Погружение

      Это выдающийся чародей, совершенно выдающийся, и орден Мерлина получил по заслугам. Гораций Слагхорн.

      Лорд Волдеморт — тот, кто когда-то был Томом Марволо Риддлом, — мрачно разглядывал толпу. Банкетный зал Министерства магии был переполнен. Обнаженные плечи, ожерелья гоблинской работы, парадные мантии, орденские ленты, шейные платки из узорчатого шелка, руки, затянутые в лайковые перчатки, густо напудренные лица, круто завитые волосы.       Вокруг толпился, галдел, вежливо посмеивался, чопорно поджимал губы, обменивался оценивающими взглядами, наступал друг другу на ноги, рассыпался в извинениях, флиртовал, интриговал и сплетничал весь бомонд магической Британии. Было слишком жарко и слишком шумно.       Справа женщина с массивной челюстью и жирно подведенными бровями напирала на Гарпобсека, управляющего банка Гринготтс. Изо рта ее вываливалось нечто отрывисто-жизнерадостное: «несомненная выгода... быстрая окупаемость... совершенно беспроигрышное вложение». Гарпобсек пятился, уклонялся, унылым голосом бубнил про служебное расследование.       Слева какой-то аврор в регалиях окучивал Риту Скиттер: «общественное благо... соображения элементарной безопасности... не стоит считать это цензурой... кстати, какие у вас планы на вечер?» Скиттер растеряла обычный журналистский апломб и жалко трепыхалась — словно насекомое, которое вот-вот пришпилят в альбом энтомолога. Под мышками аврора расплывались пятна.       Лорд Волдеморт поморщился: министерскому приему не помешала бы нормальная вентиляция.       Он почувствовал пульсирующую боль в затылке и понял, что на него кто-то смотрит. Обернулся: прямо возле входа Вальбурга Блэк о чем-то шепталась с Харибдой Гринграсс — то возмущенно кругля глаза, то зыркая в его сторону. Тускло-зеленая мантия, три ряда фамильных драгоценностей, четыре ряда подбородков. Бедная глупая старушка Вальбурга. В школьные времена она, конечно, иначе выглядела, но вела себя точно так же. Он улыбнулся Вальбурге со всей возможной нежностью, и удовлетворенно отметил, что ее лицо позеленело от злости. Теперь в тон мантии.       Так странно — никого из тех, кто присягал ему на верность в школе, сегодня не было рядом. Мальсибер в Мунго. Эйвери уехал. С Розье и вовсе скверно получилось, но тут он, пожалуй, сам виноват. Лестрейндж... Лестрейндж теперь почти не выходит. Их дети хороши — из них получились смелые, преданные, способные сторонники, но, надо признать, это не то же самое.       Люди все-таки очень хрупкие. И очень кратковременные.       Он улыбнулся: то, что он чувствовал, наверное, можно назвать печалью. Все меньше тех, кто помнит начало его пути. Тех, кто могут оценить пройденную им дорогу. Знают правду про василиска. Понимают, почему ушла в отставку профессор Мерритот. Помнят, как Кардус Джордан и его приятель Поттер — тоже с каким-то дурацким именем — кричали, умоляли о милости, хрипели, ползали на коленях. Эти двое тогда, конечно, непозволительно расслабились — решили, что инцидент исчерпан. Джордан все повторял как заведенный: «Почему сейчас? Ты до сих пор злишься?» Как будто это можно называть бессмысленным словом «злиться». Как будто время имеет значение.       В самой глуби души есть место, где время не движется.       Он отвернулся и наткнулся взглядом на женскую спину — бледную узкую спину в глубоком вырезе матово-черного платья. Сквозь тонкую кожу отчетливо проступали позвонки. На алебастровой лопатке чернела аккуратная запятая родинки. Женщина повела плечами, и позвоночник зазмеился.       Обладательница спины словно почувствовала его взгляд и оглянулась. Спереди ее платье оказалось наглухо закрытым. Никаких драгоценностей. Замкнутое, отчужденное, сосредоточенное лицо.       Это была миссис Лестрейндж, жена младшего Лестрейнджа. Беллатрикс, урожденная Блэк. Вернейшая соратница.       Она еле заметно улыбнулась — уголки губ чуть-чуть приподнялись, взгляд потеплел. И снова повернулась к собеседнику, похожему на респектабельного таракана — Бартемиусу Краучу. Крауч — нынешний начальник Департамента по магическому законодательству, а значит, может быть полезен.       