Роза без лепестков

      Раулю никогда не нравилась Англия.       Началось это ещё в детстве – из-за Столетней войны. Англичане казались ему ужасно наглыми и заносчивыми типами, которых мёдом не корми, дай только отобрать что-нибудь чужое. Филипп тогда смеялся и объяснял ему, конечно, что времена меняются, люди меняются тоже... но, сказать по секрету, он и сам от англичан не в восторге. Кажется, пуританский дух в них так силён, что из всех, кто более или менее знает о приличиях, его нипочём не выбьешь, и каждый раз, когда ему приходилось сталкиваться в обществе с уроженцами Альбиона, он сразу чувствовал себя так, будто оказался на поминках какого-нибудь троюродного брата племянника двоюродной бабушки. Причём день ноябрьский и дождливый, а проживал покойный где-нибудь в таком месте, откуда уехать ни за что не получится – да и парижанина, заехавшего в этот медвежий угол, любопытные родственники просто так (целым, невредимым, а то и ни с кем не помолвленным) ни за что не выпустят. Остаётся завидовать мёртвым, пить мерзость, которую здесь называют лучшим кофе, и страдать, страдать, страдать.       Лучший кофе подают в Париже, в ресторане при Опере, причём особенно это касается её покровителя и всех, кто имеет удовольствие его сопровождать. Год назад, когда Филипп наконец-то решил сообщить ему о своей помолвке, этим самым кофе Рауль чуть не поперхнулся насмерть.       – Ты... – начал он, отдышавшись. – Что?       – Женюсь, – вздохнул Филипп. У него был тон делового человека, который в данный момент увяз по уши в долгах. Нет, акции, которые он приобрёл накануне, ещё поднимутся в цене, но это будет не сегодня, так что придётся подождать, затянуть пояс потуже и пересмотреть свой рацион. В пользу хлеба и воды, если так пойдёт и дальше. – Я честный человек, и... Словом, прошу тебя, отнесись к этому с пониманием.       «Как ты ухитрился?!» – очень хотел спросить тогда Рауль.       – Это... очень неожиданно, знаешь ли, – опустив глаза, произнёс он вместо этого.       – Знаю, – согласился Филипп. – Я выбрал не лучший день и не лучшее место...       – Чтобы мне об этом сказать?       – И это тоже. Ты не рад? Послушай, я обещаю, твои права, твой титул, твоя доля наследства – всё в любом случае останется с тобой. И мой наследник – ты: другим у меня взяться неоткуда, знаешь же. Эмма тоже об этом знает и смирилась. Более того, она счастлива, кажется: мысль о том, что она может оказаться в положении, приводит её в ужас. Ты же знаешь, как англичане воспринимают беременность...       – Она англичанка?! – с ужасом спросил Рауль. Боже, лучше бы беременным оказался он сам! Это ему было бы куда проще перенести... наверное. Филипп обязан жениться на какой-то тощей и бледной девице с кобыльим лицом и тусклыми бесцветными глазами, потому что он честный человек!       Всё оказалось не так, конечно. Эмма Ричардсон, тогда ещё будущая графиня де Шаньи, вовсе не походила на стереотипную англичанку. Она и вправду оказалась довольно высокой, но вовсе не тощей и не бледной, и не с волосами цвета выгоревшей соломы, нет – кареглазой шатенкой, изящной и хрупкой, как танцовщица. В детстве она, наверное, в точности напоминала фарфоровую куколку – это у них бывает такой изумительный цвет лица. Неудивительно, что Филипп влюбился. Рауль бы и сам... «Нет», – твёрдо подумал он, вспомнив ещё и о Жюле, у которого глаза были такие же, карие, и поцеловал будущей невестке руку. На тот момент Эмма понравилась ему, очень-очень, он даже вспомнил Кристин тогда... подругу детства, дочку бедного скрипача, уже, как он думал, навсегда для него потерянную. Обрадовалась бы она ему, если бы увидела?       Или улыбнулась бы так же холодно, как тому самому троюродному брату племянника двоюродной бабушки, приехавшему из медвежьего угла?       Рауль не хотел говорить Филиппу, но эта улыбка тогда нанесла ему глубокую, долго не заживающую рану. Он надеялся, что... будет как-то по-другому? Да, наверное. Его не должны были принимать как чужого – но именно так и приняли. Не в силах смириться с этим в одиночку, он заехал за Жюлем по пути домой – и уж от него получил свою долю страстных и глубоких утешений.       – Подумай о том, что этот дом теперь целиком и полностью твой, – шептал он Раулю, бесцеремонно навалившись на него сверху. – Я могу обрабатывать твою ненасытную задницу хоть с утра и до вечера, а твой братец будет так занят своей английской кобылкой, что... Кстати, где это он ухитрился так ловко её объездить, что теперь женится?       – На маскараде в Опере... – пробормотал Рауль. Для того, кого только что самого объездили, он соображал удивительно хорошо – а вот язык за зубами у него не держался. – Её жених отвратительно поступил с ней... она столкнулась с Филиппом и попросила увезти её хоть куда-нибудь. Филипп познакомился с ней и её семьёй как раз накануне: вышла какая-то путаница с ложами... так, кажется.       Иными словами, Эмма уже собиралась замуж. Она и в Париж приехала за свадебным платьем – с матерью и своим женихом, который вызвался их сопровождать. Вместе они посетили Оперу, и по ошибке билетёрши оказались в ложе графа де Шаньи. Потом был костюмированный бал, и там жених Эммы...       – Напился пьяным, стал домогаться её прямо там, потом начал оскорблять, даже чуть не ударил, – коротко выложил Раулю Филипп, качая головой. – Для неё это оказалось потрясением, конечно же. Англичане, видишь ли... их манеры – такое притворство! Ханжи, что с них возьмёшь. А чуть окажутся за пределами своего островка – сразу дебоширы и пьяницы. Уж не притащил ли он её в Оперу, чтобы там и обесчестить, в самом деле... кому бы она осмелилась рассказать? Хуже всего то, что когда мы приехали в отель к её матери, этот мерзавец уже ждал нас там – якобы она сама сбежала на маскарад без него, а он весь извёлся, думая, где она. Сбежала! Это она-то! А его, конечно, там не было, и не напивался он вовсе – выпил перед сном рюмку коньяку. Пришлось втолковывать ему, как по-французски будет «бутылка» и как порядочные мужчины ведут себя с дамами... вот ублюдок! – выдохнул он. – Её мать, понимаешь, в прошлом актриса, отец не слишком богат, вот он, очевидно, и решил всем этим воспользоваться – а потом обвинить во всём её. Англичане... чёрт бы их побрал, – вздохнул он. – К женщинам относятся – хуже, чем к тряпкам, но нет же, это мы с их слов пропойцы и развратники. И первый среди них – я!       Он помолчал и добавил:       – Если ты думаешь, что меня каким-то образом дурачат – не думай: не стану же я жениться, не наведя справок.       В общем, Филипп не изменял себе, и даже влюблённый, оставался прагматиком. Рауль иногда думал, что из него, наверное, получился бы прекрасный адвокат: и стремление защищать есть, и бульдожья хватка присутствует. Несостоявшийся жених Эммы, наверное, должен благодарить Бога, что его просто отпустили... ну, может быть, ощутимо заломив руку или слегка намяв бока, если у него хватило ума броситься на Филиппа с кулаками. В жизни старшего де Шаньи разное бывало, и Рауль знал, что единственным человеком, кому его брат почти проиграл схватку, был Эрик, Призрак Оперы. Да и с петлёй на шее Филипп неплохо ещё держался.       «Надеюсь, – подумал Рауль, переступая порог гостиной, где ждала его графиня де Шаньи, – это всё не от того, что Эмма вдруг начала справляться не хуже петли. Зачем она сюда приехала? И почему именно сюда? Не Филипп же ей сказал...»       Он разнервничался.       – Мадам... – начал он. Эмма тут же поднялась с диванчика, где сидела.       – Где мой муж? – спросила она. – Он сказал, что едет встретиться с вами!       – Мы и встретились, – честно ответил Рауль, рассматривая её. С их последней встречи она нисколько не изменилась: всё такая же красивая. Всё такая же холодная. Вот только одета теперь как замужняя женщина: коричневое платье для визитов, шляпка, перчатки. И его, как младшего брата своего мужа, видимо, совсем ни во что не ставит. – Мы встретились, но потом он уехал по делам.       – По делам! – сказала Эмма. – По делам? – повторила она, уже вопросительно. По-французски она говорила хорошо, очень чисто, но некоторые фразы, по мнению Рауля, у неё получались странными. – И отдал вам свою карету?       – Так и есть.       – И не сказал, куда направляется?       – Ни единого слова, дорогая невестка.       Эмма де Шаньи что есть силы сжала в руках перчатки. Интересно, подумал виконт, представляет она в этот момент горло Филиппа или нет?       – Он почти не появляется дома с тех самых пор, как мы приехали, – продолжала Эмма. – Я спрашивала его, но он ничего не объясняет. Ничего не говорит! Во всяком случае, наяву. Знаете, чьё имя он назвал во сне?       – Э-э-э... – протянул Рауль, а про себя подумал: «Боже, надеюсь, это не Эрик?» Нет, ну всякое может быть! Брат у него впечатлительный, много волнуется по поводу предстоящих событий, ну и так далее...       – Вашей невесты, – сказала Эмма.       – Кристин? – удивился Рауль.       – Да. Так что можете не говорить мне, где он, но на вашем месте я бы поинтересовалась, где сейчас находится ваша невеста. Конечно, если подобные вещи интересуют вас, Рауль.       Виконт вздохнул.       – Ну, прежде всего, со вчерашнего вечера нашу помолвку с мадемуазель Даэ можно официально считать расторгнутой...       – Расторгнутой? – переспросила Эмма.       – Да, мы вместе приняли это решение, – Рауль пожал плечами. – Мадемуазель Даэ вернётся на сцену, а я пока не стану искать себе жену. Вот и всё, что я могу об этом сказать. В любом случае, я бы ни за что не стал разыскивать и допрашивать её: эта девушка – в высшей степени порядочная особа, её репутация вне всяких подозрений, иначе я бы никогда не сделал ей предложение. Честью нашей фамилии я дорожу не меньше, чем Филипп, уж поверьте мне.       – Вот как! – сказала Эмма. – А что же тот человек, который преследовал её?       – Оперные сплетни, – без колебаний произнёс Рауль. – Шумиха вокруг премьеры выгодна новым директорам...       – Конечно, – вдруг с горечью произнёс голос с порога, – им же недостаточно того, что опера хороша сама по себе. Я вам, должно быть, помешал? Простите: не смог пройти мимо вашего разговора.       Это ещё что такое? Рауль медленно обернулся: Эрик стоял в дверях. Когда он успел там оказаться?! Собирался же кофе варить! Он посмотрел на Эмму: та, кажется, остолбенела. «Наверное, из-за маски, – решил Рауль. – Мужчину в маске на пороге чьей-то гостиной не каждый день увидишь. Особенно в такой маске... и такого мужчину».       – Позвольте вам представить, дорогая невестка, – сказал он, – Эрика Сати, нашего нового ведущего тенора. Он пользуется моим гостеприимством… «Моей постелью и мной, – хотелось добавить ему – просто чтобы посмотреть, как изменится выражение лица Эммы. – Последним я особенно доволен». Эрик, это графиня де Шаньи, жена моего брата…       – Весьма польщён и очарован, мадам, – Эрик сделал несколько шагов – и Рауль вдруг обнаружил, что может смотреть только на него, завороженный его походкой. Чувствовалось в ней что-то сценическое – но какая пластичность, уверенность и затаённая сила была в каждом его шаге! Казалось, в гостиной происходит что-то и впрямь необычное… да как он это делает?! И если Рауль уже ко многому привык – хотя и не переставал удивляться, – то для Эммы всё было в новинку. Она протянула руку для поцелуя, точно во сне.       – Эта маска часть костюма, мсье Сати? – спросила она, и Рауль услышал, что голос её звучит иначе, с тем множеством переливов, которые выдают кокетничающую женщину. Он открыл рот: Эрик, что ты делаешь? Она жена Филиппа, так нельзя!       А Эрик слегка склонился и поцеловал Эмме руку.       – Боюсь, это часть моей жизни, мадам, – произнёс он с глубокой печалью и встал рядом с Раулем. – Я очень благодарен вашему мужу и нашему дорогому виконту за проявленное ко мне участие. Подступиться к дирекции оперного театра без всякой поддержки невообразимо сложно, но и это ещё не всё – если требуется заключить контракт. Я не слишком силён в юридических тонкостях, в отличие от вашего супруга, и это ещё одна причина, по которой я особенно ему благодарен: он согласился потратить на это сегодняшнее утро.       – Мой муж был в Опере? – спросила Эмма.       – Да, со всеми нами, – подтвердил Эрик. – С виконтом, с мадемуазель Даэ и со мной…       – С мадемуазель Даэ?       – У нас были некоторые разногласия, без которых никакое сотрудничество было бы невозможно, но с помощью вашего супруга мы обо всём договорились, в конце концов. Переговоры – это всегда… очень утомительно, – Эрик вздохнул и улыбнулся. Теперь он казался очень милым и простым. «Ну да, – подумал Рауль, – как же – домашний Призрак». Ему сделалось смешно, но он всё ещё не понимал: какую игру затеял его любовник? И зачем? – Сначала с мадемуазель Даэ, после, когда они с мадам Жири нас оставили, ещё и с дирекцией… ваш муж поступил крайне благородно, уступив свою карету нам с виконтом.       – Не так уж и благородно, если мадемуазель Даэ была вынуждена отправиться пешком, я полагаю, – отозвалась Эмма.       – О, репетиционный зал находится всего двумя этажами ниже, уверяю вас, мадам! – улыбнулся Эрик. – Мы возобновляем постановку – сейчас вся Опера репетирует! Сожалею, что не смог остаться сам, но я решил, что должен кое-что переписать. – Он вдруг выпрямился, неуловимо посерьёзнел, и плечи его расправились. – Прошу извинить меня… польщён был знакомством с вами, мадам графиня.       