой нужды. Но если супостаты вернутся к стенам этого замка, и на кону будет твоя жизнь, то я без колебаний лягу костьми за тебя! – Всё-таки мне никогда тебя не понять, – мило улыбнулась единорожка, переведя взгляд на стоящего возле неё рыжебородого гиганта. – То есть? – Эрик взаимно поглядел на неё вопросительным взглядом. – Ты совсем не боишься погибнуть за мир, которого даже не знаешь, – сказала Рарити. – Ничего удивительного, – буркнул сын Олафа. – Я всю жизнь сражался во имя целей, которые были мне совершенно безразличны. Думаешь, меня заботило отмщение за короля Рагнара? Или защита Дублина от ирландских кельтов? – Эрик перечислил те моменты своей жизни, о которых он не так давно рассказывал единорожке за чашкой чая. – Я всегда был наёмником, которого интересовало лишь вознаграждение за умение махать мечом. Пожалуй, иной жизнью я жить и не умею. Однако здесь – в Эквестрии – всё по-другому. – По-другому? – переспросила пони. – Да, – несколько неуверенно ответил викинг. – Как видишь, за вас и ваш мир я сражаюсь не ради каких-либо вознаграждений. – Почему? – Хм, даже не знаю, – протянул северянин. Не зная, как выразить причины своей эдакой преданности, совершенно не свойственной наёмнику, он решил отшутиться: – Наверно, потому что покойнику не нужно золото в награду. Рарити посмотрела на него с непониманием. Мрачная шутка викинга показалась единорожке странной, к тому же не давала ей ответа на заданный вопрос. В общем-то, Эрик знал ответ, а точнее чувствовал, но не сумел его выразить. Между человеком и пони повисла минутная тишина, которую вскоре прервала последняя: – Холодно здесь, – шепнула Рарити. – Я, пожалуй, пойду внутрь. – А я ещё чуток постою, – сказал Эрик. Единорожка зашагала к выходу с балкона, а викинг проводил её взглядом. Затем воин повернулся обратно к зимнему пейзажу и продолжил любоваться первым снегом. Он погрузился в глубокие раздумья, как вдруг услышал за спиной приятный голос своей собеседницы: – Кстати, Твайлайт призвала вас сюда, чтобы вы защитили нас. Большего мы и не просим…* * *
Вспоминая момент из дней минувших, Эрик даже не заметил, как опустошил почти весь бурдюк. Как будто бы он потерял ощущение времени, мысленно погрузившись в прошлое. Викинг чувствовал, что слегка захмелел, однако на его сознании это никак не отразилось. Соображал он по-прежнему трезво. В раздумьях Эрик обратил свой взор на спящую Рарити. Проведя глазами по каждому изгибу тела изящной единорожки, он наконец-то признался самому себе, что именно эта пони всегда была причиной его воинственного пыла. Именно ради неё норманн сражался с супостатами, захватившими Эквестрию. Это было странно и даже немыслимо, но северянин чувствовал по отношению к белоснежной единорожке нечто особенное, умом непостижимое, но явно ощущаемое всем сердцем. Поэтому он был готов из кожи вон вылезти, лишь бы сделать Рарити счастливой. Прямым путём к этой цели викинг видел как раз таки захват Кантерлота, за которым должно последовать освобождение всей страны от гнёта некроманта. Он верил в то, что после победы над силами Хаоса погибшая Эквестрия вновь расцветёт в своём прежнем великолепии, хотя слабо себе представлял, как это произойдёт технически. Вообще-то, зачем воину задумываться над такими сложностями? От него требуется лишь вклад в победу по мере своих сил. А уж силёнок-то у Эрика – хоть отбавляй! Залив в себя последний глоток пива, сын Олафа заткнул бурдюк пробкой и решил подняться на ноги, чтобы немного прогуляться. Он попытался привстать, но, почувствовав, как алкоголь ударил в голову, потерял равновесие и упал обратно на своё место, гулко бряцнув латами об кристальную стену руин. Звук удара, вызванный резким