Роза без лепестков

      Филипп, что называется, удружил. Им обоим. Раз за разом Рауль перебирал в голове все возможные варианты и понимал, что просто не может сказать иначе. Нет, старший де Шаньи руководствовался, конечно, самыми что ни на есть благими намерениями. Но кто, скажите на милость, его об этом просил? Теперь, уже почти неделю, виконт ужасно злился: благодаря гениальной идее, которая пришла в голову Филиппу, с Эриком они почти не виделись.       Идея заключалась в следующем: Рауль должен был переехать в дом Юбера, который находился неподалёку от Оперы – и это были ещё не все его преимущества. Он вполне мог бы соединяться подземным ходом через катакомбы прямо с подземельями, если приложить некоторые усилия. Интересно, задумал ли это Филипп заранее или такая мысль ему пришла буквально на ходу? В любом случае, за завтраком, когда разговор только начался, ещё ничто не предвещало, что он вот так закончится.       – Что вы собираетесь делать дальше?       Филипп де Шаньи задал этот вопрос неожиданно, так, что Рауль, сидевший за столом ближе к нему, даже вздрогнул.       – Дальше? – спросил он. И посмотрел на Эрика; но пытаться понять что-либо по лицу, наполовину скрытому маской, задача не из лёгких, а восхищаться пронзительным, до мурашек, взглядом любовника тоже не во всякое время уместно. – Не знаю – мы не думали...       – Дальше через час или дальше через год? – Эрик тоже умел радовать неожиданными вопросами! Рауль вздрогнул во второй раз. Филипп засмеялся.       – Хорошо, – сказал он, – после того, как я уеду – а уеду я, может быть, меньше, чем через час, а может быть, и больше. Через год... хотел бы я знать, что будет через год даже со мной, – он вздохнул. – Так что? Вы тоже уедете?       Призрак покачал головой:       – Мне нечего делать на парижских улицах днём. К чему привлекать внимание жандармов? Нет, пока не стемнеет, перемещаться по городу так же свободно, как вы, я не могу. Для прогулок предпочитаю ночь, и то нечасто.       – И вы не боитесь? Те же жандармы могут остановить вас и ночью.       – Когда-то мне уже приходилось объяснять, что я возвращаюсь в Оперу. Хорошо одетые люди по ночам не вызывают лишних подозрений у служителей закона, даже когда носят маски и шляпы, надвинутые на глаза; днём же маска кажется подозрительной всем вокруг, и этого не смягчить ничем. Никогда не задумывались об этом? (Филипп покачал головой.) Что ж, можете просто поверить мне. Доказать людям, что ты ничего не замышляешь против них, очень трудно: они слишком одержимы собственной значимостью, чтобы понимать, насколько подчас ничтожны. Мнительность заменяет им всё... Я тебе мешаю? – вдруг, повернувшись, спросил он Рауля, который действительно перестал есть, слушая его. Виконт улыбнулся:       – Нет, нисколько.       – Любопытное наблюдение, – подал голос Филипп. – И всё же ночной Париж не становится от этого безопаснее, равно как и прогулки по карнизам. Это слишком рискованно. Я, безусловно, вам верю, но сложность в том, что от трагической случайности не может быть защищён никто из нас, даже вы. Что ты думаешь о том, что в твой дом можно настолько беспрепятственно проникнуть, Рауль? – спросил он.       – Что для этого надо быть Эриком? – Рауль пожал плечами. И вообще, у него кофе остывал.       – Послушай, это не шутки! Я говорю серьёзно, – старший де Шаньи вспылил. – И если тебе кажется, что это лишь пустые разговоры, то это не так! Ты себя ставишь под угрозу!       – А ты преувеличиваешь! Знаешь, когда меняли задвижку на этой двери? Когда я был ребёнком, наверное! Пришло ли хоть кому-нибудь в голову, что она может быть ненадёжной? Как видишь, нет. И не придёт, я думаю.       – Хорошо, – согласился Филипп – и тут же спросил: – Но что, если в одну прекрасную ночь к тебе в дверь постучат жандармы и скажут, что поймали вора, а тот окажется вовсе и не вором, а Эриком? Ты подумал, что будешь объяснять им в этом случае?       – Нет. Но… постой, да и с чего бы вдруг? Они не могли схватить его, даже когда он был у них под носом, а тут...       – А тут, – перебил его граф де Шаньи, – всё-таки не Опера. Послушай меня, Рауль. Будет намного лучше, если ты переедешь в дом Юбера.       Рауль поперхнулся кофе, который очень не вовремя пригубил – решив, что брата больше не слушает.       – Куда? – спросил он.       – В дом Юбера, – повторил Филипп. – От него до Оперы рукой подать, во-первых, а во-вторых, он стоит на катакомбах – следовательно, вполне может оказаться, что и до подземелий Оперы из его подвала тоже рукой подать, только для этого требуется приложить усилия.       – Приложить усилия? Да уж не ты ли будешь их прикладывать? – возмутился Рауль. Идея ему совершенно не нравилась. – И потом… да лучше уж я перееду прямо в подземелья! Наверняка по сравнению с этим домом там просто курорт!       – Чем это так плохи мои подземелья? – вдруг с подозрением спросил Эрик, который до тех пор сидел тихо, точно и не собирался вмешиваться.       – Подземелья? – Рауль обернулся к нему. – О, они прекрасны! Но этот дом – представляешь, сколько лет он пустует? – наверняка кошмарная дыра, где могут жить только крысы!       – Год назад там жила женщина с маленьким ребёнком, и никаких крыс, успокойся, – подал голос Филипп. – Если уж даже их этот дом нисколько не пугал, тебе там бояться точно нечего. На твоём месте я бы боялся совершенно другого.       – Пра-авда? – протянул Рауль. – Бьюсь об заклад, эта несчастная даже не представляла, где живёт! Да и потом… с каких это пор ты вдруг занялся благотворительностью?       – Двадцать лет только ей и занимаюсь! Как будто Опера приносила мне какой-то доход, – отрезал Филипп. – В любом случае, я прошу тебя: не отвергай моё предложение так поспешно. Дом лучше бы заново обставить – и я согласен взять это на себя, если ты не хочешь, – только прошу тебя: прекрати рисковать собой!       – Репутацией семьи, ты хочешь сказать.       – Твоей репутацией. А ещё лучше – репутацией вас обоих: ты не сам с собой затеял связь. И если твой друг ещё не до конца просвещён, что такое наше парижское общество, то ты… Одним словом, – он поднялся из-за стола, – подумай над этим. Сейчас я уезжаю, но вечером пришлю ключи и бумаги. Можешь принять этот дом, можешь его сжечь – это уже не мои заботы. Я, если ты этого захочешь, возьму на себя только обстановку.       – А планы дома у вас есть, граф? – спросил Эрик. – Как знать, возможно, игра ещё не стоит свеч.       – Когда-то Юбер в шутку говорил, что если его дом однажды и рухнет, он хотя бы сразу очутится на кладбище, – сказал Филипп. – Так что как минимум в катакомбы попасть будет нетрудно. Да, планы у меня есть: пришлю их вместе с дарственной. Рауль, пожалуйста, – попросил он брата, – я не думал, что когда-нибудь скажу это, но... доверься Эрику: он, вижу, хотя бы готов это обдумывать.       Призрак усмехнулся:       – Конечно готов, – сказал он, – ход-то проделывать мне... Успокойся, подними голову, это ещё не конец света, – обратился он к Раулю – так, чтобы его слышал только один Рауль. – Ступай, проводи его – или выпроводи уже, наконец. Я хочу остаться наедине с тобой.       – Согласен, – сказал виконт де Шаньи. Уж брат всё равно не понял бы, к чему он это. Тем более, что он действительно собирался уходить, и… и замечательно! Потому что кто вообще его просил появляться со своими бесценными идеями? Что, без него плохо было?       Хотя Рауль и сам понимал: меньше всего нужно, чтобы весь Париж узнал о том, в каких отношениях они с Эриком состоят на самом деле. А может быть – даже и о том, что они вообще хоть как-то связаны друг с другом. К чему давать лишние поводы для слухов? Чтобы газетчики стали заявлять, будто новый солист «Опера Популер» попал в театр благодаря вовсе не голосу? Если они ещё не будут говорить об этом и так…       Ох. За Филиппом только-только закрылась дверь, и Марсель ушёл, получив ответ, что хозяин пока ничего больше не хочет, и всё, вроде бы, опять сделалось спокойно, а Раулю вдруг стало физически плохо. Как далеко они зашли? Как далеко ещё смогут зайти? И смогут ли? Филипп перестал быть самой большой угрозой – да и был ли он ею когда-нибудь? В нём ли было дело? Виконт почувствовал дурноту; у него похолодели ладони.       