Роза без лепестков

      – Спелись! – вздохнул Филипп де Шаньи. – Поверить не могу. Мой брат в сговоре с гениальным преступником! Ну, и что мне теперь делать с вами обоими?       – Он не преступник…       – Шантажист, убийца, да ещё и похититель вдобавок, – бесстрастно перечислил Филипп. – Допустим, сейчас я на вашей стороне; но даже так мне сложно возразить против истины, Рауль.       Виконт подтянул колени к груди и обхватил их руками; завеса светлых волос скрыла его лицо. Он сидел у ног брата на подушке, которую принёс из лодки: больше в доме у озера, если не устраивать поиски в мастерской, сидеть было не на чем. Эрик за стеной был занят тем, что переделывал механизм, который запирал дверь за зеркалом. Нашёл время, чтобы вспомнить, что безопасность превыше всего!       – Больше всего тебя интересует истина? – спросил он.       – Истина? Бога ради! На кого я похож – на проповедника, на философа, на судью? Искренне надеюсь, что ни на кого из этих троих, – Филипп положил руку брату на плечо. – Но вы затеяли на редкость ненадёжное предприятие. Не могу сказать, чтобы я был близко знаком с Фирменом и Андре, но то, что я знаю о них от Лефевра, меня не утешает. Вы не склоните их на свою сторону: скорее, у одного из них сдадут нервы, и он выдаст вас жандармам. Либо они поймут, что твой друг не так опасен, как может показаться, и дело кончится тем же.       – По-твоему, мы обречены?       – Я этого ещё не говорил. – Филипп вздохнул тяжелее прежнего. – Расскажи мне всё, с самого начала. Только честно. Как вы двое столкнулись друг с другом?       Рауль пожал плечами.       – После премьеры «Ганнибала», – сказал он, – я хотел увезти Кристин поужинать. Но когда я вернулся за ней в гримёрную, то услышал за дверью мужской голос… он пел, он звал Кристин за собой, называя себя Ангелом Музыки. Я попытался войти, но дверь оказалась заперта, а мадам Жири – ты, верно, знаешь её – сказала, что Кристин уже ушла, и отперла гримёрную своим ключом… там никого не было. Я уехал домой, не зная, что и думать, а наутро получил очень странное письмо, написанное красными чернилами: некто в очень дерзком тоне велел мне забыть Кристин. Я поехал в Оперу и там впервые узнал, кто мой соперник. Эрик написал не только мне – он буквально всех засыпал письмами: Карлотту, директоров… Он требовал, чтобы Кристин пела графиню в следующей постановке, грозя в противном случае невообразимой катастрофой.       – И его требование оставили без внимания?       – Конечно, ведь Карлотта вернулась – Фирмен и Андре были на седьмом небе от счастья. Что им требования какого-то безумца? Больше того, они чуть не обвинили меня в том, что все эти письма написал я! Потом, конечно, одумались… Кстати, ты никогда не интересовался пятой ложей?       Филипп покачал головой:       – Я слышал, что Лефевр держит её за Призраком, но никогда не придавал этому значения… понимаю теперь, что зря. А ты был в пятой ложе в тот вечер, ты писал мне…       – Да, вместе с Жюлем: я взял его с собой, чтобы не ехать одному. И что было дальше, я тебе тоже рассказывал… но не всё. Мы с Кристин слышали Эрика на крыше – теперь я уверен, что это было не эхо, – но этим всё не кончилось. Пока заканчивался спектакль, Эрик отправился ко мне домой.       – К тебе домой?!       Рауль улыбнулся:       – Ну да.       И постепенно выложил брату всё: про то, как сорвался его ужин с Кристин, потому что она в страхе отказалась, а Жюль неожиданно устроил сцену. Про то, как вернулся домой. Про заметки, исчезнувшие из конверта на секретере. Про маскарад и появление Призрака. Про «Торжествующего Дон Жуана», про дуэль на кладбище, про съеденную конфету и розу без лепестков, перевязанную чёрной лентой. Про сорвавшуюся премьеру, похищение Кристин, свои злоключения в подземельях и сбежавшую невесту. Про поцелуй у решётки, наконец, и про то, что было потом: утро, болезнь Эрика, поспешный отъезд из Оперы. Про десять дней вдвоём, визит Жюля, неотправленное письмо, которое они с Эриком сочиняли вместе, и план, как убедить директоров, который они тоже вместе придумали… неудачный, выходит, план. Он говорил сбивчиво и много, пока хватало дыхания, терял одни подробности и нарочно опускал другие, потому что не обо всём у него хватало совести рассказывать даже брату. Филипп качал головой, кусал губы, вздыхал в сердцах… переспрашивал иногда. Потом сказал:       – Ну, вы двое…       И замолчал. Рауль молчал тоже. Своё он высказал, как Филипп его и попросил. А потом за стеной что-то упало с грохотом, как будто случился постановочный обвал: где-то там Эрик всё-таки не забывал про работу. Больше того: он вдруг появился в проёме, проверил, закрывается ли дверь, не глядя сообщил, что всё в порядке, и снова исчез во мраке.       – Мы друг друга стоим, правда? – улыбнулся Рауль.       – Выдрать бы вас обоих за уши! – отозвался Филипп. – Оба вы этого стоите. Дуэль на шпагах! Кто в наше время на них ещё дерётся?       Виконт пожал плечами:       – Мы.       – Это не смешно, Рауль. Ты подвергаешь опасности свою собственную жизнь! По-твоему, хоть один брат порадовался бы такому? Я уж молчу о том, что твой избранник... вот именно – избранник! А не избранница, – Филипп де Шаньи поднялся с места. – Вот только разлучить вас – пожалуй, не лучше, чем убить обоих. А я, видит Бог, и его-то не хотел убивать. Я тебя надеялся спасти...       