столкновением спины Эрика с тем, что осталось от замка, разбудил Рарити. Викинг с досадой посмотрел на проснувшуюся единорожку. – Прости, разбудил тебя, – виновато вздохнул Эрик. – Не спишь? – сразу же последовал вопрос от беленькой пони. – Да. – С тобой всё хорошо? Голова не болит? – осведомилась Рарити. Она беспокоилась за норманна по поводу полученного им в битве удара по голове. – Не бойся, со мной всё в порядке, – отвечал викинг. – Мне просто не хочется спать. Вместо этого я предаюсь воспоминаниям. – Воспоминаниям? – переспросила единорожка, пододвинувшись поближе к воину. – Именно, – мечтательно протянул скандинав, а затем посмотрел на падающий с ночного неба снег и добавил: – Помнишь, как мы с тобой любовались первым снегом с балкона замка много дней назад? – Помню, – шепнула Рарити. – Кажется, что с тех пор прошло сто лет… – Тогда ты спросила меня, почему я сражаюсь за Эквестрию, не требуя взамен никаких наград. Думаю, теперь я знаю, почему, – изрёк Эрик. – Почему же? – с неподдельным интересом спросила единорожка. Викинг набрал в лёгкие воздуха, после чего пусть слегка и неуверенно, но всё же ответил: – Я сражаюсь ради тебя… – Ну да, ты же мой страж, как и все остальные воины, – согласилась Рарити, специально сделав вид, будто не поняла, что северянин хотел сказать ей нечто большее. Таким хитрым ходом она желала вытянуть из него побольше слов, интуитивно чувствуя то, в чём он ей сейчас признается. – Нет-нет, не в этом дело, – молвил Олафссон. – Я хочу сказать, что… для меня ты не просто персона, которую нужно оберегать от врагов. То есть, я сражаюсь, чтобы супостаты не погубили тебя, ведь если это произошло бы, то… я не мыслил бы более жизни. Наверно, горевал бы по тебе, как Мусаси по Флаттершай. Викинг почувствовал жар, словно внутри него разгорается пламя. Он попытался открыть единорожке свои чувства, однако получилось это у него довольно сумбурно. В общем-то, для него подобные разговоры были делом непривычным, ведь он никогда никому не изливал душу. Хотя Рарити вполне поняла смысл его слов. – Хочешь сказать, что любишь меня? – уточнила она, улыбнувшись. – Наверно, да, – стеснительно проговорил воин. Устремив взор куда-то вдаль, он добавил с большей уверенностью: – Кровь Тора! Конечно, да! Эрику стало и легко, и тяжело одновременно. С одной стороны признание в чувствах окрыляло его, но с другой… как-то всё это странно. «Ну вот, признался поняше в том, что не равнодушен к ней! Эх, видел бы меня сейчас батя… отрёкся бы, наверно», – мельком подумал Эрик. – Я знала это, – кокетливо прошептала Рарити после невыносимых для викинга десяти секунд молчания. – Всегда знала. – Значит, ты знала? – удивился норманн. – И тогда на балконе? И после… – Ты выпил слишком много, мой личный хускарл, – прервала единорожка поток слов северянина, смотря ему в глаза с таинственной улыбкой. Эрику стало немного неловко из-за того, что от него явно пахнет пивом. Кроме того, воину казалось, что его собеседница пытается перевести разговор на другую тему. – Но, ты не понимаешь, Рарити… – Я всё понимаю, – вновь перебила его пони, ласково положив копытце на огромную руку викинга. – И… – хотел, было, норвежец что-то сказать, но единорожка снова оборвала его: – Я для тебя особенная пони, а ты для меня особенный воин, – проговорила она. Олафссон ощутил тепло на душе. Кажется, его чувства взаимны, хотя бы в какой-то мере. В общем-то, если бы он умел лучше разбираться в чувствах других, то понял бы это уже давно. Викинг был счастлив, услышав последнюю фразу единорожки, однако его не переставала одолевать мысль о том, что столь близкие отношения между человеком и пони в принципе невозможны. С другой же стороны, его успокаивал