No one would listen

Прошло ещё много времени, пока Эрик полностью не оправился. Его больше не настигала лихорадка, как в первую ночь, ночь кризиса и коренного перелома. С каждым днём он всё лучше чувствовал себя, а ласковая забота его прекрасной ученицы действовала на него сильнее любого чудодейственного снадобья. Ему никогда не доводилось так много времени проводить рядом с человеком, который совсем его не боялся, и это действовало опьяняюще. Кристина же испытывала чувство, свойственное первооткрывателям. Еще полгода назад она была убеждена, что Ангел Музыки — это Голос, бестелесный и далёкий от всего земного. После своего триумфа она с удивлением и страхом обнаружила, что Голос — это мужчина, мотивы которого были скрыты от каждого. Теперь же она всё лучше и лучше понимала его, понимала в нём человека — доброго, мягкого, душевного, чувствительного к прекрасному и способного на праведность. «Его жестокость — доспехи, которые он и сам не любит надевать», — как-то осенило Кристину. Она никогда не изучала его так пристально. Его кожа, пепельно-жёлтая, тонкая, стала знакома ей по тысяче прикосновений, когда она стирала крупные капли пота с его лба и скул; изгибы губ она узнала бы из тысяч других, даже если бы они не были так обезображены и иссушены смертью — эти губы звали её в бреду, касались её имени полузадушенным стоном. Она знала глаза Эрика — золотистые, с мягким сиянием медовых звёзд в каждой искорке. Теперь же, после того обожания через боль, что она увидела, они словно оказались вырезаны у неё в сердце. Она хотела заставить Эрика перейти в свою комнату, как только ему стало лучше настолько, что переход по коридору не обернулся бы новыми бедами. Мужчина долго упирался, и это был первый день, который они провели порознь. Вот только Эрик сидел в гостиной, не отрывая гневного взгляда от угольев в мерно горящем камине, а Кристина — за дверью, ловя каждый шорох и будучи готовой влететь в комнату по первому же зову. Когда она невозмутимо вошла в комнату с подносом, на котором сервировала обед, Эрик проводил её особенно долгим и отчего-то печальным взглядом. — Кристина, — спросил он после того, как с прекрасно приготовленным обедом было покончено, — Эрик может задать вам вопрос? — Разумеется, — ответила девушка, составляя посуду обратно на поднос. — Вы пришли сюда, чтобы брать у меня уроки, но отчего вы остались? Не подумайте, что я недоволен этим, совсем наоборот, — торопливо произнёс он, когда увидел, что Кристина расстроенно перевела на него взгляд, — но вам совсем необязательно было тратить время и силы на меня. Девушка вздохнула, опуская поднос обратно на столик и возвращаясь в кресло. — Неужели вы считаете меня бездушной и эгоистичной, Эрик? Помню, вы говорили об этом тем вечером, я… — Эрик вовсе не это имел ввиду. Эрик был болен…а впрочем, нельзя оправдывать его этим. Целый день вы были так задумчивы, ваши мысли были далеки от занятий и Эрика. И он совершил непозволительную ошибку. Простите, Кристина. Девушка печально улыбнулась. — Что вы, Эрик… Вы не правы… Всё было совсем наоборот… Мужчина непонимающе посмотрел на неё. — Почему вам так сложно поверить мне, что я думала о вас и волновалась за вас? Кристина посмотрела ему в лицо, спокойно ожидая ответа. Она понимала, что может сказать Эрик, и предчувствовала это, и всё же прямая уверенность лучше любых догадок. Её учитель долго не отводил глаз от её мягких рук, аккуратно сложенных на коленях. — Потому что вы не можете думать об Эрике, когда есть виконт де Шаньи. Он остаётся вашим женихом и другом, он не причинил вам ни боли, ни страданий, он любит вас… А вы любите его. Вот отчего я хочу спросить вас, Кристина, спросить снова — отчего вы остались, когда могли уйти? Кристина вскинула голову. Взгляд из мягкого и чуть укоряющего стал более твёрдым, словно налился сталью.  — Эрик, сколько раз я должна снимать ваши маски, чтобы показать, что я не боюсь вашего лица? Сколько любовных арий я должна спеть, чтобы вы поняли, что я навсегда ваша преданная ученица, а вы — навсегда мой Учитель? Сколько раз мне нужно возвращаться к вам, чтобы вы поверили, что я всегда вернусь, и поняли, почему? В голосе Кристины зазвучали незнакомые ей нотки. Она закусила губу, пытаясь сдержаться. Раньше она была уверена, что знает лики жестокости. Теперь она узнала ещё один её образ — недоверие. — Кристина… — мягко прогудел знакомый до дрожи голос, — Вы сердитесь, вы злитесь на Эрика. Это правильно. Лучше такая злость, чем ваша необъяснимая доброта. — Почему? Почему необъяснимая? Разве вы не человек? Разве вы не заслуживаете доброты, как всякий другой? — Нет, Кристина. Не после того, что Эрик совершил. Его не зря называют монстром. Девушка выдохнула, изо всех сил сдерживая раздражение. — В вас каждый видит монстра, — мягко проговорила она, накрывая его холодные пальцы своими, — но не все монстры ужасны по своей натуре. Я вижу в вас человека. И этот человек дорог мне. Он не причинил мне зла… Кристина задумалась. Мысли её перенеслись в ещё недавнее прошлое, такое безмятежное, но далёкое и словно бы чужое. *** … Колёса поезда стучат, отбивая весёлую дробь. Рауль смотрит на неё счастливыми, влюблёнными глазами. Их руки то и дело ласково гладят друг друга, плечи и бёдра соприкасаются. — Теперь мы уедем, уедем далеко отсюда, туда, где можно будет забыть весь этот ужас… — Конечно, любовь моя. Я увезу тебя в одно из моих поместий, познакомлю тебя с моими сёстрами… Кристина, как я люблю тебя… *** … Большое поместье приятно поражает взгляд. Много высоких окон, стройные колонны из мрамора — вид снаружи. Внутри — прекрасная лестница из красного дерева с витыми перилами. Высокие и статные фигуры двух девушек в трауре, застывших на первой ступени. — Джозефина, Люсиль — дорогие мои сёстры, как я рад вас видеть! Прошу, познакомьтесь — это моя Кристина. — Очень приятно, мадемуазель Дае. Брат так много рассказывал о вас… — Мы весьма рады приветствовать вас в своём доме… — Нашем доме, дорогие сёстры, — поправляет их Рауль, сжимая ладонь своей невесты. Девушки улыбаются ещё шире, переглядываясь. — Разумеется… В нашем доме… *** … Семейный ужин в поместье де Шаньи — едва ли не светский раут в высшем свете. Кристине неловко в её лучшем, но всё же простоватом платье; ей кажется, что сёстры Рауля презрительно переглядываются, поглядывая на неё. — Кристина, каковы ваши впечатления от поместья? — нарочито вежливый тон Джозефины абсолютно лишён выражения. Она накалывает на вилку ломтик мяса и испытующе смотрит на сестру — свою копию, за исключением угольно-чёрных волос. — Дом прекрасен, — улыбается Кристина, хотя внутри что-то сжимается, будто готовясь к удару. — Однако мне ещё не удалось осмотреть его полностью. — Естественно… Вы ведь не привыкли к такой жизни. Я уверена, со временем вам станет здесь так же легко, как и Раулю, — нежно воркует Люсиль, улыбаясь брату. Тот смеётся, ласково целуя ладонь сестры, а Кристина прячет глаза в тарелку, чувствуя, как краснеет от стыда. Да. Она не привыкла к жизни во дворце. *** … Кристина стоит в коридоре, прислонившись к створке двери. Кружится голова, Джозефина, сидевшая рядом, чересчур обильно нанесла духи. Стойкий аромат и сейчас будто приклеился к коже «бедной невесты». Кристина слышит тихий голос из столовой: — Я не узнаю тебя, Рауль. Никогда бы не подумала, что ты назовёшь невестой такую девушку. — Забитая, испуганная, слова не может сказать… — поддержала сестру Люсиль. — И, ради всего святого, купи ей хорошее платье. Мы бы отдали свои, но они на другой тип фигуры — Кристина в них задохнётся. Очевидно, певиц в Париже хорошо кормят… — подытожила Джозефина. Ответом ей был вздох. Кристина прижимает ладонь ко рту — от подступивших слёз ей нечем дышать. Она тихо бредёт по лестнице в свою комнату — роскошные апартаменты, которых никогда не видел её отец. *** … — Я отплываю в экспедицию, как и собирался полгода