Роза без лепестков

      Парижанин остаётся парижанином даже в подземельях Оперы.       Рауль сидел на кресле в гостиной (притворялся спокойным) и вот уже несколько минут наблюдал, как Эрик придаёт своему облику последние штрихи: поправляет складки шейного платка, алый бутон розы в петлице. Его лучший костюм безвозвратно погиб из-за обвалившейся стены в подвале? Странно: Рауль не видел разницы. Ему даже не верилось, что грязный бродяга, возвратившийся сегодня под утро из катакомб, и вот этот элегантный мсье перед зеркалом – одно и то же лицо. То есть, не увидел – не поверил бы. Словно почувствовав на себе его внимательный взгляд, Эрик обернулся – обдал взглядом глаз, зеленоватых, как морская вода, в сравнении с оттенком такого же зеленоватого шейного платка. Даже маска на лице смотрелась не как предмет чудовищной необходимости, а как очередной модный аксессуар. Рауль не сдержал вздоха. Он же просто беспощадно хорош! Так нельзя.       – Волнуешься? – спросил он, улыбнувшись.       – А ты разве нет? – Призрак чуть сощурил глаза, всматриваясь в его лицо. – Ощущать себя бывшим женихом – как, волнительно? Или не очень?       – Ох, я не знаю, правда, – виконт вздохнул. – Надеюсь, когда всё закончится, я имею полное право напиться?       – Я так не думаю. Да и ты сам тоже.       Рауль засмеялся:       – Знаешь всё и обо всех, да? Это входит в призрачные обязанности? Ну да, ты прав, я действительно ни о чём таком не думаю. Куда больше меня беспокоит то, как бы с тебя всё это снять… ого, да ты теперь краснее своей розы! Тише-тише, не злись: я же любя.       – Обязательно объявлять об этом во всеуслышание?       – Эрик, тут только ты, я и Марсель; горничные и экономка во флигеле. Мы почти что наедине. А кстати, знаешь, чего тебе не хватает? Чуть-чуть небрежности. Ты очень… не знаю, серьёзный? Можно мне сделать кое-что? – Рауль поднялся с кресла. – Ну если ты не против…       – Что ты от меня хочешь? – Призрак ускользнул от него: оказался за спинкой кресла. Но Рауля не так-то просто было остановить: обогнув кресло, он ловко чмокнул любовника прямо в губы и, отстранившись, произнёс:       – Чуть-чуть румянца на щеках… тебе пойдёт. Ай! – Эрик притиснул его к себе, чуть не заставив потерять равновесие; и теперь, наверное, небрежности в облике их обоих было более чем достаточно. – Боже, – выдохнул Рауль, – пусть к концу вечера у нас обоих останется настроение…       Эрик вдруг замер – насторожился, вытянулся, взял его за плечо; что-то услышал, понял виконт. Прямо как охотничья собака… Он вздрогнул, когда любовник взглянул на него: в этом взгляде чёрным по белому читалось: «Я не готов. Я ни черта не готов!» Вздохнув, Рауль взял его за руку и приложил к своей груди, к шумно колотящемуся сердцу: «Зато я готов, не правда ли? Прямо как никогда готов!» Эрик улыбнулся: чуть-чуть восторженно, чуть-чуть безумно. Паническая радость? Рауль даже заинтересовался: такого он ещё не видел…       Он бы не забыл, это уж точно.       Между тем он уже и сам услышал, как прогрохотал и остановился у калитки экипаж; Марсель вышел встретить и проводить гостей к хозяину. К хозяевам: чёрта с два Рауль назвал бы Эрика своим гостем в этом доме! У них обоих была одна и та же общая причина находиться здесь… Двери отворились, и первым появился Филипп. Он пропустил в гостиную двух женщин: первой была мадам Жири с тростью в руке, второй – Кристин. На ней было то самое синее платье, которое так чудесно шло к её глазам и которое помнил Рауль, и плащ. Капюшон она сняла, очевидно, когда вошла в дом: на плаще виднелись капельки измороси, а на её тёмных кудрях, обрамлявших прелестное юное лицо – нет.       И ужас появился на этом лице, когда она увидела Призрака Оперы, возле Рауля. Растерянная, она обернулась к Филиппу: такого она не ждала… Зато ждала, по всей видимости, мадам Жири. Преодолев те несколько шагов, что отделяли её от Эрика, она звонко хлестнула его по лицу – так, что у него только голова мотнулась вбок.       – Мадам Жири! – воскликнул Рауль; Филипп у дверей придержал Кристин за плечи, как будто собираясь мимо неё пройти, и только Эрик улыбнулся и сказал:       – Спасибо, Туанетта.       – Как ты мог меня не предупредить? – мадам Жири, грозно глядя на него снизу вверх (разница в росте совершенно её не смущала), крепче сжала трость. – Пропал, не сказав ни слова! Оставил записку! Я что, похожа на консьержку, чтобы можно было просто пройти мимо, не объясняя причин?       – Мадам Жири… – начал Рауль, желая сказать, что он, между прочим, тоже виноват, но Эрик вдруг осадил его:       – Пожалуйста, помолчи! Я вынужден был покинуть Оперу на время: я и не собирался навсегда…       – Вынужден? И кто же из вас кого похитил? (Рауль вздрогнул: он не ожидал от этой женщины такого ехидства. Вот уж права поговорка: скажи мне, кто твой друг…) Видит бог, я ожидала от тебя разных поступков, друг мой, но вот такого – никогда!       Призрак усмехнулся.       – Что поделать, Туанетта, все мы несовершенны, – сказал он. – Я тоже не ждал мсье виконта у себя в гостях. Надо же, какой щедрый подарок в ночь премьеры! Предательство. Хотя его вкус я оценил, спасибо. Но ты, конечно, спасала свою ученицу?       – Конечно.       – Которая была и моей ученицей тоже, если ты вдруг не забыла! И я, значит, должен был причинить ей вред? Я?!       – Хочешь сказать, ты отдавал себе отчёт, когда вышел на сцену? Да я думала, у меня сердце не выдержит! Ты – на сцене, у всех на виду, чуть ли не под пулями! О чём ты только думал?       – Я? Уж точно о том, что под них не попаду!       Рауль ещё долго стоял бы и изумлялся этой беседе, раскрыв рот, но тут он почувствовал, как его взяли за плечо. Обернувшись, он увидел брата. Кивком головы граф де Шаньи предложил ему проследовать за ним прочь из гостиной – а спор так и не собирался утихать:       – Почему бы тебе было просто не оставить меня в клетке, если я так уж плох? Зачем нужно было меня выхаживать, когда я простудился? Зачем, Туанетта, зачем? Чтобы было кому устроить сцену? Вот спасибо!       – Давишь на жалость? Так вот на что ты готов пойти, лишь бы не признавать свою вину?       – Свою вину? Так это, значит, моя вина?! В чём? В том, что меня предали? Ты подослала его ко мне – чтобы я убил его одним ударом? О чём ты думала, Туанетта?       – Мадемуазель Даэ говорит, что, кажется, где-то она уже подобное слышала, – сообщил Филипп, выводя удивлённого Рауля в коридор. – Иными словами – дай им как следует накричать друг на друга: у них на это есть все основания. Это ведь она помогла ему бежать из цирка, так? (Рауль кивнул.) Ай да мадам Жири! Женщина таких строгих правил – и тут вдруг самая настоящая сообщница беглого преступника. Что творится, что творится… – Филипп завёл брата в соседнюю комнату, где из обстановки был диван, ломберный стол и стулья вокруг него. На диване Рауль с радостью увидел Кристин – а он-то уж думал, что она ушла! – Поговорите, – сказал Филипп, – а я пойду посмотрю, чтобы Опера не осталась без всякой надежды найти тенора – или без балетмейстера, даже не знаю, что хуже.       – А я…       – Рауль! Ты заставляешь мадемуазель Даэ ждать. Иди, – Филипп подтолкнул его, как пятилетнего мальчика. – Простите, мадемуазель, – сказал он Кристин, – вы же сами знаете, каким он был ребёнком.       – Ничего подобного: я был просто ангелом! – возмутился Рауль, но граф де Шаньи кивнул: ну да, конечно, – и закрыл дверь с другой стороны. – И это я не умею себя вести? Ох… – сказал он, поворачиваясь, – Кристин… знаешь, я…       – Твой брат сказал, что ты можешь всё объяснить?       Она смотрела на него; в руках у неё были перчатки. И она выглядела… встревоженной. Как будто и вправду ждала чего-то очень важного. У Рауля заныло в животе. Что он должен был сейчас ей сказать?       – Я… я? – он растерялся. – Филипп действительно так сказал? Тогда, кажется, он мне польстил, потому что, поверь, я бы действительно очень хотел, но как – не знаю. Я не… – он покачал головой: в мыслях у него был полнейший разброд. Эрика бы сюда! Но Эрика ругали в гостиной – и, судя по всему, это было надолго. – Я думал, ты больше не захочешь меня видеть, – сказал он. – И ты действительно не должна была этого видеть, там, в подземельях… что я говорю?       – То, что думаешь? – Кристин вдруг улыбнулась и, кажется, стала чувствовать себя чуть менее неловко.       – А, – кивнул Рауль, – ну да, наверное… Знаешь, я понимаю, я должен был заранее подумать, что тебе скажу, но на самом деле, я рассчитывал на Эрика, а он… началось же ведь с него, разве нет? Хотя нет, нет, конечно нет: ему бы никогда не пришло в голову ничего подобного, если бы до этого не пришло в голову проследить за мной. Ты ведь помнишь Жюля, Жюля Ферро? Я приходил с ним в Оперу, и он должен был приходить к тебе совсем недавно…       – Он твой друг? – спросила Кристин.       Рауль перевёл дыхание. Всё было очень непросто.       – Не думаю, чтобы мы были друзьями когда-нибудь, – сказал он. – И хотя он, конечно, бесчестный человек, я не могу винить во всём только его. Сначала он начал ревновать меня к тебе, потом меня оставил… Эрик был в моём доме и видел эту сцену. И то, что было до неё. Он пришёл ко мне, чтобы найти доказательства, которые могли бы опорочить меня перед тобой, любые – и он их нашёл… он ничего не говорил тебе? Совсем-совсем ничего? (Кристин покачала головой.) Надо же… А ты бы ему поверила?       – Если бы он сказал, что ты влюблён в своего друга? – спросила Кристин, и Рауль удивился тому, как легко у неё получилось это произнести. – Я бы решила, что это единственное, что он может выдумать. Что он врёт. Если он врал, что был Ангелом, то почему бы не врать и об этом? – она замолчала, потом опустила глаза и спросила: – Как это могло с тобой произойти, Рауль? И почему с тобой?       Рауль оперся на край стола. Да, стол был удобен, чтобы опереться. Хотя он по-прежнему предпочёл бы стоять рядом с Эриком в этот момент.       – Я не знаю, – сказал он. – И я не думаю, что в этом кто-нибудь виноват. Мне бы очень хотелось обвинить в этом кого-нибудь, и я понимаю, что если кому-то станет обо всём известно, мне никогда не подадут руки, но… я также понимаю, что таков, каков я есть, и другим быть не могу. Если бы наша свадьба действительно состоялась, ты бы была самой несчастной женщиной на свете, Кристин. Это правда. Ты всегда была и будешь мне очень дорога, и я искренне хотел защитить тебя от Эрика, избавить от того положения, в которое ты попала, но худшего поступка, чем предложить тебе стать моей женой, я, наверное, не мог и совершить. Я думал, что дружба может заменить любовь, или что любовь может из неё получиться… но скажи, когда ты поцеловала Эрика, что ты почувствовала?       – Ты правда хочешь, чтобы я сказала?       – Это было так отвратительно?       Кристин покачала головой:       – Я умерла.       Рауль вздрогнул.       – Ох, – сказал он, – мне правда так жаль… Я совсем того не стоил. Ты была вовсе не должна жертвовать собой из-за меня…       Кристин поджала губы:       – Я об этом думала.       – Понимаю, – согласился Рауль. – Я бы понял даже, если бы ты ненавидела меня теперь… если ты, конечно, и так меня не ненавидишь. Не знаю, что сказал тебе Филипп, какую дал надежду и как заставил приехать сюда, но ты, наверное, уже понимаешь, что мы не можем вернуть всё как было.       – А вот об этом я не думала, Рауль.       – Как… совсем? – виконт удивился. – То есть, ты приехала сказать, что… больше не хочешь за меня замуж?       – Нет, не хочу, – Кристин вздохнула. – Можешь сесть со мной? Ты очень далеко, и я… не хочу кричать так, как мадам Жири сейчас кричит на бедного Эрика.       – Да уж… – Рауль подошёл ближе и сел с ней рядом. – Бедный Эрик. Она и с вами такая строгая?       Кристин кивнула.       – Они и раньше ссорились, кажется. Я просто слышала однажды ночью… но знаешь, мне кажется, она поступает так не потому, что ненавидит его. И если она его предала…       – Она подумала, что он лишился рассудка и просто опасен, – сказал Рауль. – То, что он может быть очень опасен, она, наверное, знает не хуже нас с тобой… хотя при этом не думаю, чтобы он действительно желал кому-то зла. Он может быть жестоким, это правда, но он совершенно не злой! Я знаю.       – Ты любишь его?       – Да, – Рауль кивнул. – Да. Я знаю, что это трудно объяснить, но… ты говоришь, что тогда умерла? А я – я оживаю. Просто чувствую себя по-другому… мне хочется жить, понимаешь? Он придаёт мне сил; надеюсь, что и я ему тоже. Это было бы несправедливо… – он вздохнул. – Жизнь устроена так, что в ней всегда будет не хватать чего-то, и дать кому-то всё просто невозможно, но сделать для него хотя бы что-нибудь, что в моих силах – этого я хочу. И надеюсь, что сумею. Понимаешь?       – Понимаю, – сказала Кристин. И спросила: – Что случилось, когда я ушла?       – Ох, – вздохнул Рауль. – Ну… – он потёр бровь, – прежде всего, я упал в обморок. А когда очнулся, он был рядом со мной, – про ванну и верёвки лучше было умолчать. Про губку, скользящую по телу. Про желание, разгорающееся внутри… ох, Эрик!       – А что потом? – спросила Кристин.       – Думаешь, он применил силу? – взглянул на неё Рауль. – Нет, вовсе нет… Конечно, его голос – достаточная сила, чтобы сдвинуть даже гору, я согласен, но как он поёт, я уже слышал. Не думаю, что это считается.       – А что считается?       – Ничего. Я… на самом деле, я просто стал подниматься, поскользнулся и свалился на него. (Кристин охнула.) А что? Очень сближает… По счастью, никто не расшибся и никому ничего не сломал, иначе вышла бы полная катастрофа. И сблизиться было бы куда как сложнее… – Он зажмурился. Боже, как у него язык-то поворачивается шутить о таких вещах при девушке? Конечно, Кристин не просто какая-то девушка – они были дружны в детстве, и это многое меняет… но далеко не всё. – Утром он отпустил меня домой, а когда я вернулся, то нашёл его больным. Он сильно простудился, и я решил, что у меня ему будет лучше. Увёз его к себе и вызвал нашего семейного врача. Не представляешь, в каком он был состоянии!       – Кто, врач? – Кристин улыбнулась.       – Да нет! Эрик, конечно. И не надо смеяться надо мной: ты всё поняла! – Рауль обиделся. Не всерьёз, конечно. – Вот сейчас обижусь, и…       – И больше не придёшь играть? Никаких пикников и шоколада, мсье виконт? – Кристин улыбалась, сдерживая смех. У неё глаза блестели. И была она такой замечательной в этом своём синем платье… Рауль подумал, что у него сейчас, наверное, тоже блестят глаза. Он чувствовал подступающие слёзы…       Кристин поняла всё. Она его обняла.       Рауль тоже обнял её, чувствуя её тонкий стан, затянутый в корсет, под ладонями, и думая, что это, вероятно, последний раз, когда он может вот так её обнять. Чувствовать её голову на своём плече, любоваться её волосами. У неё красивые волосы… она сама очень красивая. Может быть, таких красивых девушек нет даже в целом мире. И он был бы очень рад быть рядом с ней, но правда в том, что ничего, кроме остатков детской дружбы, он ей дать не может, да и та будет медленно умирать... Что ещё более бесчеловечное можно сделать с женщиной, чем приковать её к человеку, который, как бы сильно этого не желал, никогда не сможет по-настоящему её полюбить?       Он мог бы жениться для репутации теперь, как поступали многие другие. Но Рауль не хотел относиться к многим другим. Плевать он хотел на свою репутацию, если для Эрика это будет ударом. В разумных пределах, конечно, но всё равно: плевать.       Он поднял глаза – и увидел Эрика в дверях. Молчаливого, напряжённо глядящего на них. Ой-ой…       Наверное, он как-то выпрямился, потому что Кристин это почувствовала.       – Он там? – спросила она.       – Угум, – отозвался Рауль, не разжимая губ. Ещё немного – и он, наверное, тоже чревовещать научится.       – Он смотрит?       – Угум…       – Мы покойники?       – Вероятнее всего.       – И что нам теперь делать?       – Прекратить обниматься. Для начала, – голос Эрика был мягким-мягким... как шёлковая петля, хотя сам он стоял на пороге прямой, как палка. – Почему бы нет?       – Эрик, – сказал Рауль, – хоть мы уже и не помолвлены, мы всё-таки ещё друзья. А друзьям, если они могут быть только друзьями, обниматься можно!       – Неужели?       – Да! В этом нет ничего… – Рауль посмотрел на Кристин: та пожала плечами. К слову, обнимать его она перестала. – Ничего предосудительного, да! Конечно, другие люди могут понять это неправильно, но ты же понимаешь…       – Да, – сказал Эрик. – Я не глупее других!       Он развернулся и ушёл.       – Эрик! – крикнул ему вслед Рауль. – Безумный ревнивец, – пояснил он Кристин, – ты же его знаешь… не будешь против, если я его догоню? (Кристин покачала головой.) Спасибо! – порывисто сжал её ладони Рауль и тоже бросился из комнаты: – Эрик, сто… э-э-э, ты здесь? – запнулся он, увидев Призрака, который стоял прямо возле двери.       – Да, – сказал тот. – Тебя жду.       Рауль сглотнул.       – Послушай, – сказал он, – мы правда не…       – Я знаю.       – Но тогда почему…       – Теперь знаю. Раз уж ты здесь.       – А, – Рауль кивнул. – Вот оно что… Ладно. У тебя щека красная, – заметил он. – Может быть, попросить Марселя принести лёд?       Эрик вздохнул и покачал головой:       – Не нужно. Мне почти не больно. Стоило бы ей сделать это раньше… возможно, всё оставалось бы по-прежнему.       – Постой-ка! – Рауль прищурился. – Ты что, жалеешь?       – Нет, но можно было похитить сразу тебя. Это несравнимо упростило бы задачу… Чувствую себя так, как будто на меня ведро ледяной воды опрокинули, – вздохнул он. – Я правда такой невыносимый?       Рауль улыбнулся.       – Да, – сказал он. – Ты же моё любимое чудовище! А я – твой прекрасный принц. Всё хорошо!       Эрик улыбнулся тоже – с какой-то светлой печалью.       – По-прежнему не понимаю тебя, – прошептал он, приподнимая его лицо за подбородок. Рауль вздохнул и пожал плечами: таков уж я!       И если судить по тому, что после этого Эрик коснулся его губ своими, он это понимал. Больше того – одобрял. Ему нравилось.       Поцелуй был осторожным: они не собирались увлекаться, зная, что не одни, – но судя по тому, как сильно покраснела стоявшая в дверях Кристин, когда они её там заметили, она всё-таки их застала. Рауль первым нашёлся, что сказать.       – Всё в порядке, – сообщил он. Кристин кивнула и несмело улыбнулась:       – Я это поняла.       Она всё ещё выглядела очень смущённой. Раулю сделалось стыдно, и он подумал: а не наступить ли Эрику на ногу? Пусть тоже страдает, что ли...       Но он, кажется, и так чувствовал себя неважно, глядя на Кристин: у него дыхание стало беспокойнее. Рауль это слышал. Кристин тоже смотрела на него – и молчала. Что это должно было означать?       Кажется, теперь Рауль начинал ревновать...       – Я вёл себя безобразно... – вдруг начал Эрик.       – Нет! – перебила его Кристин. – Пожалуйста...       – Ты меня не простишь?       – Ты дал мне всё! И всё отобрал у меня. Как мне тебя простить?       – Отобрал всё? – Эрик нервно пригладил парик. – Звучит очень красиво! Что же, ты и вправду хотела выйти за него замуж?       – Эрик… – начал Рауль.       – Тс-с! Не перебивай, – остановил его Призрак нервным жестом. – Я задал вопрос не тебе: чего хотел ты, мы уже выяснили. А вот о желаниях невесты до сих пор ничего не знаем… Кристин?       Она взглянула на него обиженно:       – Какой же ты всё-таки жестокий! Тебе даже его не жаль?       – Ещё нет, – сейчас же ответил Эрик. – Мне будет жаль его позже, когда он станет изводить себя мыслью, как неблагородно поступил, когда разбил тебе сердце. А он будет – ты тоже знаешь, что будет… если не узнает правду. Ты действительно хотела выйти замуж за него?       