И ушёл из гостиной. В наступившей тишине Рауль услышал его шаги, торопливо взлетевшие вверх по лестнице, а потом хлопнула дверь.       – Э-э-э… люди искусства, дорогая невестка, – он всё-таки нашёлся, что сказать. – Непосредственные… иногда не знаешь, что и сказать. Простите мсье Сати, он вовсе не…       – Да-да! – перебила его Эмма. – Что ж, рада была нашей встрече, дорогой деверь. Скажите Филиппу, если он заедет сюда, что я искала его.       И она ушла! Ничего уже не понимая, Рауль опустился на диван. Это что было… это как?! Одна лучше другого!       В гостиную спустился Эрик, поглядел в сторону парадного крыльца, прислушался.       – Она уехала, – сообщил он. – Можешь перевести дыхание и не сидеть больше с таким видом, а я всё-таки сварю нам кофе… – он повернул голову и встретился взглядом с Раулем. – Что с тобой? Она что-то ещё сказала?       Рауль покачал головой:       – Ничего! В том-то всё и дело. Она ничего не сказала! А теперь, мсье Сати, объясните мне… – он перевёл дыхание. – Что это было? И какого чёрта?!       Его любовник самодовольно усмехнулся:       – Я дал ей то, что она хотела, и она ушла. Люди обыкновенно так и поступают, если ты не заметил… – он сел рядом с виконтом. – Прежде всего нужно было произвести на неё впечатление, – он пригладил парик. – С женщинами чувственными, самолюбивыми и тщеславными обычно это нетрудно. Стоит дать им ощутить себя избранными, а мир вокруг условной декорацией, и всякие трудности устранены. Далее остаётся только изобразить нечто среднее между придворным и верным другом, готовым исполнить всё, что она только пожелает, без всякой корысти… это действует, если хорошо сыграть.       – Значит, это и есть главное? – спросил Рауль. – Хорошо сыграть?       – Нет, – покачал головой Эрик. – Сначала главное – ощутить себя безразличным. Увидеть только характер, только персонаж – как в опере… – он замолчал, уставившись в одну точку. – Боже, неужели я действительно могу быть таким чудовищем? Или просто безумцем… ты хотел сказать ей, что я странный?       – Боже мой! – Рауль придвинулся к нему и обнял, крепко-крепко. – Ты был прав: все мы в той или иной степени безумны… – он вздохнул. – Но ведь во мне, в Филиппе или в Кристин ты не видишь только оперный характер? Не теперь, во всяком случае.       Он отстранился и взглянул на Эрика. Тот кивнул:       – Да-да, конечно… Прости, я ни в коем случае не хотел тебя напугать – мыслю вслух, случается…       Рауль вздохнул:       – Мы все устали сегодня. Кофе? Или хочешь, я попрошу Марселя? Или хочешь, он принесёт его в спальню через… (Эрик взглянул на него удивлённо). Хорошо-хорошо, не надо в спальню – побудем немного здесь…       – Эта женщина была в Опере.       – Что? – Рауль растерялся. – Какая женщина?       – Жена твоего брата. Я определённо её там слышал! – Эрик поднялся с места. – Приблизительно год назад… был какой-то скандал с билетами, я помню… – он задумался. – Жаль, подробностей вспомнить не могу. Впрочем, хватит о ней: я иду варить кофе! Безделье сводит меня с ума: лучше заняться чем-нибудь. Я скоро вернусь.       «Отлично, – подумал Рауль, вновь оставаясь в гостиной один, – я живу с творческим человеком. И ни на минуту не могу сказать, чтобы я этого не хотел».       – Марсель! – позвал он дворецкого. – Открой окно и принеси мне немного коньяку.       – Хорошо, мсье, – согласился дворецкий. – Вы с мсье Эриком повздорили?       – Нет, – Рауль пожал плечами, – как ни странно, у нас всё хорошо. Я боюсь, он слегка не в ладах с собой… как думаешь, это проходит?       – Безусловно, – отозвался Марсель. – Мсье Эрик – сильный человек, который не ругается даже тогда, когда обжигается о раскалённую плиту. Он справится... Так что, всё же коньяку?       – Хм, – Рауль задумался, – говоришь, когда обжигается о раскалённую плиту? Нет, спасибо, Марсель. Я лучше подожду кофе.       – Как скажете, мсье.       «Итак, – заключил виконт де Шаньи, оставаясь один в гостиной в очередной раз, – я живу с творческим человеком, который, прошу заметить, лишь немного мягче, чем кремень, – за исключением минут крайнего отчаяния. Пожалуй, всё действительно отлично. А если не отлично, то очень даже хорошо. Вот то, что мой брат произносит во сне имя Кристин – это меня настораживает куда больше. Эмма может поверить во всё, что угодно – но она не знает его двадцать один год, а я знаю! Очень даже хорошо».