Он замолчал, опустив голову.       – Филипп! – Рауль поднялся с пола.       – Сядь на стул и не шуми! – обернулся к нему граф де Шаньи. – Раз уж ты оставил мне спасение вас обоих, так не мешай хотя бы думать. Фирмена и Андре я сумею убедить: едва ли они захотят терять репутацию впридачу к капиталам, особенно теперь, когда почти прорвались в высший свет. Все эти буржуа – отчаянные трусы: потерять лицо и быть освистанными на виду у всех для них гораздо страшнее, чем лишиться головы, так что нарисовать для них живописную картину Судного Дня нетрудно. Остаются Жюль Ферро, мадемуазель Даэ и, что самое главное, твой друг.       – Эрик? А с ним-то что не так? – удивился Рауль.       – Надеюсь, что всё так: слишком много ему предстоит! – Филипп покачал головой. – Впечатление произвести он способен, вот только готов ли к этому сам? Известность – это испытание... в том числе и для тех, кто рядом. То есть, возможно, самая тяжёлая часть ляжет на твои плечи...       – И меня это не пугает, – поспешно добавил Рауль. – Я хочу...       – Дать ему лучшую жизнь, чем та, что у него есть?       – Да, потому что он её заслуживает. Нельзя, чтобы он вечно был прикован к этому месту!       – Нельзя, – согласился Филипп, – и не получится вечно, потому что человеческая жизнь слишком коротка. Но сцена оперного театра не самое безопасное место, если ты вдруг так думаешь. Тем более, – он понизил голос, – что будет с ним, если публика не воспримет его так, как рассчитывает он, как ты рассчитываешь? Что будет, если опера не пойдёт? Ты не боишься, что это погубит его?       – Жизнь – череда взлётов и падений, – Эрик неожиданно отодвинул зеркало и вышел из проёма. – Я не жду всеобщей любви. Донести до людей мою музыку, какой она должна быть, – единственное, ради чего всё это стоит затевать... теперь, – он взглянул на Рауля. – Вам сейчас лучше уехать, обоим, – сказал он. – До завтрашнего дня.       Рауль удивлённо моргнул. Уехать? Обоим? Он не ослышался? Но как... почему?!       – Но подожди, – начал он, – мне казалось...       Эрик покачал головой:       – Не могу. Я буду работать, не поднимая головы, и вряд ли смогу быть чем-то тебе полезен. Прости.       Прости? Вот это новости! Рауль выдохнул. Следовало бы попросить Филиппа выйти ненадолго и потребовать от Эрика объяснений… но что-то ему подсказывало, объяснений он не добьётся. Во всяком случае, тех, каких бы ему хотелось. И неважно, рядом Филипп или нет.       – Хорошо, – сказал он, чтобы не затягивать. – Слышал? – обратился он к брату. – Мы уезжаем. Надеюсь, снаружи тебя ждёт экипаж? (Филипп задумчиво смахнул невидимую пылинку с рукава.) Подожди, ты что, отправился в подземелья и никому не велел даже подождать тебя?! Боже! Прости, но у меня нет слов.       Он вздохнул, борясь с нарастающим гневом – и вздрогнул от голоса Призрака Оперы:       – А кто ждал тебя, когда ты отправился спасать из лап чудовища свою невесту, прекрасный принц?       Рауль открыл рот.       – Что? – переспросил он, хотя прекрасно всё расслышал. Эрик, видно, тоже это понял, потому и не ответил. Он только улыбнулся – вроде и вежливо, но так по-негодяйски… да он что, напрашивается?! Издевается! Мало того, что фактически выгоняет, да ещё и... Наглец! Наглец, да и только.       – Хорошо, – вмешался Филипп, – значит, мы уезжаем. Мсье Эрик, не будете ли вы столь любезны и не проводите ли нас? Не уверен, что после всего случившегося найду дорогу обратно.       И взялся за плечо брата, ненавязчиво прижав его пальцами. Рауль знал, что это означает: «Только попробуй помешать». Помешать? Да он и не думал говорить, что сам в состоянии вывести их из подземелий!       Но это потрясающе: сначала чуть не поубивали друг друга, а теперь, надо же, погрязли во взаимных любезностях! Вот, и Эрик кивнул и направился к дверям. Конечно же! Радушный хозяин, кто бы мог подумать! И рукава рубашки закатаны, и брючина внизу запачкана пылью. Не придерёшься: занятой человек. Вы подумайте!       Забрав из лодки шляпу и пальто (и как они там оказались? Он-то думал, что найдёт их где-нибудь на полу), он вышел вслед за братом в проём за зеркалом, под свет факела, который горел в коридоре. Эрик с силой задвинул дверь. Что-то щёлкнуло.       – Работает, – пробормотал Призрак. – Что ж… идёмте.       Он задержался, чтобы снять факел со стены. Свет отразился от напомаженной шевелюры его парика. Рауль чуть слышно усмехнулся и отвёл глаза.       – Не сердись, – услышал он голос своего любовника над самым ухом. – Вам есть о чём поговорить, а мне… у меня действительно очень много работы. Я буду ждать тебя завтра. Прошу тебя.       Рауль посмотрел на него: Эрик стоял к ним спиной, делая вид, что факел следует снимать осторожнее, чем кажется. «Боже, – подумал виконт де Шаньи, – ну я же, в отличие от тебя, не чревовещатель!» Эрик, с факелом в руке, повернулся; Рауль машинально протянул руку, чтобы поправить шейный платок, но вспомнил, что тот остался где-то наверху, и рассердился на себя – даже не на Эрика, который не сумел его отыскать и принести вместе с остальной одеждой. Ну почему не существует никакого тайного знака, чтобы сказать: «Какой же ты негодяй! Представить себе не можешь, как я тебя люблю»? И взглядом ничего такого тоже не выразить… Пришлось слабо кивнуть – и надеяться, что Филипп принял это за искажение, возникшее в неверном свете факела, а Эрик – нет. И ни в коем случае не наоборот! Да почему же должно быть так сложно?!       