Кристин покачала головой.       – Нет, – сказала она, – нет! Ты не можешь знать всего!       – Тогда скажи мне то, чего я не знаю. Скажи! Да, правда может быть неприятной, даже уродливой, но чтобы не случилось непоправимое – лучше видеть её истинное лицо. Ты не думала об этом, когда сорвала с меня маску, – на его губах мелькнула усмешка, – и тем не менее ты это сделала… перестала обманывать себя. И была совершенно права… Не обрекай его на страдания. Скажи ему правду.       Кристин не ответила ему. Она посмотрела на Рауля.       – Ты простишь меня? – спросила она.       Рауль вздохнул и посмотрел на Эрика. Тот упрямо глядел в сторону, поджав губы, и вообще старательно делал вид, что он тут ни при чём. Совершенно постороннее лицо. Было в этом что-то настолько мальчишеское, что виконт даже умилился. Нет, ну каков мерзавец, а?       – Даже не знаю… На самом деле, я тебя уже за всё простил, – сказал он Кристин. – Придётся сильно постараться, чтобы меня огорчить… например, сказать, что ты собиралась меня отравить сразу после свадьбы. Ну или не сразу, неважно. Или заколоть кинжалом. Но ты же ведь не хотела? – он улыбнулся.       Кристин ничего не ответила: она шагнула к нему, обняла его так крепко, как… на крыше Оперы? Или когда? Определённо должно было быть у них что-то похожее… но только он забыл. Тоже обняв её, чтобы утешить, он покосился на Эрика…       Тот всё ещё был ни при чём. Кажется, он изучал потолок.       – Мы ведь дружили, – тихо начала Кристин; Рауль взглянул на неё. – Ты так хорошо относился ко мне, я могла бы доверить тебе всё, что угодно! Ну разве не это нужно для счастья? Все девушки мне завидовали… я знаю, даже Мэг, – она улыбнулась. – Разве можно было пожелать чего-то ещё? Хотя да, – она перестала улыбаться, – да. Можно было пожелать, чтобы ты защитил меня. От него. Увёз куда-нибудь… я не знаю, куда! – она подняла глаза. – Только бы не случилось ничего плохого…       Эрик фыркнул:       – А что ещё могло получиться из твоего поступка? Хорошее?       – Эрик! – Рауль возмутился. – Вот что бы ты сделал на её месте?       Призрак пожал плечами:       – Набрался бы мужества и послал бы к дьяволу нас обоих? Особенно тебя. Кстати, в конце концов, так она и поступила.       – А почему это особенно меня? – возмутился Рауль.       – Ты сам рассказал ей, почему, – Эрик внимательно посмотрел на Кристин. – А ещё вы говорили о мсье Ферро, я слышал. О том, как мы с твоим братом чуть не убили друг друга по его милости, рассказать не успел?       Кристин вздрогнула:       – С графом Филиппом?..       – С ним самым, – мрачно подтвердил Эрик. – Он пришёл в мои подземелья, чтобы меня застрелить – а я подкрался к нему, чтобы его задушить. Странно, что Жюль Ферро не пошёл с ним: вдвоём, думаю, они могли бы предпринять хотя бы что-нибудь для того, чтобы я не застиг их врасплох. Но бедный граф пришёл один… – Эрик усмехнулся, – к счастью, он застал меня не одного. Иначе вышло бы очень печально.       – Но как так получилось…       – Давайте вернёмся обратно в ту комнату? – предложил Рауль. – По-моему, коридор – не лучшее место для разговоров.       Эрик посмотрел на него, но ничего не сказал – кивнул и пошёл первым. И в этот раз шаги его были слышны.

***

      – Пять лет в клетке, потом убил надсмотрщика? – спросил Филипп. – И двадцать лет в подземельях Оперы… Не перестаю удивляться, как это ему удаётся быть таким… любезным.       – Любезный – хорошее слово, – согласилась мадам Жири. – Эрик весь состоит из колючек и острых углов. О некоторые можно пораниться – даже смертельно, как вы знаете.       Она пила кофе; от вина отказалась. Из смутного уважения к ней Филипп попросил у Марселя кофе тоже. Когда Эрик сказал, что ему надо отлучиться, в гостиной они остались втроём, причём Марсель большей частью изображал этакую бесстрастную тень. Филипп слегка ослабил шейный платок.       – Однако мой брат видит в нём нечто другое, – сказал он. – И не ошибусь, если скажу, что вы тоже, – он улыбнулся. – Да что там, я сам… не могу понять, так ли уж он опасен или нет. Вероятно, что да, очень. И в то же время…       – Он был бы хорошим человеком, если бы его не изломала жизнь, – отозвалась мадам Жири. – Все мы были бы хорошими людьми, мсье граф, – она вздохнула. – Но всегда можно выглядеть сносно даже с тем, что осталось… Я ожидала его здесь увидеть, хотя таким – не ожидала. Вероятно, ваш брат окажется в большой опасности… если станет обманывать его.       – О, – сказал Филипп. – Он видел его лицо.       Мадам Жири вздрогнула:       – Лицо Эрика?       – Да, – подтвердил граф де Шаньи. – Я смел надеяться, что это расставит всё по своим местам. Нет, я не исключаю, что оказался прав; вот только места оказались не те, – он улыбнулся. – Так что едва ли стоит думать о моём брате так дурно… Но за исключением этого? Грозит ли ему что-нибудь ещё?       – Если бы я ответила «да», вы бы уже звали жандармов?       – Нет. Я предпочёл бы поговорить с братом.       – Хорошо, – мадам Жири впервые улыбнулась. – Нет, – сказала она. – Не от Эрика. Только не от него.       – Хорошо, – Филипп с облегчением вздохнул. – Значит, жандармов я не зову.       Он улыбнулся тоже.       – Однако что-то их всех давно нет, – добавил он, говоря не о жандармах, конечно. – Возможно, стоит…       Он не договорил: Эрик распахнул двери. Рауль и Кристин стояли сразу за ним и, видно, переговаривались, пока шли, потому что оба улыбались. При этом Призраку было всё равно. Минутку, а как же приревновать ради приличия? Филипп вздохнул: позволь он себе оказывать столько внимания другой женщине, Эмма провертела бы в нём взглядом дыру, да ещё потом и дулась бы весь вечер, как будто он нанёс ей смертельное оскорбление. Хотя высмеять и оскорбить обычно старалась она – не во всеуслышание, конечно, а в личном разговоре с ним. Чтобы она была довольна, в других женщинах нужно было находить одни только недостатки – даже если другие, и Филипп в том числе, куда более склонны были замечать их достоинства.       Вот и Кристин… что он должен будет в ней найти, если Эмма того захочет? Простоватый вид? Потрясающую наивность, как у деревенской девчонки? И платье у неё уже не блещет новизной – оно просто опрятное, видно, что его берегут, как, может быть, единственную приличную, чтобы выйти в люди, вещь. Граф де Шаньи искренне понадеялся, что этого будет достаточно: других недостатков в мадемуазель Даэ он при всём желании не мог найти.       Он следил за ней два дня, думая, как подойти, чтобы не скомпрометировать и не испугать её. То, что он брат её жениха, конечно, должно было сыграть ему на руку; но вот репутация любителя балерин… никуда её не денешь, и это особенно печально, учитывая, что Кристин Даэ до недавнего времени была всего лишь одной из учениц мадам Жири.       Филипп ждал удобного случая, и случай ему представился: Кристин вышла из дома купить перчатки. Галантерейный магазинчик находился чуть в стороне от бульвара Капуцинок, и поскольку день был ветреный и не располагал к прогулкам (у Филиппа чуть цилиндр дважды не унесло), других посетителей, когда вошла Кристин, у галантерейщика не оказалось. Он и сам отлучился – очевидно, знал Кристин и знал, что ей можно доверять. Что ж, тем лучше.       Посетовав, что до Призрака Оперы ему далеко и прямо сейчас ходить бесшумно он не научится, Филипп приблизился к девушке, держа трость под мышкой. Кристин его, конечно, заметила и испугалась – но потом узнала и немного успокоилась.       – Мадемуазель Даэ, – сказал ей Филипп, – не пугайтесь меня: я граф де Шаньи, моё имя должно быть вам знакомо…       – Вы брат Рауля?       – Верно, – улыбнулся Филипп. – Я должен сказать вам, что он вернулся и… был бы счастлив поговорить с вами. Если вы согласны, я заеду за вами завтра вечером. Можете взять с собой мадам Жири, если сомневаетесь.       – Я согласна... Но что с ним, мсье? Он в порядке?       – Разумеется, он в порядке, мадемуазель! – Филипп улыбнулся. – Но сменил адрес… долгая история – он расскажет вам её лучше, чем я. Не смею больше задерживать вас. До завтра, мадемуазель Даэ.       – До завтра, мсье, – сказала Кристин. Филипп пошёл к выходу из магазина, но, казалось, чувствовал, как она глядит ему вслед – своими большими голубыми глазами.       Как странно… Он вдохнул полной грудью весенний воздух, прохладный и влажный, и зашагал к бульвару – туда, где ждала его карета.       – Домой, Анри, – сказал он кучеру; тот безмолвно кивнул и щёлкнул вожжами. Филипп задумался, положив цилиндр рядом с собой на сиденье. Что он скажет Эмме о том, где был и кому назначил встречу?       «Ничего, – решил он. – Видит бог, если я её поставлю в известность, ночь меня ждёт бессонная, а я уже не так молод – я покоя хочу, чёрт возьми! Ради этого ведь женился… и нет, не стоило оно того».       – Мы всё обсудили, – неожиданно объявил Эрик, заставляя его вернуться к реальности. Филипп взглянул на него и заставил себя быть внимательным.       – Так и что же? – спросил он.       – Ну… мы всё обсудили, – улыбаясь, вмешался Рауль. – В «Опера Популер» будет тенор. Правда, Кристин? – он взглянул на девушку.       – Да, – ответила та. – А у меня по-прежнему будет учитель. Наверное, всё хорошо? Мсье, – она вдруг взглянула на Филиппа, – я хотела бы поблагодарить вас…       – Меня? – Филипп принуждённо рассмеялся. – Что вы, не стоит, мадемуазель! («Нужно ехать домой, – подумал он. – Кажется, я произвожу странное впечатление…») Хорошо, раз уж мы начали… мадам Жири, осталась только ваша новость.       – Да, – балетмейстер вздохнула, – похоже, что так. Его зовут Паоло, ему двадцать два года, и поёт он не то чтобы великолепно, но, пожалуй, сносно – на мой вкус. Андре отыскал его в «Опера Комик» – и, кажется, готов предложить ему твоё место, Эрик. Мальчик в театре три дня, пока осваивается… пытается подлизаться к Рейе, я бы сказала. Тот недоволен им ни в чём; но ты же знаешь, что решает не он.       – Ведущий тенор в двадцать два года? – Призрак Оперы нахмурил бровь – ту, что не была закрыта маской. – Он должен быть слишком хорош… а впрочем, это не имеет значения – если он хорош собой, а протежирует его Андре. Что ещё ты о нём знаешь? Он итальянец?       – Его мать итальянка; а кто отец – верно, и для него самого загадка. Она из наших, из балетных… доводилось мне встречать её, если я не путаю. Сейчас она в лучшем мире: воздыхатель зарезал. – Мадам Жири поджала губы. – И ещё в труппе его зовут Паолино: для мужчины ростом он особо не вышел. Но собой и вправду весьма недурен… правду говорят, от смешанных браков рождаются красивые дети – был бы он ещё в браке рождён, конечно. Больше ничего о нём не знаю.       – Совсем ничего? А как же характер?       – По мне – сущий ребёнок, – мадам Жири усмехнулась. – Хоть ведёт себя прилично – и на том спасибо. Мэг о нём мне все уши прожужжала, да и другие девушки неравнодушны к нему. Если он и вправду станет тенором…       – Будет война, – тихо сказал Эрик.       – Да. К несчастью, в бойких девушках у нас недостатка нет… ты знаешь, что может произойти, – она взглянула на него. – Не думала, что когда-нибудь попрошу тебя об этом, но… убеди Андре! Я знаю, ты сумеешь сделать так, чтобы не пострадал никто.       – По-твоему, я всесилен?       Филипп счёл нужным вмешаться.       – По-моему, вы сбрасываете со счетов нас, мсье Фантом, – улыбнувшись, сказал он. – И вы тоже, мадам Жири. Скажите, во сколько приходит в театр ваше руководство?       – Сейчас – около одиннадцати часов, насколько я знаю.       – Их секретарь приходит раньше?       – Да.       – Отлично, – кивнул Филипп, – тогда мы нанесём им визит… Как насчёт завтрашнего дня? Возражений нет? Что ж, значит, всё решится завтра.