прецедент со стороны Мусаси. Самурай не скрывал, что любит Флаттершай, хоть и не говорил никому об этом напрямую. Да и Ларакс, как считал Эрик, неравнодушен к Твайлайт, если, конечно, в сердце галла есть место иным чувствам, помимо жажды вражеской крови. Прижав Рарити вплотную к себе, Эрик заглянул в её большие синие глаза, в которых читалась особая симпатия по отношению к нему. Ледяная халугаландская душа начала медленно таять от этого прекрасного взгляда! Викинга охватил вихрь эмоций. – Каждый удар моей секиры был посвящён одной лишь тебе! – поэтично выразился он, не отводя взгляда от широко раскрытых глаз пони. Рарити мало интересовали удары Эриковой секиры, но она была польщена тем, что, рискуя жизнью в пылу битв, норманн думал, прежде всего, о ней. Расчувствовавшись, единорожка сблизилась с лицом воина и, закрыв глаза, нежно потерлась своим носиком об его скандинавский нос с горбинкой. Затем, немного отдалившись, она посмотрела на слегка удивлённого, но в то же время сияющего радостью Олафссона, и прощебетала: – Так мы, пони, выражаем свою любовь. – О, Рарити! – шепнул сын Олафа и обнял единорожку крепко-крепко, тем не менее стараясь прижимать её к себе максимально бережно и ласково. Никогда ранее в жизни викинга не было подобных моментов, настолько изобилующих нежностью. Обнимая белоснежную пони, Эрик взглядом прошерстил спящих воинов и случайно заметил, как в темноте блестят глаза Альтаира. Ассасин неподвижно лежал на боку, подперев голову рукой, и с улыбкой взирал на викинга и единорожку. Эрик взаимно улыбнулся ему, после чего медленно выпустил Рарити из своих объятий. – Пообещай мне кое-что, Эрик, – попросила единорожка. – Что? – опешил норвежец. – Обещай, что будешь беречь себя во время штурма Кантерлота. Прошу тебя, не погибни в этом бою! – взволнованно потребовала беленькая пони. «Вновь та же просьба, что и тогда на балконе – беречь себя в бою. Но как же можно проявить доблесть, всё время думая о своей шкуре?», – промелькнуло в голове воина. Он с новой силой ощутил тревогу из-за предчувствия своей смерти в намечающейся битве. И какой же дать ответ единорожке? – Не беспокойся, Рарити, – спокойно молвил Эрик. – Твой личный хускарл не отправится пировать в Вальгаллу, покуда здесь веселье в самом разгаре. – Ты обещаешь? – Рарити желала услышать от него чёткое либо «да», либо «нет». – Да, обещаю, – томно выдохнул скандинав. Помолчав несколько секунд, он тихо промолвил: – А теперь спи, моя дорогая Рарити. Завтра нас всех ждёт тяжёлый день. Пони легла на мягкую поверхность постеленных шкур, прижавшись к викингу. Она скрестила перед собой передние ножки, положила на них головушку и закрыла глаза. Воин обвил её своей левой рукой. Он чувствовал, как алкоголь размаривает его, а потому сам уже был готов провалиться в сон. Так было всегда, когда норвежец выпивал довольно много пива – на него накатывала сонливость, хотя рассудок его не покидал. Прежде чем отдаться сну, Олафссон напоследок опять окинул взглядом понивилльский лагерь. Обстановка была всё такой же – почти все спокойно спят, Такэдзо и Дерпи стоят на своих постах, Альтаир лежит и задумчиво глядит куда-то вдаль, а Ларакс не прекращает заниматься подготовкой армии огромных всеядных насекомых. Глаз викинга замер на галле и окружающих его параспритах, которые были достаточно хорошо видны даже на таком немалом расстоянии. Монотонно всматриваясь в дальнюю панораму, Эрик словно утопал в дремоте и очень скоро с головой погрузился в царство сновидений. Перед тем как окончательно уснуть, он узрел нечто странное. Ему показалось, что рядом с виднеющимся вдалеке Лараксом стоит рыжая пони в шляпе. Наверно, в какой-то момент полусон смешался с явью…* * *