Эрик появился из столовой и очутился позади него – бесшумной, но остро, до мурашек, физически ощутимой тенью.       – Пойдём, – сказал он своим чудесным, чуть глуховатым голосом.       И увёл его наверх, обратно в спальню. Там, когда они очутились за закрытыми дверями и, не сговариваясь, вдруг слились в поцелуе, таком голодном, как будто не то что вчера почти весь день не виделись, а ещё лет двадцать, Рауль смутно подумал, что ему, кажется, не то что очень – несказанно повезло с любовником.       И если накануне ночью он получил, можно сказать, только аванс, то в этот раз ему всё-всё выдали – до последнего сантима, и даже вперёд, с процентами.       Ему до чёрта нравилось сидеть на Эрике сверху, упираться ладонями в его широкую, крепкую, безумно мужественную грудь – и видеть, как он по временам закатывает глаза, заходясь в удовольствии, и кусает губы – почти тихий, чудовищно терпеливый, из последних сил. Нравилось принимать его в себя – чувствуя себя до мозга костей испорченным, Рауль просто не мог не получать удовольствия от такого роскошного члена в заднице, что даже в голос вскрикивать хотелось. Но он этого всё же не делал: сдерживался, контролируя и себя, и удовольствие… до тех пор, пока Эрику не надоело, и он не опрокинул его на обе лопатки. Вот тогда – да.       Во-первых, голова Рауля оказалась между двумя подушками – трудно шевельнуться.       Во-вторых, его ноги, вдруг – у Эрика на плечах.       В-третьих – Эрик разошёлся не на шутку. У него аж глаза горели.       В-четвёртых… ну, одним словом, Эрик всерьёз решился ему задать. То, что мгновение назад казалось лучшим орудием наслаждения, на миг превратилось в изощрённый пыточный инструмент: Рауль бы вскрикнул, если бы у него дыхание не перехватило. И одному богу известно, как Эрик догадался об этом: он вдруг сделался очень, очень осторожным. Совсем немного – и в голове у Рауля поплыло: тело, расслабленное, разогретое, звало если не в покой, то в какое-то очень долгое блаженство. Послушный этому ощущению, он совсем закрыл глаза – и почувствовал, как его любовник постепенно, но достаточно ощутимо начинает ускоряться… Юношу пробрала дрожь: он понял, в какой переплёт попал.       – Ох нет, – прошептал он, ещё борясь с этим, даже пытаясь (ну или делая вид, что пытается) физически избавиться от этого, – нет, нет, ну не надо!       – Уверен? – Эрик, очень настойчивый и решительный, взмок до седьмого пота – а ещё у него парик съехал. И говорил он едва-едва: больше задыхался, чем произносил... Видя его таким, Рауль мотнул головой: ему тоже волосы в глаза лезли. Он, верно, похож на… да и ладно! Не до эстетики.       – Выше, – прошептал он. – Ноги выше… да будь ты проклят, сложи ты меня пополам! Не жалей, не переломишь… да, господи! Да, да, да!       Он вскрикнул – до слёз, ощутив тот самый момент, когда сдерживаться стало больше невозможно. Эрик придавил ему колени к груди – Рауль охнул, всем телом извернулся под ним, выгнулся, то ли вбок, то ли назад… и всё. Чувств стало так много, что он ошеломлённым взглядом увидел потолок, увидел Эрика – зажмурившегося, побагровевшего от усилий, шепчущего что-то, такого... и, протяжно застонав от напряжения, погрузился в бесчувственность. Отголоски дрожи разошлись по телу, оставляя его наедине с собственным блаженством.       – Если хочешь, я могу сказать твоему брату, что его затея безнадёжна, – предложил Эрик уже потом, когда они лежали, обнявшись, точно успели соскучиться друг по другу за те мгновения, на которые удовольствие, со всей его непереносимой остротой, вынудило их разлучиться. – Конечно, если ещё и в самом деле не так.       – Ох, не знаю... – Рауль вздохнул. – Знаешь, за что я на самом деле терпеть его не могу? Он ведь прав. Вот негодяй! А я, выходит, наивный мальчишка. Знаешь, как это неприятно, когда тебя ставят на место? Ужасно! Но что лучше – переживать из-за этого или из-за того, что не нашлось такого человека, который взял бы да и поставил, лишь бы вовремя? Первое, наверное, лучше. И я охотнее соглашусь на то, чтобы жить в доме дядюшки Юбера, чем на то, чтобы кто-то из нас повторил его судьбу. Ради любви некоторые готовы бежать на край света – и хороший же я влюблённый, если не смогу переехать на другой конец Парижа!       – Вот так просто?       – А почему нет? Ты что, не веришь, что я говорю серьёзно?       Эрик вздохнул – и потянул одеяло повыше:       – Что говоришь – верю.       – А что готов – значит, нет, – понял Рауль. – Ну же, скажи это! Да, я люблю этот дом, я здесь родился и вырос. Но если ты думаешь, что я люблю его больше, чем тебя… да это же просто смешно! Говорю же, я бы согласился даже на подземелья, хотя уж там-то даже Марселя негде разместить. И кто будет гладить мне рубашки, к примеру?       – Кто гладит костюмы артистам, тот и тебе погладит, если подложить свои вещи в общую стопку. На худой конец – ты сам.       – Ого, – сказал Рауль. А про себя подумал: как бы научить его пропускать мимо ушей незначительные вопросы? Наверное, это не очень хорошо, если человек считает нужным абсолютно на всё реагировать. Так ведь и проблем можно нажить… – В любом случае, – сказал он, придвигаясь к Эрику поближе, – если речь идёт о тебе, я правда смогу. Могу даже поклясться, хочешь?       – Чтобы ты делал это только ради клятвы? Избавь меня от этого! – Эрик пошевелился. – И что ты делаешь?       – Целую, – засмеялся Рауль и потянулся к его губам, чтобы действительно это сделать. Он понял вдруг, что это очень его успокаивает: вызывает отток лишней крови от измученного мозга к другим частям тела, ну и… Эрик откликнулся: обнял его, скользнул по телу своими замечательными ладонями, придавил собой. Опять. Эгоист бессовестный… Рауль зажмурился, подставляя для поцелуев шею. Приятно…       Эрик увлёкся так, что перешёл ниже и даже отбросил одеяло. Ого! Рауль приподнялся на локте. И вот серьёзно, он не переедет в дом покойного дядюшки? Словно почувствовав что-то, Эрик поднял на него глаза; и Рауль, встретившись взглядом с ним, почувствовал, во-первых, как поневоле краснеет, а во-вторых… Эрик обхватил его за бёдра и потянул на себя: лежи. И, ощущая чуть шероховатое прикосновение его выбритой щеки к внутренней поверхности бедра, Рауль сказал переезду окончательное и решительное «да», даже если до сих пор каким-то образом ещё сомневался в этом.       Филипп прислал чертежи вечером, как и обещал, и Эрик ушёл в них с головой. Ещё он попросил карту Парижа и кофе. Покрепче. И занял бумагами весь стол в кабинете Рауля. Виконт остался в спальне, читать “Графа Монте-Кристо”. Катакомбы, подкопы… так, что-то навеяло. По-хорошему, можно было бы сходить прогуляться, но ощущение, что скоро он покинет эти стены, надолго, а может быть, и навсегда, мешало ему уйти. Да и что делать сейчас там, на улицах? Нет, у него не было настроения. И потому он читал о злоключениях Эдмона Дантеса, подперев рукой щёку, а за окнами зажигались фонари, и целый большой мир, не ограничивавшийся одним только Парижем, продолжал жить, шуметь, бурлить за стенами особняка де Шаньи. В «Опера Комик» скоро должен был начаться спектакль, а директора «Опера Популер» опять подсчитывали убытки. Филипп ссорился дома с женой, Кристин, может быть, плакала, а Жюль Ферро ещё и не подозревал о том, что его затея провалилась. И на могиле Селин Дюбуа покоился букет жёлтых роз. Рауль действительно отправил цветы женщине, которая оставила в его памяти тяжёлый след. Ему так хотелось.       На следующий день приехал Филипп. Он тоже хотел осмотреть дом, где уже больше года не был, тем более что обстановку Рауль с радостью поручил ему. И словно в отместку за это приехал старший де Шаньи в десятом часу утра. В десять Рауль уже сидел в карете возле Эрика – и отчаянно старался не зевать. Господи, это что, издевательство такое?       