Изменения в министерстве продвигались медленно, но неотвратимо. Даже смешно, как мелкие факторы могут влиять на общую картину: несколько статей в «Ежедневном пророке», свой человек в архиве аврората, тщательно продуманная неразбериха в финансовом департаменте, затянувшийся ремонт водопровода на втором этаже, из-за которого сектор борьбы с неправомерным использованием магии навсегда переехал в подвал, немного интриг, немного необъяснимых несчастных случаев. Не затронут оставался только Визенгамот. До поры до времени.       Власть завораживала. Он и сам себе не мог объяснить, зачем все это затеял. Им двигало что-то большее. Что-то не переводимое в привычные, обыденные слова.       Он поморщился, услышав знакомый голос — то взвизгивающий, то пришепетывающий. В промежутки между людьми, вихляясь, рассыпаясь в комплиментах, обнажая желтые зубы в деланной улыбке, протискивался к буфету Петигрю — одутловатое лицо, скрюченный силуэт, суетливая дерганая жестикуляция. И, конечно, одет не по случаю — в сером шерстистом сюртуке. Было в Питере Петигрю что-то такое, что выдавало его неуместность почти в любой ситуации, требовало совсем уж причудливых декораций — то ли из Диккенса, то ли вовсе из Гофмана. Больше десяти лет назад этот нелепый человечек предложил Лорду Волдеморту свои услуги, и он тогда едва сдержал хохот. Но что-то внутри — что-то, не имеющее названия — подсказало: этот пригодится. Человечек оказался анимагом. Никому не известным, не зарегистрированным в министерских списках. Самоучкой. В облике животного — в облике осторожной, пронырливой крысы — ему было доступно многое. Тогда обнаружились и другие незарегистрированные анимаги — у Петигрю были приятели. Именно что «были». Нелепый человечек выбрал правильную сторону и сейчас придирчиво обнюхивает канапе с сыром. А от остальных и пепел давно развеялся.       — Ох, извините, простите ради Мерлина, — жалобно зазвенело стекло. В него чуть не врезалась потерявшая равновесие официантка с двумя подносами. В высоких бокалах пенилось темно-рубиновое вино. Иствичское игристое. На выпивке министерские функционеры решили не экономить. Организацией приема занимался Крокотт, и он, конечно, не обделил себя при закупках.       Официантка так и не отошла — вперилась в него и застыла. Скрученные в неряшливый пучок русые волосы, аляповато накрашенное лицо, светло-голубые глаза с расширенными зрачками. Он приветливо кивнул и взял с подноса бокал — тонкостенный, хорошей работы. Вряд ли настоящее кобольдское стекло — слишком много чести, но, во всяком случае, удачная подделка. Осторожно, медленно пригубил вино.       В школьные годы он избегал алкоголя. Организуемые Розье попойки — то в честь победы в квиддиче, то в честь Хеллоуина, то и вовсе безо всякого повода — оставляли его равнодушным. Чаще всего он только делал вид, что отхлебывает купленный в «Кабаньей голове» скверный огневиски, а сам с отстраненным интересом наблюдал, как лица окружающих становятся все краснее, шутки — все глупее, дикция — хуже, жесты — размашистей. Ему нравилось быть отдельно. Через несколько лет, уже работая у Борджина, он научился ценить хорошее вино и обнаружил, что спиртное действует на него иначе. Не так, как на остальных: он становился более собранным. Чувства обострялись, мысли приобретали режущую отчетливость. На него нисходило спокойствие. И печаль о чем-то забытом.       Позже, во времена скрытой войны, они часто засиживались с Долоховым допоздна, что-то пили, и даже, кажется, о чем-то спорили. Долохов спорил. Вчерашний беспризорник, сегодняшний стратег, идеолог террора, наивный эстет, пытливый преобразователь мира, бесшабашный пьяница. И даже метафоры у него были большей частью алкогольные. Старые меха, брожение сусла, молодое вино, оно же — свежая кровь. Разговоры про кровь Долохов любил не меньше, чем разговоры о спиртных напитках.       Лорд Волдеморт улыбнулся и отпил еще глоток. Мелкие пузырьки лопались на языке. Нёбо ощущало терпкий привкус вишен.       Он стоял, слушая, как нестройное гудение толпы распадается на отдельные реплики. Чувствуя запахи надушенных запястий, вощеного пола, старого шелка, пота, темной воды, раннего вечера в мае. Душно. Он отставил недопитое вино и пошел, аккуратно огибая людей, к полуоткрытой двери, ведущей в сад.       