Норвегия, владения ярлов Халугаланда. 12 декабря 839 года н.э. Далеко, очень далеко на севере лежит суровая страна, где ночи длятся несколько лун, а зимы лютые-прелютые. Это страна викингов! Здесь свирепые вожди ведут своих могучих воинов в бой. Скандинавские племена воевали испокон веков – как между собой, так и с иноземцами, вторгаясь в их земли на своих длинных кораблях с полосатыми парусами. Эти воинственные люди не мыслили жизни без кровопролития, ибо война была их хлебом. Викинги слыли грозой морей. Никто не мог чувствовать себя в безопасности, выходя в море, если кто-нибудь говорил, что видел скандинавский драккар. Жители прибрежных земель тоже жили в постоянном страхе, каждый день с опаской поглядывая на морской горизонт. Если хоть один человек замечал вдалеке полосатый парус, то весь берег в одночасье пустел. Крестьяне и ремесленники бросали свои дома и имущество, понимая, что норманны так или иначе заберут себе всё, что сумеют утащить, а заодно и утолят кровавую жажду своих мечей и секир. Однако северян боялись не только жители незащищённых прибрежных деревушек. Даже за крепостными стенами люди опасались стать жертвой набега викингов, ведь эти могучие воины нередко брали штурмом крупные замки и монастыри. Как это ни прискорбно, но ярость скандинавов в своё время познали почти все народы Северной Европы и Средиземноморья. Хотя и между самими викингами нередко случались распри, которые приводили к кровавым конфликтам. В Норвегии было обыденным явлением, когда некоторый ярл или хёвдинг шёл войной на соседа, желая завоевать его земли. Южнее не прекращались сражения между геатами и свеями за власть в своей стране. И лишь в Дании уже давно не случались ссоры между феодалами, поскольку в стране правил единый конунг, достаточно сильный, чтобы держать в узде всех своих подданных. Именно поэтому чаще всего в дальние плавания за новыми землями и богатствами отправлялись даны и юты. Викинги из Ютландии считались наиболее цивилизованными, деловыми и организованными, однако слава самых неистовых воинов по праву принадлежала норвежцам. Самая северная земля в Норвегии называлась Халугаланд. Этот суровый край порождал суровых людей, закалённых льдом фиордовых ветров и огнём постоянных сражений. Крутой нрав и скорее даже дикость здешнего народа была причиной раздробленности страны. Халугаланд делили между собой с десяток военных вождей, именующих себя ярлами. В подчинении каждого такого ярла были земли с военными крепостями и крестьянскими хозяйствами, которыми управляли мелкопоместные хэрсиры, а также личная дружина. Несмотря на то, что в стране имелся законный конунг, власть его была весьма условной, в силу чего политику определяли именно ярлы. Силы этих феодалов были примерно равны, поэтому доселе ни одному из них так и не удалось объединить королевство под своим знаменем. Жил в Халугаланде человек по имени Олаф, сын Хальфдана. Он был одним из ярлов – богатым и могущественным. Владения его находились на самом севере страны, а ставка – в родовой усадьбе в двадцати милях от города Тромсё, в котором располагался двор конунга. Олаф был статным воином, побывавшим во множестве сражений – как на родине, так и за рубежом, – и мудрым правителем, имевшим в своём владении богатые рыбацкие угодья, фермерские хозяйства и даже рудники. Судьба распорядилась так, что к тридцати годам он стал вдовцом – его любимая жена умерла во время родов второго сына. Первенец же был в то время семилетним ребёнком, подающим большие надежды. Эрик – так звали этого рыжеволосого мальчика – проявлял немалые таланты в обучении владению мечом, будто впитал с молоком матери всю доблесть своих славных предков. Уже в