Однако когда они проехали бульвар Капуцинок и подъехали уже к самому дому, сон с виконта как рукой сняло. Не то чтобы он увидел нечто необычайное – нет, просто дом ему и вправду понравился. Это был небольшой особняк, построенный во времена Империи – неброский, почти лишённый украшений, он больше всего напоминал приют романтического мечтателя. Сад зарос жимолостью и сиренью.       Рауль соскочил с подножки кареты, вдохнул воздух. Странно, но дышалось здесь как будто легко, а ещё – было очень много света. Наверное, подумал он, дом буквально пронизан солнцем в ясные дни. И тогда шторы на окнах бывают как никогда кстати – заодно и не видно ничего, что происходит внутри.       – Вижу, тебе всё-таки нравится, – Филипп оказался слева от него. Эрик, чуть замешкавшись – справа. Он надвинул шляпу на глаза, пряча лицо. Впрочем, людей поблизости всё равно не было.       – Да, – сказал Рауль. – Здесь даже… красиво. И, наверное, очень тихо?       – Дом, как видишь, в стороне от бульвара, – Филипп взял трость под мышку. – Да, верно, ты прав... Давайте посмотрим, что внутри.       И шагнул к калитке. Рауль, чтобы унять волнение, сказал Эрику:       – А тебе так идёт. Нет, правда!       Призрак фыркнул:       – Кажется, надень я хоть мешок на голову, ты бы и то сказал, что это чарующе. Пойдём.       – Нравится же тебе быть такой занозой! – притворно возмутился виконт де Шаньи. Эрик с гордым видом запахнулся в плащ. Рауль засмеялся.       И, кажется, это был последний раз, когда им удалось нормально поговорить друг с другом, потому что пока Рауль с Филиппом осматривали спальни наверху, из подвала, куда направился Эрик, вдруг донёсся грохот, как будто обрушилось что-то очень тяжёлое. Например, стена. Братья де Шаньи переглянулись – и, не сговариваясь, бросились на лестницу. Когда они сбежали вниз, дверь, ведущая в подвал, неожиданно открылась, и из неё появился Эрик – в пыли и извёстке с ног до головы.       – Рабочие, которые закладывали тоннель внизу, полные кретины, – мрачно сообщил он. – Кладка рухнула – а я пальцем не успел до неё дотронуться! Теперь в подвале здоровенная дыра, которая ведёт прямо в катакомбы... Боюсь, мне придётся начать работать прямо сейчас.       – Боже, – прошептал Рауль, у которого сердце колотилось как будто где-то в горле. – Ты-то хоть в порядке?       – Да, если не считать того, что этот грохот меня оглушил. Надеюсь, я не кричу?       Рауль покачал головой; а Филипп сказал:       – Уж лучше грохот, чем кирпич по голове. Так, иными словами…       – Иными словами, – сказал Эрик, – мне нужен моток бечёвки, желательно прочной, и ещё свечи для фонаря. Это для начала: я хочу знать, куда ведёт этот тоннель. Одно радует: не придётся работать киркой, да и подыскивать рабочую одежду тоже: мой лучший костюм не годен больше ни на что. Ну и ещё тоннель не затоплен, что также не может не радовать, хотя сначала мне уж показалось, что вода подмыла стену. Но нет: виной всему обыкновенная человеческая лень. С вашего позволения, я спущусь вниз.       – Тебе понадобится много времени? – спросил Рауль, уже чувствуя, что ответ его не обрадует. Эрик пожал плечами:       – Если удача на нашей стороне – несколько дней. Если нет... В любом случае, я не могу ускорять время. Этого мне не дано. Уж прости.       Рауль задумчиво кивнул. И ещё раз. И снова.       – Как думаешь, – спросил он Филиппа, – а я могу ускорить переезд?       Впрочем, даже спешка ничего не дала. Шёл уже шестой вечер – а Эрик так и не собирался покидать подвал. То есть он появлялся, как бродячий кот, раз в день – поесть. И снова исчезал за дверью, которая вела из подвала в катакомбы. Да, на месте дыры в стене теперь появилась дверь, обитая листовым железом.       