Пока он раздумывал, Эрик вышел вперёд и повёл их за собой. Они так и шли друг за другом: он, Филипп, затем Рауль. Шли и молчали: очевидно, всем было в равной степени неловко, вот и выбрали тишину, не сговариваясь. Даже Филипп не брался ничего напевать на ходу, как с ним бывало, хотя Рауль знал, что молчание его обычно угнетает. Интересно, значило ли это, что…       Эрик был прав: им действительно о многом стоило поговорить. Рауль, может быть, сейчас и сам не в силах был понять, насколько о многом.       Они дошли до выхода – и тут вдруг Эрик погасил факел, сунув его в какую-то ёмкость с водой, если судить по звуку.       – На улице сейчас темно, – пояснил он, – нас заметят. – И отворил дверь – из темноты в сумрак: – Выходите. Я с вами не пойду.       Он отступил, давая пройти Филиппу. Рауль тоже шагнул следом – и надо же, сюрприз: в объятия во мраке, под прикосновение губ к обнажённой шее... Жаркое волнение окатило его с ног до головы – но поздно: Эрик уже отстранился, только сжал его руку и тихо прошептал:       – Иди, иди же!       – Я люблю тебя, – выпалил Рауль, на ощупь отыскав его, его губы... хотя бы на миг.       Он не видел, но чувствовал, знал наверняка: Эрик тоже закрыл глаза, хотя и было совсем-совсем темно... Ну почему обязательно нужно уходить, именно сейчас? Почему?       – Если сейчас не появится фиакр, придётся идти пешком – заодно согреемся, – сказал Филипп, когда Рауль наконец-то выбрался из Оперы на свет божий. Он потирал ладони друг о друга: – Ну и холод!       Рауль промолчал. Ему не было холодно: тело ещё ощущало хватку любимых рук, губы – тепло поцелуя... а вот мостовую под ногами он едва-едва чувствовал. Всё перевернулось у него в голове: мнимое стало реальным, реальное – мнимым, и если бы он мог, то без сожаления оставил бы этот мир и бросился бы назад... но Эрик сказал ему: «Иди», и это было невыносимо. Даже хуже, чем отпускать его...       Он посмотрел на брата: Филипп тоже на него смотрел, с тревогой в усталых ясных глазах. Потом вздохнул:       – Да, такого я действительно не ожидал... Наверное, ты тоже?       – Да уж, – Рауль улыбнулся натянуто, – я-то думал, мне не жить, если ты узнаешь… Ты всегда так резко высказывался!       – Забудь о том, что я говорил. На самом деле, я… эй, любезный, стой, стой! – Филипп заметил фиакр и побежал остановить его. – Рауль! – обернувшись, крикнул он. – Едем!       Рауль пожал плечами, но поспешил к нему. Интересно, что бы значило это «на самом деле»? «На самом деле, я так не думаю»? «На самом деле, я не всегда говорю то, что думаю?» Или что-то ещё? Он уселся на сиденьи рядом с братом; фиакер подхлестнул лошадей, и они поехали. На улице загорались фонари; в их свете Рауль стал замечать прохожих, торопящихся куда-то по своим делам, газетчиков, цветочниц, продавцов всякой всячины с лотками… Париж жил своей жизнью, суетливой и пёстрой. А где-то в подземельях Оперы было пустынно и тихо…       Хотя, вероятнее всего, там гремел орган: Эрик работал. И что было у него в голове, чем были заняты его мысли? Думал ли он о беглом поцелуе в темноте, о котором всё никак не мог перестать думать Рауль? Так странно: каждый раз, расставаясь с Жюлем, он начинал сожалеть о том, что этот вечер, эта ночь никогда больше не повторится, и это навевало на него меланхолию; а сейчас он думал о том, что когда они с Эриком увидятся снова, он непременно будет счастлив, и неважно, где, как это будет, что повторится, а что нет, испытает ли он чувство новизны – какая разница? За десять дней его ни разу это не побеспокоило – и, кажется, не побеспокоило бы даже за тысячу лет.       – Я назвал фиакеру твой адрес, – сказал Филипп. – Переночую у тебя сегодня, если ты не возражаешь. Мне не хочется ехать домой…       – А как же Эмма? – удивился Рауль. – Что она скажет, если ты не вернёшься?       Филипп покачал головой:       – Я приехал в Париж без неё. Мы заехали к де Бальни, она почувствовала себя неважно и осталась у них, а я поехал в Париж.       – А, – сказал Рауль. – Ну и как тётя Адель? Как Софи?       – У них всё по-прежнему, – Филипп пожал плечами. – И портрет Юбера на каминной полке, надо же… Первое в их доме, что мне бросилось в глаза. Будь я суеверным, верил бы в знаки.       – Почему? – удивился Рауль.       Филипп покачал головой.       – Давай поговорим об этом дома, – сказал он. – Хорошо?       – Ого как! Интересно, – сказал Рауль. – И что же такое ты знаешь о дяде Юбере, чего я не знаю? Такое, что даже мог принять за знак?       Филипп не ответил. Он лишь плотнее закутался в пальто.       – Потрясающе! – заключил Рауль. – Семейные тайны, которые от меня скрывают. Ладно, допустим, что я терпелив – хоть это и не так.       Он ещё раз покосился на брата, но тот был непреклонен. Вздохнув, виконт закрыл глаза. Было что-то детское в том, чтобы надеяться, что так время пройдёт быстрее, но – ладно! Мысли его обратились к Эрику: Рауль вспомнил, как тот стоял, зажмурившись, ни жив ни мёртв под лаской его руки… Вот оно, значит, какое, его лицо, если на ощупь. Подумать только, он ведь был бы действительно красивым, если…       Да что за вздор! К Жюлю зато не придерёшься. Вот у кого не лицо, а открытая дверь: будто вся душа нараспашку! Только это ведь неправда. Ничего нельзя понять за этой улыбкой, ничего нельзя увидеть в этих глазах: они только кажутся живыми, а если глянуть пристальнее – недвижимые, холодные, как два застывших озера, скованных чёрным льдом. А подо льдом – чудовище. Опасное, жестокое чудовище, которое затаилось, готовое наброситься… и вот!       