столь раннем возрасте он выделялся недюжинной силой по сравнению со своими сверстниками. Олаф был уверен, что его сын вырастет достойным преемником… – Ты крепко держишь меч, это очень хорошо, – молвил старец, не спеша шагая вместе с внуком по протоптанной между сугробами тропе и ведя лошадь за узду. Старый Хальфдан и маленький Эрик направлялись к деревне, в центре которой возвышалась скалли ярла Олафа. – Поверь мне, Эрик, когда-нибудь ты совершишь множество ратных подвигов. – А когда я отправлюсь в свой первый поход? – поинтересовался Эрик. – Когда тебе исполнится пятнадцать зим, – отвечал Хальфдан. – Вот подрастёшь немного, кузнец Кетиль выкует тебе меч, и тогда отец возьмёт тебя в боевой поход. Старец вспомнил, как точно также в детстве расспрашивал у взрослых о сражениях и морских путешествиях, с нетерпением ожидая своего первого набега на какую-нибудь приморскую деревушку в Британии или Франкии. Теперь же все его битвы остались в прошлом. Хальфдан был очень стар, хотя не превратился с годами в иссохшего скрюченного старикашку. Вовсе нет, этот пожилой человек сохранил свою богатырскую стать почти что в первозданном виде, так что ему могли позавидовать даже молодые витязи в полном рассвете сил. Когда-то этот человек был самым ужасным кошмаром Восточного Средиземноморья, в котором он провёл большую часть своей молодости. Наверняка во многих портовых городах Греции, Египта и Малой Азии до сих пор со страхом вспоминают имя Хальфдана Сокрушителя Щитов! Эрик видел в своём дедушке настоящего героя. И не мудрено, ведь молва о нём шла по всей Скандинавии, а историю того, как Хальфдан со своей дружиной взял стены Антиохии, слышал каждый халугаландец. Мальчик очень хотел быть похожим на него, нередко оглашая своё желание вслух. Дед же на это всегда говорил, что внук с возрастом непременно превзойдёт его. Такие слова со стороны бывалого воина вселяли в Эрика определённую уверенность в себе. – Эх, скорее бы мне исполнилось пятнадцать зим, – вздохнул мальчик. – Не торопи время, Эрик, – сказал дед. – Если будешь жить постоянным ожиданием чего-либо, то когда-нибудь обернёшься назад и поймёшь, что глупо пропустил отпущенные тебе дни. К тому же, не стоит так страстно жаждать сражений. – Разве воин не должен жаждать сражений? – спросил Эрик. – Должен, но прежде всего истинным воином движет не жажда крови, а осторожность. Дурак тот, кто сперва лезет в драку, и только потом думает, как будет одерживать победу. Вся беда в том, что люди часто путают осторожность с нерешительностью. Не позволяй этому заблуждению погубить тебя. Всегда думай, прежде чем делать, и будь осмотрительным, – изрёк Хальфдан. – Хорошо, – отозвался внук. Он был склонен без лишних вопросов наматывать на ус поучения дедушки. – А чтобы ты лучше помнил об этом, я тебе кое-что подарю, – протянул Сокрушитель Щитов и, остановившись, снял с плеч накидку из шкуры белого медведя, после чего повесил её на внука. – Это шкура свальбардского медведя, которого я убил собственными руками много зим назад. Носи её и будь подобен медведю. – Быть подобным медведю? – переспросил Эрик. – Как это? – Медведь самый сильный из живущих на суше зверей! – начал старый викинг. – Он силён и свиреп, но прежде всего – осторожен. Ты должен слыть таким же. Будь способным сокрушить любого врага, но делай это лишь тогда, когда это благоразумно. Именно так ведут себя великие воины и прирождённые победители. Вот что значит быть подобным медведю. – Но если медведи такие осторожные, то как тебе удалось убить одного из них? – озадачился мальчик, схватившись рукой за висящую на плечах накидку. – Не думай, что эта шкура досталась мне легко. О, нет, клянусь Тором и Одином, вместе взятыми! Я едва не расстался с жизнью во время той охоты. Этот медведь был достаточно осторожен и хитёр. Но, в конце концов, я оказался хитрее. Хитрее, а не сильнее или яростнее! Запомни это, Эрик, и пусть шкура того медведя напоминает тебе о том, какое качество важнее всего в бою, – изложил Хальфдан. – Спасибо, дедушка! – поблагодарил маленький Олафссон своего деда за подарок и мудрый совет. – Я запомню твои слова.* * *
