Paint it black

|Посвящается самому близкому человеку, ушедшему из жизни полгода назад.| Даже от сочной травы под ногами веяло могильным холодом. Елена Гилберт горько усмехнулась такому каламбуру. Она стояла здесь уже очень долго – кладбище давно опустело, кажется, Кэролайн, Бонни или Мэтт – она не помнила точно – пытались её увести, но она лишь отмахивалась от их слов, как от надоедливых мух, так и не выходя из состояния коматозной задумчивости, в котором пребывала с самого начала этого дьявольски долгого дня. Слёз не было. Эмоций – тоже. В груди будто поселилась тишина, а сердце обросло камнем – Елена даже не чувствовала шумевшего в голове пульса. Она вообще ничего не чувствовала, кроме этого самого могильного холода, заставлявшего тело покрываться мурашками – на кладбище температура воздуха отчего-то всегда была на добрый десяток градусов ниже, чем в городе – а может, так просто казалось из-за духа смерти, царившего здесь. Чувств не было. Было лёгкое раздражение, испытываемое, когда она слышала обрывки разговоров в духе «та семья купила таакой большой дом». Ей хотелось крикнуть: - Люди, опомнитесь! Вы пришли почтить память моих родителей, людей, друзьями или знакомыми которых вы были! Вы пришли почтить память моего отца, который спас жизнь большей части населения нашего города! Неужели вы не можете отложить свои ненависть, зависть и мелочность на несколько часов?! Но она молчала. Так было нужно – не следовало срываться и портить последний праздник в жизни родителей. Елене оставалось грустно улыбаться сочувствующим и кивать головой в ответ на их в большинстве своём насквозь фальшивое «мне жаль». Это была церемония прощания – для горожан, для тёти Дженны, для Джереми – не для неё. Она не смогла попрощаться с ними. Она не видела их тела в больнице, она старалась не смотреть на них на церемонии отпевания – было страшно видеть застывшие, похожие на восковые маски, пепельно-белые лица родителей, с которыми она завтракала две недели назад. Смерть всегда казалась ей чем-то, что не приходит просто так, чем-то, к чему можно подготовиться. Оказалось – нет. Нельзя подготовиться, невозможно. Елена старалась не смотреть на их лица, теперь всё, что ей осталось – безразличный серый мрамор надгробий и фотографии в стареньком альбоме из её детства – родители почему-то не очень любили фотографироваться в последние пять лет. Она смотрела на надгробия, словно надеялась, что они оживут, вернутся к ней. Но серый камень всё так же хранил молчание, и Елене Гилберт оставалось одно – покориться. Это, наверное, было самым трудным. Эмоций не было. Осознания – тоже. Когда она наконец ушла с кладбища – сама, без помощи кого-либо – и вернулась в дом далеко затемно, она наконец поняла это. Родителей больше не было в её жизни. Не было запахов блинчиков по утрам и самого вкусного какао в мире, который умела готовить только мама. Не было шутливых подколов отца и его сердито сдвинутых бровей, когда из школы звонили, чтобы сообщить об очередной выходке мисс Гилберт. Теперь были только подгоревшие тосты тёти Дженны и вечно хмурое (укуренное) лицо младшего брата. Они были, а родители – нет. Осознание нахлынуло и подкосило её на самом пороге – Елена осела на остывшие доски крыльца и едва доползла до ковра в прихожей за порогом, казавшимся непреодолимой преградой. Она захлопнула дверь, задыхаясь и воя в голос – слёз по-прежнему не было, было захлёстывающее отчаяние, бьющая фонтаном скорбь и огромное чернильное пятно вины, отравлявшее душу. Елена рыдала без слёз – Дженна едва не упала в обморок во второй раз, когда, вернувшись, увидела лежавшую на ковре Гилберт с абсолютно сухими глазами и сорванным на хрип голосом. Осознание накрыло, смирение – нет. Невозможно было смириться с тем, что их больше не-су-ще-ству-ет. Этого просто не могло быть. В это нельзя было поверить. Не представлялось возможным, что она не может больше почувствовать мамины объятия и услышать папин смех. Было горько, больно, страшно. Только слёз по-прежнему не было. Елена Гилберт два месяца пролежала в своей кровати в состоянии овоща с воспалёнными, красными, но предательски сухими глазами. Елена Гилберт не плакала и не рыдала – только выла тихонько в подушку. Рыдала её душа.