Здесь было прохладней. На самом деле банкетный зал выходил в небольшой закуток на задворках Лондона, но чары расширения пространства, как и маскировочные чары, накладывали настоящие мастера. Отсюда был виден просторный иррегулярный сад — с лиственными зарослями, нестриженными кустами, укромными беседками, замшелыми мраморными нимфами и фонтаном — правда, сейчас поломанным.       Он медленно пошел по тропинке вдоль еще не расцветших жасминовых кустов. Голоса стихали, пахло свежими листьями и утренним ливнем. Темная чаша фонтана была полна дождевой воды. Он наклонился над неподвижной гладью и увидел свое отражение: усталое белесое лицо, черты, размытые течением времени, но все еще узнаваемые. Зрачки отражения отливали тускло-красным. Он прикоснулся к воде, и лицо разбилось на части.       Что-то вроде метафоры о разделении души. Дешевой метафоры. Он прикрыл глаза: в реальности разделение души обошлось ему куда как дорого. Подробности процедуры — нескольких процедур — до сих пор иногда снились. Застывшее негнущееся тело дурочки Миртл Уоррен, разорванный рот дурочки Хепзибы Смит. И те трое. Трое в большом доме на вершине холма. Не более чем люди. Достаточная цена.       — Прошу прощения, что нарушаю ваше уединение, мой Лорд, — интонации голоса Беллатрикс Лестрейндж были слегка — еле заметно — ироническими.       Он обернулся и посмотрел ей прямо в глаза:       — Да?       — Крауч согласен протянуть наши поправки через Визенгамот.       — Он подтвердил это?       — Пока нет. Он еще сам об этом не знает.       — Тогда почему ты решила?       Она пожала плечами. Это было нарочито медленное, тягучее движение.       — Хорошо. Еще что-то, что я должен знать?       Она помотала головой. Прядь черных волос выбилась из сложной прически и упала на щеку.       Он посмотрел на нее выжидающе.       — Мне уйти, мой Лорд? — теперь ее голос был вибрирующим, напевным, робким.       — Да.       Он подождал, пока Беллатрикс Лестрейндж скроется за дверью. С ней было сложно. Она ему нравилась. Когда-то.       Впервые он обратил на нее внимание, пересматривая через думосбор операцию в Манчестере: в боевой группе из пяти человек она была единственной женщиной. И совсем юной — год как из Хогвартса. Джона Фидлера добивала она.       В ней обнаружился неплохой ум, выразительное контральто и обаяние — как побочный эффект безжалостности. Она часто задерживалась в ставке до самого утра: читала старые отчеты, рисовала какие-то схемы, анализировала ошибки — сосредоточенная и спокойная. От нее не было шума. Именно поэтому дальнейшее стало для него неожиданностью. Обычно он узнавал этот ищущий жадный взгляд — хоть у женщин, хоть у мужчин — с самого начала. И своевременно перенаправлял неуместный пыл.       Но в этот раз он наблюдал, как она медленно, одну за одной расстегивает бесчисленные пуговицы на платье, слушал ее тихие, словно стиснутые слова — «никогда раньше не», «навечно», видел, как краснеет от стыда ее белая кожа и чувствовал неловкость, брезгливость и разочарование.       Через месяц Беллатрикс Блэк вышла замуж.       — Волшебники и волшебницы!       Магически усиленный голос Сирены Блетчли был глубоким и мягким. Эха почти что нет — очень трудоемкая разновидность Соноруса.       — Мы счастливы приветствовать вас на ежегодном министерском приеме, в рамках которого — это ужасная радость для всех нас — состоится церемония вручения ордена Мерлина.       А вот речь можно было продумать получше. Без немотивированных скачков между официозом и непринужденностью. Ужасная радость, ну надо же. Люди склонны недооценивать слово «ужас».       — Прежде всего, министр магии хочет сказать несколько слов.       Лорд Волдеморт прислушался: Скримджер заскрипел что-то невнятное, но торжественное. Пора возвращаться.       Он вошел, и люди расступались перед ним как вода. Ну что ж, орден Мерлина. Конечно, быть в одной категории с гиперактивным животноводом, одушевленным парикмахерским манекеном и Альбусом Дамблдором немного унизительно. С другой стороны, неплохая шутка. Забавная.       — ...имена этих людей запечатлены в вечности, — закончил министр.       «Вечность», — что-то толкнулось в груди. Там, где могло бы быть сердце.       Он поднимался к министру и думал, что когда-нибудь придет время навестить Дамблдора.