Paint it black

| Прошло пять лет, Спенсер и Калеб путешествуют по Европе | У них с Калебом путь лежит только вперёд, без поворотов и невидимых тропинок, в которых ловушки на каждом шагу маскируются под реальность. У них с Калебом над головой будущее цветом в небесную лазурь без грязноватой белизны облаков. У них с Калебом идиллия, сказка, в конце контрой хэппи энд положен - так в книгах пишут, так снимают режиссёры. Только Спенсер давно не чувствует себя героиней фильма, сказки - и подавно; от идеальной лазури глаза устают, сухость и жжение - результатом; а ноги подводят, спотыкаются на перфекционистско-ровной дорожке жизни. Ей Риверса целовать осточертело пару идентично-похожих европейских городков назад; Риверс хороший, положительный во всех отношениях (Ханна в прошлом благополучно вычеркнута - то, что за плечами значения не имеет, обращается в ноль). Риверс хороший, положительный во всех отношениях, только в Спенсер грёбанная червоточинка закодирована в ДНК, неправильность и надломы как часть натуры - не выкорчевать. У Спенсер надломы где-то в районе души, раны, из которых кровь сочится вперемешку с гноем. Раны старые, затхлые, перешедшие в разряд неизлечимых и незатягивающихся. Спенсер снова пьёт таблетки (метамфетамин давно сменил снотворное), а в глазах вечно горький кофе вместо шоколада - Спенсер горечь вообще в последнее время привычна, проблема одна - язва желудка светит плохими анализами в медкарточке. Калеб делает вид, что не понимает. Калеб понимающий, милый, добрый - лучший для неё вариант из возможных, особенно учитывая прошлое, в котором приключений и страхов - до краёв, выплёскивается наружу. Для Спенсер теперь спокойствие и надёжность должны быть синонимом благодати, только (ключевое слово здесь - должны быть) Хастингс эти надёжность и спокойствие душат, не дают жить нормально. Хастингс, оказывается, непредсказуемость нужна; обыденность сжимается вокруг горла, передавливает сонную артерию. Калеб делает вид, что не понимает. Калеб усиленно притворяется, что всё хорошо, что Спенсер не глотает таблетки горстями, что в кармане её сумки от Витона не лежит билет на одного до Туниса. Калеб готовит завтраки, которые неизменно подаёт с апельсиновым соком (оранжевый вроде как должен дарить позитив), обсуждает последние события и целует на ночь чуточку целомудренно. Калеб идеален, только Спенсер от этого хочется кричать. Червоточинка даёт о себе знать - она исчезает однажды утром, растворяется в лазури без облаков, и плевать, что у самой глаза цветом в горечь кофе. Через четыре часа и тридцать две минуты её самолёт находится где-то в районе Северной Африки, а сама Спенсер скоро прижимётся к тому, с кем тропинка неизменно извилистая и каменистая, на такой спотыкаешься через каждые два шага - Джейсон ДиЛаурентис же пахнет знакомо, по-родному, так, словно пяти лет не было. С Джейсоном лазурь над головой затянута в тучи, а хэппи-энд стекает пеплом вдоль раскалённых вен. Спенсер это безразлично, для неё имя сводного брата - синоним к счастью, плевать, что неправильно, плевать, что против правил. Спенсер жить хочет, а не существовать формально. Только у судьбы планы иные, судьба чувств против природы не принимает. Любовь не может победить смерть - физически не в силах. Самолёт разбивается о желания.