Рауль встрепенулся и испуганно заморгал: в полудрёме ему и правда почудилось нечто скользкое и холодное, вроде мурены, зубастое… вот-вот и впилось бы ему прямо в лицо. Ох. А где это они?       – Рауль, всё хорошо? – Филипп наклонился к нему.       – Да… я задремал, кажется, – виконт сел ровнее. – Мы что, подъезжаем?       – Да, уже почти приехали. Уверен, что хорошо себя чувствуешь?       – Да-да… – Рауль улыбнулся. – Вполне. Не волнуйся за меня: я просто сам много волновался сегодня…       «И хоть бы на этом всё закончилось», – подумал он. Фиакр остановился возле его дома; из дверей уже спешил Марсель – который, с удивлением понял Рауль по его виду, кажется, тоже очень много волновался. А с ним-то что такое?       – Мсье виконт! Граф Филипп! – дворецкий поторопился отпереть калитку. – Не ожидал, что вы так скоро…       – Здравствуй ещё раз, Марсель, – коротко сказал старший де Шаньи. – Не пойму, ты нас ждал или нет? Ну да ладно. Я заезжал сюда сегодня, спрашивал, дома ли ты, – улыбнулся он брату. – Поднял, видно, переполох… Прости.       Рауль, не зная, что и ответить, перевёл удивлённый взгляд на Марселя. Дворецкий со скорбным видом пожал плечами: увы. Виконту отчего-то тоже захотелось предаться скорби – как следует хлопнув себя по лбу.       – Вели приготовить комнату для моего брата, Марсель, – сказал он дворецкому. – Он сегодня у нас задержится.       – Задержусь – это верно, – Филипп улыбнулся. – Постараюсь завтра уехать, чтобы не стеснять тебя, Рауль. Не смотри на меня так: ты всё же не вражеского посланника принимаешь у себя под крышей, а родного брата. Пойдём, выпьем чего-нибудь? Кажется, нам обоим это сейчас не повредит.       Рауль кивнул и последовал за ним в гостиную. Вид у него был сумрачный: он и сам чувствовал, что никакая сила не заставит его сейчас улыбнуться. Тепло освещённой гостиной его не согрело – напротив, ему показалось, что кругом тесно и душно, так, что невозможно дышать... Филипп без слов помог ему снять пальто, сел на диван с ним рядом, взъерошил ему волосы обеими руками, по старой привычке, и вздохнул.       – Так, – сказал он, – погляди-ка на меня всё-таки. И нет, не так, будто я лишил тебя десерта. В самом деле, что с тобой? Да, первое, что я сделал – поехал сюда, но никого не запугивал и даже не пытал, а всего лишь спросил, дома ли ты, чтобы подтвердить свою догадку. Спроси Марселя! А заодно уж скажи ему, что я знаю обо всём, что здесь происходило: бедняга боится за тебя больше, чем за себя самого! Он ведь тебя покрывает? Покрывает, я знаю... И не удивлён, если твой друг сумел расположить к себе и его тоже. Что-то всё же есть в нём такое...       – Душа, – Рауль покачал головой. – Филипп, это не что-то...       Граф де Шаньи вздохнул.       – Я материалист, ты же знаешь, – сказал он. – Но – тебе виднее. Ты знаешь его лучше, чем я... надеюсь. Не могу перестать за тебя беспокоиться. Наверное, лучше будет, если я смогу провести в его обществе дольше, чем четверть часа – надо бы пригласить его пообедать. Хотя бы сюда.       – Надо бы, – согласился Рауль. – Не думаю, что ему приходилось когда-нибудь обедать в обществе кого-то, кроме меня, хотя знаешь, он умеет делать вид, что действительно знает, как вести себя за столом. То есть у него хорошо получается и всё такое, но ему чего-то недостаёт...       – Опыта? – спросил Филипп.       – Его самого, – вздохнув, согласился Рауль. – Послушай, ты голоден? Что-то у меня аппетит разыгрался от всех этих бесед, поездок и вообще...       Филипп только усмехнулся – и Рауль подумал вдруг, что его брат на самом деле очень изменился за то время, что они не виделись. Он сбавил в весе и заметно спал с лица: теперь, при свете, его черты стали казаться резче, чем прежде, а взгляд – пронизывающим и глубоким. Счастливый супруг, только что вернувшийся после свадебного путешествия с молодой женой? Да нет – скорее, странник, измученный скитаниями! И неужели только одна ссора может сотворить с человеком такое? Нет уж!       – Расскажи мне про дядю Юбера, – попросил он. – Ты же обещал, пока мы ехали...       Это напоминание стёрло улыбку с лица графа де Шаньи.       – Поговорим после ужина? – предложил он. – Я сейчас... ещё не готов. Давай просто поедим, хорошо?       – Хорошо. Надеюсь, ужин скоро будет – я скажу Марселю. Извини, я пойду поднимусь наверх.       Филипп пожал плечами:       – Да, конечно, иди.       «Ну-ну, – подумал Рауль. – Даю голову на отсечение, что эта тайна связана со смертью дядюшки Юбера! Потому что если человек пускает пулю себе в голову, не дожив до двадцати пяти лет и не оставив никаких записок, это не может быть просто так... Ба! Да не замешан ли тут какой-нибудь роковой красавец, в самом деле? А мне-то всё забивают голову честью славных фамилий, наследником которых я являюсь... Ну Филипп!»       С этой мыслью он взбежал по лестнице – и наверху, в коридоре, что ожидаемо, столкнулся с дворецким, который сообщил, что комната мсье графа готова.       – Отлично, – сказал Рауль. – Надеюсь, у нас найдётся чем поужинать? Мы оба умираем с голоду. Кстати, Марсель, когда мой брат сегодня утром был здесь, он действительно только спросил, дома ли я?       – Точно так, мсье, даже экипаж не отпустил: очень торопился. Вам, должно быть, очень повезло, что вы его повстречали...       Рауль вздохнул:       – Это Эрик его повстречал.       – Как? – дворецкий заметно побелел. – Мсье Эрик? Неужели граф Филипп вас... Боже милостивый! Вам нужно что-нибудь? Прикажете собрать ваши вещи?       – Зачем? – удивился Рауль. – Нет, Марсель. В это трудно поверить, но... всё действительно хорошо. Мой брат обо всём знает – и моя голова ещё прочно держится у меня на плечах... да, поверить не могу! Марсель, скажи, я точно не сплю?       – Определённо не спите, мсье, – отозвался дворецкий, – либо мы оба спим и нам снится одно и то же. Так что, прикажете подавать ужин?       – Да. И если мой брат что-то попросит...       – К нему отнесутся со всем вниманием, не беспокойтесь.       – Хорошо, – Рауль вздохнул. – Спасибо, Марсель.       «Нет, – тотчас после этого подумал он, входя к себе в спальню, – не хорошо. Ничего не хорошо! Мне хочется бежать отсюда... что же это такое со мной? Почему мысль о том, что Эрик там, в подземельях, сводит меня с ума? Я же взрослый человек, в конце концов! И не должен вести себя вот так... Пережил ведь я одну ночь! Разве не переживу ещё одну?»       Но для начала нужно пережить вечер: поужинать, выпить с Филиппом коньяку, послушать трагическую историю о покойном дядюшке и лечь спать. И надеяться, что хотя бы завтра эти чёртовы музы не украдут у него любовника прямо из-под носа. И почему приходится делить его с кучей каких-то заоблачных стерв? Рауль фыркнул. Эрику, наверное, такое сравнение бы не понравилось.       Ничего, ему тоже не нравится всё, происходящее сейчас. Но он же терпит? Вот и Эрик потерпит… чтобы случилось то, что им обоим нравится, и всё прочее забылось.       Когда он переоделся и спустился вниз, Филипп ждал его за накрытым столом. Рауль улыбнулся, надеясь, что выглядит достаточно бодрым. Ну а куриное фрикасе с грибами, которое им подали, выглядело достаточно аппетитно, чтобы он, не медля, принялся за еду. Филипп от него не отставал – видно, очень проголодался, – так что застольной беседы у них не завязалось, и с ужином вскоре было покончено. Предоставив горничным убирать тарелки, они перешли из столовой обратно в гостиную; Марсель принёс им сигары, коньяк и удалился, притворив двери. Братья остались наедине.       Филипп закурил. Рауль, который не только не курил, но и к табачному дыму не испытывал особой любви, расположился чуть поодаль, с бокалом коньяка в ладонях. Аромат напитка, обволакивающий, с лёгкой древесной ноткой, успокаивал и приятно согревал. Наверное, Эрику бы не понравилось, что этот бокал будет не единственным (а может быть, и далеко не единственным); но – его же здесь нет.       – Ты, конечно, ждёшь, чтобы я рассказал тебе про Юбера, – Филипп запрокинул голову и выдохнул дым к потолку. – Про нашего дядю Юбера... Знаешь, мне до сих пор трудно поверить, что он был и моим дядей тоже: во-первых, мы были почти ровесниками, а во-вторых, ему навсегда останется двадцать четыре. Да... и вот уже двадцать один год его нет на этом свете. Никогда не говорил тебе этого, но ты, на самом деле, ужасно напоминаешь мне его – ещё с детства.       – Почему? Мы что, так похожи?       – И да, и нет, – Филипп пожал плечами. – Глаза, улыбка... я не знаю! Мы оба много унаследовали от нашей матери; но, кажется, вся красота досталась тебе – не мне. Что-то похожее я начинал понимать, когда рядом оказывался Юбер. Мы были очень дружны; но боже мой, как же я ему завидовал! Тому, что он очевидно взрослее, но при этом что-то есть в нём такое лёгкое, живое... как сама юность. Мне казалось, он должен пользоваться бешеным успехом... только я не знал, чьи же именно сердца ему удалось покорить. Ни одной его любовницы я никогда не видел, и он сам тоже не рассказывал о них, хотя по нему было понятно, что он вполне счастлив в любви. Да он, казалось, во всём счастлив... ему нравилась кавалерия, полк, где он служил, нравилась опера, которой я не понимал тогда, но куда не раз приходил вместе с ним. Кажется, именно там мы чаще всего и виделись – во всяком случае, так я помню. Память – странная штука...       Рауль глотнул коньяку. В груди знакомо потеплело. Ободрённый этим, он вздохнул и спросил:       – Так дядя Юбер любил оперу, военную службу... и мужчин?       Филипп кивнул, не поднимая глаз:       – Да. Только никто этого не знал, никто даже не догадывался. В том числе и я. А потом, как ты понимаешь... случилось не самое приятное. Вскрылись подробности его связи с офицером из их полка... был скандал. Не такой громкий, да и замяли его слишком быстро, чтобы все успели узнать, но это было и не нужно. Узнал наш отец – и это стало началом конца. Прежде всего, досталось мне, потом нашей матери, несмотря на то, что она носила тебя под сердцем: ведь это она привела в нашу семью своего распутного брата, который, конечно, ждал удобного момента, чтобы совратить меня... хотя я клялся, что никогда не замечал ничего подобного. Я и в самом деле ничего необычного за ним не замечал... то есть мне не казалось, что в этом должно быть что-то настораживающее, хотя мы были дружны с самого детства. Его отлучки, его шутки, его приятели... разве я знал, что должен был в этом увидеть? Клянусь, мой разум был настолько далёк от всего этого, что мне, вероятно, потребовалось бы застать их в компрометирующих позах, чтобы начать о чём-то догадываться! А когда всё открылось, я был слишком потрясён, чтобы суметь предпринять хоть что-то. Не знаю, когда отец говорил с ним, не знаю, где, даже не знаю, что он ему сказал, кроме того, что раз и навсегда отказал от дома, но Юбер уехал из Парижа той же ночью, а через несколько дней нам сообщили о случившемся. Спрашивали о его конфликтах, о том, не знаем ли мы чего-нибудь... он ведь не оставил ни строчки, кроме того, что всё своё имущество завещает мне.       – Отец сказал, что не знает?       – Разумеется. Он был рад, что вся эта грязь уйдёт за Юбером в могилу, и строго-настрого запретил говорить что-либо матери. Но, думаю, она и без того обо всём узнала – и не пережила. Два года после этого я не мог разговаривать с отцом. Даже открыл для себя оперу, которой мало интересовался прежде, – и понял, чего хочу. Театр нуждался в деньгах, а у меня как раз имелись деньги, которые висели на мне мёртвым грузом, потому что я не знал, что делать с ними, а пользоваться не мог. «Опера Популер» буквально выросла из того, что когда-то я возненавидел собственный дом.       – Неудивительно, что там в конце концов завёлся Призрак, – заметил Рауль, допивая коньяк.       – А потом в один прекрасный день я привёл туда тебя, – продолжал Филипп. – И в какой-то момент мне показалось, что я снова вижу улыбку Юбера... так ты улыбался, когда смотрел на сцену. Я увидел это и понял: ты можешь стать таким, как он. С тобой может случиться то же, что и с ним, и я этого не хочу. Ты уехал в Перрос тем летом, в последний раз, а я остался думать, как же мне быть.       – О чём ты говоришь?       – Прости меня за Селин. Я не должен был соглашаться на её предложение – да, это была её идея подобрать для тебя...       – Опытную шлюху? – спокойно спросил Рауль. – Прекрасная идея! Спасибо. Я пошлю ей цветы. Завтра же пошлю!       Филипп вздохнул.       – Тебе придётся послать их на кладбище Монмартр, – сказал он.       – Что?       – Селин Дюбуа два года как мертва. И знаешь... – он замолчал. – Нет, давай просто не будем. Налей-ка мне тоже коньяку.       Рауль улыбнулся.       – Как скажешь, – сказал он. – Но должен тебе сообщить, что её смерть нисколько меня не трогает. Мир праху этой женщины – с ней связаны самые отвратительные воспоминания за всю мою жизнь. А ещё... я чуть не искалечил жизнь себе и девушке, единственной, которая была мне дорога – лишь потому, что боялся: однажды ты отвернёшься от меня. Три года я прожил с этой мыслью...       – Прости!       – Прощаю. Знаю, ты меня оберегал; только больше... Филипп, не надо так. Пожалуйста. Даже если Эрик вдруг окажется не таким подходящим, как ты думаешь...       – Подходящим? – Филипп засмеялся. – Нет уж, не надо! Не я его выбирал. Так что это уж ты решай. Но и я прошу тебя: если вдруг что-то случится, не забывай, что я всегда готов прийти тебе на помощь – в чём бы она ни заключалась.       Они смотрели друг на друга ещё какое-то мгновение – а потом Рауль вдруг поднялся и обнял брата, крепко-крепко, даже зажмурив глаза. Филипп мягко похлопал его по плечу.       – Вот, – улыбнулся он, – этого я и ждал. Послушай, – продолжал он, когда Рауль отстранился от него и сел с ним рядом, – я поговорю с Эммой, сам, когда она вернётся. Будет нелегко объяснить ей, что в нашей стране за любовь не принято отправлять на каторгу, но я постараюсь. И ей придётся, во всяком случае, вести себя подобающим образом. Она, правда... ты же знаешь, какая она. С Эриком она едва ли будет обходительна – нарочно для того, чтобы...       – Он не совершит ошибки, не беспокойся, – заверил Рауль. – И... я тоже с ним поговорю. Кое-что, правда, ему уже и так известно...       – Так-так, – Филипп тряхнул головой, точно позабыв о своей тщательно уложенной шевелюре, – и что же это ты наговорил ему о моей жене?       – Уж во всяком случае не хуже, чем то, что мог ты наговорить ей о моём любовнике! – Рауль включился в игру. Улыбка с лица старшего де Шаньи не сошла, но в ней появилось что-то мучительное, словно его укололи – на мгновенье. В следующий момент, когда Рауль налил ему коньяку, он уже как будто обо всём позабыл.       Они сидели в гостиной долго, болтая о пустяках и вспоминая прошлое – оказалось, у них было много хорошего на двоих, несмотря на разницу в целых двадцать лет.       – Мы пускали кораблики, помнишь? – спросил Рауль. – Весь день... Ты приехал и увёз меня гулять. Мы целый день провели за городом...       – Когда умер отец? Да... мне тоже было нелегко, – Филипп вздохнул. – Только я стал чаще бывать дома из-за тебя – и надо же! Хотя перед смертью он устроил мне ту ещё выволочку за то, что я до сих пор остаюсь холостяком и даже не задумываюсь о том, что мог бы заниматься уже своими детьми. Пришлось сказать ему правду: вероятнее всего он никогда не дождётся от меня внуков, даже вне брака, хотя, видит бог, осторожностью я никогда не отличался. Ни одной чёртовой балерине связь со мной никогда не портила фигуру... – он усмехнулся. – Прости, кажется, я уже слишком пьян. Пойду наверх... Ты-то как? Пойдёшь?       – Чуть попозже... – Рауль откинулся на спинку дивана. – Ох, надеюсь, я попаду в дверь. Мне надо немного посидеть и подумать.       – О чём тебе думать? – глянул на него Филипп.       – О будую... тьфу... бу-ду-щем! – старательно выговорил Рауль. И засмеялся: – Боже, Эрик бы точно меня придушил! Не говори ему, ладно?       – Даже так? Ну если пообещаешь, что ничего не скажешь Эмме... так и быть. Посмотрю на твоё поведение, – Филипп поднялся с места. – И иди спать, в конце концов: ночь на дворе!       – После вас, мсье граф. И вообще, это мой дом, я тут хозяин и мне двадцать один год! – Рауль упрямился. Не желая препираться с ним, Филипп сдался и ушёл к себе.       Рауль тоже поднялся – чуть-чуть погодя. В спальне горели лампы – он потушил их все, разделся в темноте, бросив одежду у постели, как попало, и забрался под одеяло, попутно всплакнув о своей горькой судьбе. Он был, может, не так пьян, как ему хотелось – на него нашла какая-то дурашливость и сентиментальность, и он лежал в постели, думая об Эрике, в постели, где был Эрик, даже на его подушке...       Печально. Коньяк был бесполезен.       Да всё было бесполезно! Немного повертевшись, виконт устроился поуютнее и уже было задремал... как вдруг его сонные грёзы нарушил звук – слабое дребезжание стекла. Отворилась дверь балкона. Шаги проследовали по комнате, и кровать прогнулась под чьим-то ещё весом. Рауль повернул голову: Эрик сидел рядом с ним и снимал перчатки; на спинке софы угадывались очертания сброшенного плаща. Ясно, разделся по-хозяйски и пришёл ложиться спать. Рауль тихонько фыркнул.       – Я не мог поступить иначе, – вдруг сообщил Призрак, как будто предугадал вопрос, который следовало бы задать – если бы Рауль его не ждал. – Это слишком. Даже для меня.       – Вторая ночь без меня?       Эрик кивнул.       – Знаю, что мне нужно научиться жить по-прежнему, – сказал он. – Даже эти глупцы директора не живут вместе! Знаю, что должен научиться отпускать тебя. Но ничего не могу с собой поделать. Музыка меня не спасает... ничто не спасает. Собственный дом кажется мне тюрьмой, потому что там нет тебя! Не то чтобы я раньше был слишком влюблён в это место...       – Подожди-ка, то есть вместо того, чтобы напиваться здесь в обществе Филиппа и слушать трагическую историю о нашем дядюшке Юбере – который, оказывается любил мужчин, к слову, – я мог бы просто развернуться и поехать обратно в Оперу?       Эрик развернулся:       – Напиваться с Филиппом?       – Да я не пьян! – запротестовал Рауль. – Мы просто выпили по бокалу коньяка, не думай...       – Твой брат действительно в доме?       – Да, в своей комнате... Стой, стой, стой! – Рауль вскочил и ловко перехватил его за руку. – Да отец таскал себе в постель горничных, когда я был ещё мальчишкой, и я никогда не слышал ни звука! Здесь правда так не слышно. Сядь, – попросил он, – ну же...       – Ты выдумал это на ходу, – с подозрением сказал Эрик.       – Клянусь, что не выдумал! Я подслушивал иногда разговоры прислуги: я был очень любопытным ребёнком...       – И с тех пор ничуть не изменился, – Призрак, кажется, немного успокоился.       – Почему это? Я повзрослел и стал красивее!       – Превратился из золотоволосого ангелочка в бесстыжего демона-искусителя?       – Ну а что? Не заметил, чтобы тебе не нравилось!       Эрик потянул его к себе, заставив переступить босиком по ковру. Очутившись в его объятьях, одетый в одну тонкую ночную рубашку, Рауль охнул. Ощущать почти обнажённым телом жар тела любовника через плотную ткань фрачной пары – это было и впрямь горячо! Даже слишком.       – А тебе? – спросил Призрак Оперы. – После всего, что ты сегодня видел, тебе ещё нравится искушать меня? Своей красотой...       Его пальцы коснулись лица Рауля, очертили линии бровей, скул, заставив юношу вздохнуть.       – Я видел и прикасался, – прошептал он. – Это ведь не болезнь? Это не может тебя убить?       Призрак усмехнулся:       – Хватит уже того, что это не даёт мне жить.       – Тогда я спокоен. Это всё очень грустно, но я хотя бы за тебя не боюсь. Не знаю, как смогу перенести, если кто-то или что-то отберёт тебя у меня... Мне тоже не помогает ничего, даже коньяк: я отвратительно переношу разлуку.       – Перестань. Так или иначе, нам придётся...       – Отрицать, что покровитель театра может приютить у себя гения, нуждающегося в крыше над головой? Да почему? Потому что кому-то может прийти в голову, что я предоставляю тебе не только кров, но и место в своей постели? А не поцеловать ли им меня, в таком случае, туда, где ни на какое место им точно не предстоит рассчитывать?       – Рауль!       – А что? Разве я перестал зваться де Шаньи, чтобы мне было дело до толпы каких-то лавочников? Если их единственный способ сравняться с аристократией это втоптать в свою грязь меня, то мне очень жаль: у них ничего не получится. Пусть думают что хотят!       Эрик вздохнул:       – В тебе говорит коньяк.       – А в тебе должна говорить любовь ко мне! И где она?       Призрак покачал головой:       – Она говорит идти спать. Оставим всё прочее на утро.       – Да? – с подозрением спросил Рауль. – Ладно, чёрт с тобой, я тебе верю. К тому же, если мы будем здесь скандалить, точно разбудим Филиппа... – он зевнул. – Боже, я утром головы не подниму с подушки… Зачем я столько выпил? – простонал он, забираясь под одеяло.       – Значит, по бокалу? – спросил Эрик. Он раздевался.       Рауль пожал плечами:       – Ну начинали мы с этого… Можешь спросить утром у Филиппа: мы завтракаем вместе. И нет, ты не отвертишься, даже не надейся.       