Сквозь сон Эрик почувствовал, как кто-то хлопает его по железному наплечнику. – Просыпайся, дядя Эрик! Мы уходим! – раздался чей-то голос. Викингу показалось, что эти слова прозвучали не наяву. Хотя вскоре он понял, что его действительно кто-то будит. – А?! Что происходит?! – вскинулся вдруг норвежец. Его рука сразу же потянулась к секире, лежащей справа рядом с пустым бурдюком. – Ларакс сказал, что мы уходим, – повторил всё тот же голос. Это была Эппл Блум, возле которой стояли Скуталу и Свити Белль. Эдуй поручил им разбудить заспавшегося викинга. – Уходим? – тихо переспросил норманн, будто бы забыл, кто он и где находится. – Да, идём штурмовать Кантерлот! – бойко ответила Скуталу. Олафссон окинул взглядом местность и увидел, что почти все воины готовы выступить на столицу, а остальные, кто немного задерживались, – спешно вооружались. И лишь пегасы продолжали спать, несмотря на царившую вокруг суматоху, пока их не начал будить Хергер. – Подъём, легионеры! Cedant togae armis! – воскликнул геат, прохаживаясь между лежащими на мехах пони. Сонные пегаски нехотя вставали на ноги и собирались в отряд – все, кроме Рэйнбоу Дэш. Эта радужногривая любительница поспать и не помышляла возвращаться в реальность из мира сновидений. Весельчак заметил это, подошёл к ней и, обнажив меч, начал тихонько тарабанить клинком по латам легионного центуриона. Впрочем, должного результата эта методика не приносила. Дэш лениво ворочалась, но не просыпалась. – Подъём, центурион Дэш! – гаркнул Хергер, ударив пегаску посильнее. Рэйнбоу со скоростью метеора вскочила на копыта, подобно внезапно напуганной кошке, и отпрянула назад, завопив: – Нет! Пожалуйста, не убивайте меня! Наконец-то поняв, что она уже не во сне, Дэш ошалело посмотрела на своих соратниц, после чего перевела взгляд на хихикающего геата. Следующее выражение лица радужногривой пони говорило о том, что она обижена на северянина. – Убивать тебя будут в Кантерлоте. А пока наслаждайся жизнью и шевели копытами, – усмехнулся геат, а затем вложил меч в ножны и приказал отряду доспешных пегасок переходить на марш: – За мной, мои шлюхи! В приподнятом настроении дружинник Беовульфа направился туда, где отряд германцев во главе с Книвой ожидал всех тех, кто ещё не закончил сборы. Пони-легионеры бодро загарцевали вслед за викингом. Наблюдавший за пегасками Эрик перевёл взгляд на армию параспритов, которая двигалась к понивилльскому лагерю из-за реки под предводительством Ларакса, Твайлайт и Дискорда. За ночь галлу удалось значительно приумножить численность этих гигантских мух. Отныне их стая походила на самую настоящую орду. – Что с тобой, Эрик? – раздался слева голос Рарити. Викинг обратил на неё своё внимание, продолжая лежать под руинами. Странная растерянность воина несколько беспокоила единорожку. – Всё хорошо, – прохрипел сын Олафа, начав вставать. – Просто я видел сон. – А что тебе снилось? – полюбопытствовала Свити Белль. – Мой дед, – буркнул норвежец, а затем встал на колени, чтобы умыться снегом. – Дедушка Хальфдан? – уточнила Эппл Блум. – Да, он, – ответил Эрик и зачерпнул руками снег. Протерев им лицо, а потом смахнув его с себя, воин приободрился и добавил: – Наша деревенская ведунья всегда мне говорила: «Если увидишь во сне предков – слушай, что они скажут!». – И что же дедушка Хальфдан сказал тебе? – спросила Скуталу. – То же, что говорил много-много лет назад, – отвечал Олафссон. – Он велел мне быть осторожным. – Я думаю, что тебе стоит прислушаться к его совету, – с улыбкой сказала Рарити, напомнив своему личному хускарлу о вчерашнем обещании. – Надо, чтобы я не забыл об этом, – задумчиво проговорил викинг, глядя на свою медвежью накидку, которая болталась на плечах Скуталу. – Идите к войску. – А ты? – осведомилась Эппл Блум. – А мне нужен новый шлем, – улыбнулся норвежец, решив, что его прежний шлем больше идёт Эппл-младшей. – Сейчас, покопаюсь в сундуке и догоню вас. Четыре пони сделали так, как сказал Эрик. Сам же северянин прихватил свою секиру и направился к сундуку, рядом с которым Альтаир вешал себе на спину колчан со стрелами. – Такое чувство, что битва начнётся через несколько мгновений, – заговорил Олафссон, подходя к арабу. – Все вооружаются… – По пути мы можем повстречать вражеских воинов. Нужно быть во всеоружии, – ответил ассасин, как всегда, спокойным голосом. – Так значит, ты слышал наш вчерашний разговор? – полюбопытствовал скандинав, помня, как вчера араб пялился на него, когда он обнимался с Рарити. – Краем уха, – с лёгким смешком ответил Альтаир. – Эквестрия сильно всех нас изменила. – Но не тебя, – заметил Эрик, присев на корточки перед сундуком. – Я слишком стар, чтобы меняться. – Стар, – полушёпотом повторил викинг, кивнув головой. – А сколько тебе лет? – Здесь? Не знаю, – отвечал наёмный убийца. – Но умер я в девяносто два года. – Девяносто два? Ха! – удивился Эрик. – Вспоминая твой поединок с тем великаном из гуннского войска, не сказал бы, что ты почти столетний дед! – Поэтому я и сказал, что не знаю, сколько мне лет здесь, в Эквестрии. Выгляжу я на девяносто два, но чувствуя себя, пожалуй, на тридцать три, – промолвил араб. Достав из ларца новый рогатый шлем, Эрик водрузил его себе на голову и заметил, как десять германских ратников несут на своих плечах Кризалис и остальных спасённых из плена чейнджлингов, которые до сих пор так и не оклемались. – Ларакс же сперва хотел поговорить с королевой этих перевёртышей, прежде чем выступить на столицу, разве нет? – озадачился халугаландец. – У нас мало времени, – молвил ассасин. – Думаю, по пути Кризалис придёт в себя, тогда и допросим её. – Надеюсь, не ты будешь её допрашивать? – усмехнулся сын Олафа. – Нет, она же не тролль, – протянул Альтаир, после чего закончил развешивать на себе оружие и направился к ожидающему войску. Поглядев вслед арабу несколько секунд, викинг вернулся к своему делу и достал из сундука шкуру белого медведя, похожую на ту, что была подарена ему дедом Хальфданом в далёкие дни детства. Раз уж Эрику должно быть осторожным в грядущем бою, то пусть эта накидка напоминает ему об этом. Он обмотал ею свой бычий затылок, а потом закрепил на спине «Дух варвара». Меч и так уже был при нём, вися на поясе, поэтому процесс вооружения можно было считать завершённым. Норманн закрыл волшебный ларец, после чего поднял взор и увидел, как армия параспритов уже приблизилась к понивилльскому лагерю. Теперь он мог оценить то, насколько многочисленна эта орда насекомых. Если передние её ряды были совсем близко, то задние едва виднелись где-то далеко за рекой. Да, такое воинство наверняка сумеет противостоять Ассимиляторам! – Эрик! – окликнул викинга Ларакс, идущий впереди орды параспритов в компании с аликорном и драконикусом. – Бери сундук, и вперёд! Взвалив сундук на плечо, сын Олафа двинулся к соратникам. Снова ему приходится отправляться в путь-дорогу, ведущую в неизвестность. Прямо как в тот день, когда он покинул родной Халугаланд навсегда…