Всё, что оставалось Раулю – скучать. Читать, валяться на новой кровати (у которой, кстати, был сделан полог – защита от сквозняков и любопытных взглядов), тосковать и жаловаться Марселю – который, конечно же, сопровождал своего господина на новом месте:       – Я делаю всё для того, чтобы вытащить его из-под земли, а он... Да я уже Мерседес понимать начинаю! Как из плавания его жду. И он нарочно выбирает момент, когда я сплю, да?       – Разумеется, мсье, – отвечал дворецкий. – Мсье Эрик... словом, он говорит, что тот плачевный вид, в котором сюда приходит, вам меньше всего понравится.       – Почему? Всё настолько плохо?       Марсель пожал плечами:       – По мнению мсье Эрика, некоторые парижские клошары выглядят опрятнее, чем он... Одним словом – боюсь, вам его не переубедить.       – Вот негодяй! – вздохнул Рауль, закладывая обе руки под голову и вытягиваясь на кушетке. – Нет, ну это уже чёрт знает что такое, Марсель! Никто даже не просил его трогать эту стену! Но нет, он же такой ответственный... Интересно, он ещё помнит про Оперу? Или уже передумал?       – Не могу знать, мсье, но, судя по тому, что сказал мсье Эрик сегодня утром, ему удаётся следить за ходом работ.       – Когда? Он что, находится одновременно в двух местах? – Рауль сел на кровати. – А что он сказал?       – Что директора, по всей видимости, решили сэкономить на рабочих – или из милосердия решили остановить свой выбор на самых криворуких во всей Франции. Вы, вероятно, знаете...       – Да, – вздохнул Рауль, – он всегда знает, как сделать лучше. Причём действительно знает, а не только говорит об этом. Кажется, он начинает чувствовать всё, чего едва коснётся – он и Кристин заставил петь так, как не мог никто другой. Он и сам так поёт – даже говорит, это правда! Вот бы услышать его...       Он вздохнул.       Но и этим вечером дождаться появления Эрика ему было не суждено.       Под утро пошёл дождь, и от его шума Рауль проснулся. Сначала он, спросонья, приподнявшись на локте, пытался сообразить, где находится, и только потом понял, что это действительно не та кровать, не та спальня и вообще не тот дом, к которому он привык. Вздохнув и лишний раз выругав про себя брата... Рауль услышал внизу какой-то шум. Дверь скрипнула, это точно. Там Марсель? Или...       Накинув халат и сгребя рукой растрёпанные волосы, чтобы разом все отбросить их назад, Рауль тихонько подкрался к двери спальни и, приотворив её, выглянул наружу.       – ... спит, мсье, – донёсся до него шёпот Марселя. – Я приготовил вам ванну, как вы и просили. Можете подниматься наверх.       Ага! Рауль отворил дверь пошире, упёрся рукой в бок и принял как можно более непринуждённую позу. Будет сейчас кому-то в четыре утра и ванна, и кофе в постель, и ещё контрастный душ туда же!       Эрика он сначала даже не узнал.       Во-первых, потому что тот был без парика, и его настоящие светло-русые волосы спутанными прядями закрывали ему пол-лица... и вот это было во-вторых. Маску Эрик тоже где-то оставил. Он просто пришёл без неё.       А так одет он, конечно, был очень грязно, да и пахло от него, как от рабочего, но это было неважно. Рауль просто замер в дверях, не зная, что сказать.       И Эрик напротив него – замер. То есть, сначала он подался всем корпусом назад. Но потом, видно, понял, что бежать ему некуда.       – Так-так, – сказал Рауль, небрежным движением запахнув халат, – с добрым утром. – И, в ответ на ошарашенный взгляд любовника, улыбнулся: – Жду тебя для объяснений – и имей в виду, что мы не виделись целую неделю.       Потом он скрылся в спальне. Потом услышал... шаги мимо двери. Эрик просто протопал по коридору – как человек, который бредёт всё равно куда, не разбирая дороги.       Потом хлопнула ещё одна дверь.       Скинув халат, виконт улёгся в постель. Это явно было надолго. Дождь всё ещё шумел... слушая его, Рауль сначала зевнул, а потом, подумав: «Ну пусть только не придёт!» – заснул.       