Призрак вздохнул.       – Боже, – сказал он, – за что мне это? Ладно, твой брат в любом случае вызывает у меня больше доверия, чем два напыщенных идиота, которые спят и видят, как бы присвоить твои деньги. И хотя расписал ты его как тирана...       – Он и есть тиран! Который очень меня любит, даже несмотря на то, что я такой... Но что это меняет?       – Многое, – Эрик переоделся в ночную рубашку, которую привычно вытащил из-под подушки, снял парик, обвязал голову шейным платком и тоже улёгся в постель. – Доброй ночи.       – Подожди! – Рауль подобрался к нему поближе. – Во-первых, объясни, во-вторых, уверен ли ты, что тебе действительно удобно спать в маске, а в-третьих...       – Что?       – А поцеловать? Тебе что, настолько неприятен коньяк? Помнится, когда я выпил виски, так ты сразу...       Эрик не дал ему договорить – потянул его к себе, ухватив за ворот. Коньяк для него действительно не имел никакого значения – и Рауль вскоре почувствовал это, потому что язык, скользнувший по его губам и, наконец, раскрывший их, был удивительно настойчив, чтобы всё оказалось иначе.       – Ну что? Больше не станешь говорить глупости? – шепнул Призрак, переводя сбившееся дыхание.       – М-м-м, наверное… а можно ещё? – Рауль тоже дышал неровно.       – Тебе всё мало?       – Ну я же соскучился!       Эрик перевернулся и подмял его под себя:       – Да неужели?       – Ох боже, – прошептал Рауль, чувствуя, как рука любовника забирается ему под подол ночной рубашки, скользит по обнажённому бедру и боку. – Я-то думал, ты хочешь спать! (Эрик поцеловал его в шею.) Понятно... зря думал…       – Ш-ш-ш, – ладонь, слегка прохладная, опустилась к его животу. Виконт замер в сладком предвкушении – и выдохнул со стоном, когда сильные пальцы обхватили его мужскую плоть. – Не жди слишком многого.       – Не жду, – отозвался Рауль сбивчивым шёпотом, – с тобой всегда достаточно... ох, правда, правда!       – И не болтай.       – Почему? Отвлекаю?       – Да. Себя.       – Ну... – Рауль улыбнулся и хотел ещё что-то сказать, но Эрик вдруг начал растирать ему большим пальцем самое чувствительное место под головкой, и он потерял мысль. И улыбку. И...       – Тише, тише.       – О, легко тебе говорить! – Рауль выгнулся, хватаясь за его плечо, чувствуя дрожь в коленях, распространяющуюся всё выше, пока рука не отпускала его... ох, это уж слишком!       – Хватит! – взмолился он в последний момент, лишь потому, что чувствовал и так уже неизбежное; но Эрик знал это не хуже него, и дальше Рауль чуть не плакал от удовольствия, чувствуя, как эти роскошные в своей жестокости пальцы выжимают из него последние капли. Он не мог не то что вскрикнуть – даже дышать…       – Чувствую, ты доволен, – Эрик улёгся рядом, методично вытирая руку салфеткой.       – О, ещё не совсем, – виконт открыл глаза. – Позволь мне!       И не дожидаясь приглашения, с головой скрылся под одеялом. С него точно причиталось! И он знал, что получит бурный отклик. Его любовнику это понравится.       Самым волнующим было то, что на свой страх и риск Рауль позволил себе ласкать его сзади так, как никогда не ласкают мужчин, которые слишком яро отстаивают свою мужественность – неприкосновенную в последней степени. Эрик, правда, ухватил его за волосы – но потом ему то ли стало слишком хорошо, то ли он ещё и смирился с этим... целиком отдавшись моменту. Рауль не понял. И дал себе слово, что разберётся. Как-нибудь потом. Тем более, отдышавшись и возвратившись с небес на землю, Эрик так старательно делал вид, будто ничего особенного не произошло! Ну-ну. Виконт тихо засмеялся – а потом, успокоившись в объятьях своего непримиримого когда-то соперника, так и уснул. Вот теперь он действительно был доволен.       Утром, в столовой, Филипп, оторвавшись от чтения газеты, немало удивился, увидев их двоих, спускающихся по лестнице как ни в чём не бывало: Рауль всё-таки привёл Эрика завтракать. Уговорил! Почти без боя. Можно было даже начинать собой гордиться – как и тем, что он прекрасно выспался и не ощущал ни малейшего намёка на похмелье.       – Доброе утро! Не слышал, как вы вошли, – сказал старший де Шаньи. Призрак усмехнулся:       – Разумеется: я влез не на ваш балкон. Доброе утро, граф. Рад видеть вас снова. Надеюсь, прежние наши разногласия можно считать улаженными?       – На балкон, – повторил Филипп. – Что ж, хорошо, пожалуй, я не удивляюсь. Романтично, в духе оперы… да, верно, – он кашлянул, чтобы прочистить горло. – Рад видеть вас тоже. Вы останетесь после завтрака?       Он взглянул на Рауля: тот улыбался вполне себе безмятежно. Нехорошо, конечно, так реагировать на замешательство старшего брата, но… ничего. Он чуточку. Он же не со зла!       Но тут он заметил, что ответа Филипп ждёт от него, и сам смутился:       – Мы… об этом ещё не думали. Поговорим потом?       – Разумеется, поговорим, – старший де Шаньи улыбнулся. – Кажется, нам всем о многом придётся поговорить – если никто не возражает. Но только после завтрака, так что садитесь. Оставим разговоры на потом.       Слишком деловой тон для семейного завтрака? Рауль занервничал, – но, взглянув на Эрика, обнаружил, что тот как раз совершенно спокоен. Это к лучшему? Или нет?       В любом случае, ему, кажется, стоит отойти в сторонку – ну образно говоря.