Когда он открыл глаза, за окном было уже вполне себе утро, только пасмурное – но из-за плотных штор в спальне царила полутьма. Мягкие сумерки. Рауль повернулся: Эрик спал рядом – в платке, в халате, в маске на пол-лица. Она белела в темноте. А ещё он спал почти навзничь, точно разметавшись... впервые Рауль наблюдал его настолько беззащитным во сне. Так-так-так... Осторожно приподняв одеяло, чтобы не мешало придвинуться к этому негодяю поближе, виконт двинулся на штурм.       Он развязал пояс на халате, первым делом, испытывая при этом какой-то совершенно хулиганский восторг. Ага, ночной рубашки у Эрика в этом доме не нашлось – во всяком случае, на нём её не нашлось точно. Отлично!       Платок почти съехал, так что снять его оказалось ещё менее трудным делом. А вот с маской пришлось повозиться... в тот момент, когда Рауль уже почти торжествовал победу, Эрик – ну надо же! – наконец-то открыл глаза... и понял, что происходит. Он было хотел отобрать маску обратно, но Рауль – куда?! – торжествующе спрятал её за спину.       – А вот и нет, – сказал он, – нет и нет!       – Отдай, – хрипло прошептал Эрик. Его дыхание участилось. – Сейчас же её верни! Немедленно!       – Нет, – сказал Рауль. – Сейчас – ни за что.       Он повернулся, чтобы положить маску на столик – подальше, со своей стороны кровати. Повернулся спиной, так и ожидая, что Эрик набросится на него, чтобы... нет. Не набросился. Когда Рауль повернулся, Призрак Оперы смотрел на него в упор – такой, каким он и был на самом деле. Прикрыться он даже и не подумал – нигде, ничем.       – Этого ты хочешь? – спросил он резким, напряжённым голосом. – Да?       – Да, – сказал Рауль и придвинулся ближе к нему. – Хочу!       Эрик и сам был напряжённый, как натянутая струна – и руки, и шея... весь. Когда Рауль попытался его обнять, он так и не шевельнулся: заледенел. Целовать его пришлось почти насильно... первые несколько секунд. Потом Рауль буквально почувствовал...       Это было как растопить пальцами морозный узор на заиндевевшем окне. Лёд треснул – Эрика повело назад; Рауль завалился сверху. Ну или нарочно помог ему... а хотя какая разница? Помогать особо и не надо было.       Он хотел чувствовать его дыхание, зарываться пальцами в его волосы – это для начала; мучить поцелуями, даже кусать... всё было приятно. Рауль потянулся вниз, почти сразу наткнулся рукой на весьма воодушевляющий предмет (ого!), отстранился, чтобы взглянуть Эрику в лицо...       И поцеловал его опять. Съехал на щёку, на шею; под ключицей остро впился губами. Эрик сдавленно вскрикнул. Да, так тебе, мерзавец, страдай! Чтоб знал...       Плоть в его пальцах просто трепетала, ещё и увеличившись в размерах – он чувствовал каждую набухшую венку, нарочно то лаская только их, то вдруг сдавливая ствол, обхаживая его по всей длине, но так, чтобы всё не закончилось слишком быстро. Торопиться было некуда, а ощущать себя хозяином положения – приятно. Да и Эрику, похоже, нравилось: то, как послушно он целовался, как жмурился безмолвно (и капелька пота замерла у него на виске), как охал, замирая, даже задерживая дыхание... если это было не удовольствие от происходящего, то что? Про маску он больше не вспоминал и не стремился прятаться, хотя почти не открывал глаза, а когда открывал – видел улыбку Рауля, смущался, вздрагивал, опять зажмуривался. И Рауль опять целовал его, ни на миг не желая отпускать.       – Ты мой, – прошептал он, отстранившись ещё раз. – Я люблю тебя. Слышишь?       Эрик глянул на него из-под ресниц.       – Красивые слова, – заметил он, – но ты... слишком далеко. Могу ли я их услышать?       – Ого! Тонкий намёк, – прошептал Рауль, торопясь распутать одной рукой шнурок на пижамных брюках. – Что ты хочешь?       – Прижмись ко мне.       – Ладно, – согласился виконт, вспомнив, как давно они этого не делали, в конце концов... и да, власть над ситуацией ему пришлось потерять: оказавшись в объятьях любовника, прижавшись телом к его телу, ощущая его член своим, он и над собой-то быстро потерял власть... Эрик ухитрялся целовать его в шею – и помогал ему рукой, придерживая его руку как раз, пока Рауль пытался проделать что-то невыполнимое, лаская их обоих вместе, его и заодно себя, и стараясь как-нибудь ещё толкнуться бёдрами, чтобы обострить удовольствие.       – А вот теперь я тебя хорошо слышу.       – Ч-что? – кое-как вымолвил Рауль, чувствуя, что это последнее, что он может произнести, прежде чем мир окончательно сожмётся до точки, и... Эрик сжал его в объятьях; Рауль вскрикнул, пытаясь умолять; но всё было бесполезно, и он бился, боролся с наслаждением, содрогаясь в его приливах, пока оно не лишило его последних сил.       Когда он открыл глаза, то обнаружил себя лежащим навзничь, а Эрик одевался – завязывал пояс на халате. Маска была на нём, платок – тоже. Как, уже? Сколько же времени прошло? Рауль пошевелился кое-как, пытаясь понять, что с ним вообще случилось. То есть, нет, что случилось, он понимал, а вот как – припоминал с трудом. Ничего себе!       – Ты куда? – спросил он Эрика.       – Убедить твоего дворецкого, что я тебя не убил, и заодно спросить чего-нибудь поесть. Ты голоден?       – Да, – кивнул Рауль, – кажется... Что произошло?       Эрик повернулся к нему:       – Ты просил тебя отпустить. Я не сделал этого, – и, не давая любовнику времени удивиться, продолжал: – Зачем тебе понадобилась моя маска, позволь спросить?       – Затем, – сказал Рауль, – что если даже она встанет между нами, я её разобью, вот что.       Эрик фыркнул и уселся рядом с ним:       – Замечательно! Что дальше? Разобьёшь орган, взорвёшь катакомбы, разрушишь Оперу до основания? Да у тебя амбиции ещё хуже моих, прекрасный принц.       – Не хочу, чтобы ты уходил.       – Но всё равно отпустишь, так?       Рауль кивнул, скользнув взглядом по невообразимо измятому одеялу. Боже, что они тут сейчас делали?       – Сегодня я остаюсь, имей в виду.       – Правда? – виконт поднял глаза.       – Не поверишь, но и я тоже иногда устаю, – Эрик вздохнул и поднялся с места. – Так что тебе принести?       Рауль пожал плечами:       – Не знаю... Придумай что-нибудь?       – Нет, – сказал Эрик. – Твой дворецкий справится с этим лучше меня.       Он ушёл – и неожиданно возвратился, очень скоро: Рауль даже глаза не успел закрыть.       – Это принесли тебе, посмотри, – сказал он, подавая юноше записку. – А завтрак принесёт Марсель.       – Прекрасно, – сказал Рауль, забирая у него конверт... и узнавая почерк брата. И его печать. В волнении торопливо усевшись под одеялом, он сломал её.       – Плохие новости? – спросил Эрик, наблюдая за тем, как округляются от удивления его глаза.       Рауль кивнул.       – Филипп приедет вечером, – сказал он. – Вместе с Кристин! И либо мы все придём к согласию, либо директора найдут тебе замену... замену? – он заглянул в записку ещё раз. – Ну да, здесь так и написано. Только я не понимаю: у нас же был уговор!       – Да, неделю назад. Дай-ка, – Эрик забрал у него листок. – «Сожалею, но ждать больше нельзя», – прочёл он. – Неужели? И где же эти ничтожества собрались давать спектакли, позвольте узнать? В разрушенном зале? Надо же, какой вызов публике! Какое новаторство!       – Они не посмеют, – сказал Рауль. – Иначе им придётся искать ещё и другого покровителя.       – А мне другую Оперу? Не самая удачная мысль, – Эрик вздохнул. – Проклятье! Надо было сразу к ним наведаться и узнать, что они затевают... а я предпочёл наведаться к тебе. Что ж, поделом.       – И ничего ещё не поделом! – возразил Рауль. – По крайней мере, ещё не вечер. И пусть они только попробуют нарушить уговор! Я заставлю их горько пожалеть об этом – и это им ещё повезёт, потому что если Филипп вмешается…       – Если? – спросил Эрик. – Ты, наверное, хотел сказать «когда»: вам, де Шаньи, только дай вмешаться во что-нибудь... и перевернуть с ног на голову! – он вздохнул. – Возможно, мне стоило бы отправиться в Оперу...       – Но ты же сказал...       – Вот именно – я сказал. Так что я остаюсь. Посмотрим, что будет вечером.