назад, — буднично говорит Рауль за завтраком. Кристина встревоженно смотрит на него. — Ты ничего не говорил мне об этом… Когда, как долго тебя не будет? — Не беспокойтесь так, Кристина, — вежливо произносит Люсиль, касаясь её кисти, — Рауль взрослый мужчина и вправе поступать так, как желает. Мы не можем заставить его изменить свои планы в угоду нашего страха или слабости. Кристина вздрагивает, устремляя полный непролитых слёз взгляд на жениха. Тот недоумевающе пожимает плечами, снова наклоняясь над тарелкой. *** … — Рауль, почему ты не сказал мне о том, что отплываешь уже через месяц? — Что значит «почему»? Меня интересует другое, почему тебя это так возмущает? Виконт хмурится, складывая руки на груди. — Хорошо, оставим то, что ты принимаешь такое решение без меня и уезжаешь, хотя мы даже не обвенчаны! Что ты прикажешь мне делать, ожидая тебя? Плести кружева? Рисовать? Рауль, мне нужно петь, чтобы не потерять голос и вернуться в Оперу! — Петь?! — вскричал Рауль, подлетая к девушке и встряхивая её за плечи. — Нет, нет, моя дорогая, вы больше не будете петь! — Что? — удивлённо вскрикнула Кристина; Рауль слишком сильно сжал её предплечья, — Почему? — Это не обсуждается! — Рауль! Объясни же! — Я сказал, нет! Разъярённый Рауль отходит к окну, гневно раздувая ноздри и пытаясь успокоить бушующие нервы. Кристина дрожит, непонимающе глядя на своего жениха. Она не узнаёт его. *** … Неделя проходит для неё как будто в страшном сне. Она ходит по прекрасному особняку, платье, которое на днях ей подарил Рауль, заменило её собственное, завтраки и обеды она принимает в компании сестёр Рауля, а ужинают они все вместе. Правда, от стен особняка веет клеткой, тесный воротник кружевного платья душит, а улыбки Джозефины и Люсиль пропитаны высокомерным презрением. Она часто ходит в маленькую часовню, где молится о душе своего отца и зовёт Ангела. Только там она отваживается петь и плакать. *** … — Джозефина говорит, что тебе пойдёт на пользу море. Отправляйся с ними, когда я уеду. — Я бы с радостью осталась здесь, если ты позволишь. Неподалёку есть прекрасная часовня — она похожа на ту, что стоит в Париже. Там невероятно красивые витражи… Девушка мечтательно улыбается, вспоминая вчерашнюю молитву и пение. Здесь тоже можно жить… Петь, молиться, вспоминать об отце и Ангеле, а дома — читать в дальнем углу библиотеки, там, куда не доберутся Джозефина и Люсиль. — Джозефина расстроена тем, как часто ты уходишь из дома. Она почти не видит тебя, — укоряюще замечает Рауль. — В конце концов, сколько можно скорбеть об отце, Кристина? Девушка замирает, от неожиданности хватая воздух. Собираясь подойти к своему жениху, она останавливается, будто натолкнувшись на невидимую стену. — Рауль… Ты ведь знал моего отца! — её голос больше похож на стон. Юноша пристально смотрит ей в глаза, прежде чем сурово ответить: — Знал. И, если ты не забыла, тоже потерял свою семью. И правда. Семья де Шаньи осиротела меньше месяца назад, в день пожара в Парижской Опере. — Прости меня… Мне не стоило напоминать тебе о Филиппе… Я не знала его близко, но он был прекрасным человеком. — тихо шепчет Кристина, осторожно подходя к Раулю и приобнимая его за плечи. Тот лишь отвлечённо смотрит в окно, подрагивающие губы — верный признак близких откровений. — Да, он был прекрасным человеком… Он воспитал нас всех, дал образование и состояние, сделал нас людьми. Но я не смог защитить вас обоих! Не прощу себе того дня, когда он впервые шагнул на порог вашей проклятой небом Оперы, когда он узнал о моей любви к тебе, когда умер, пытаясь спасти честь моей возлюбленной! Кристина опускает голову, но снова гладит напрягающиеся плечи, её голос неподдельно дрожит: — Рауль, о чём ты говоришь? Прошу, успокойся! В том, что месье де Шаньи погиб, ни моей, ни твоей вины нет! — Конечно… — яростно шепчет Рауль, выбираясь из объятий Кристины и отходя к письменному столу. — Твоей вины здесь нет… Во всём виновен этот монстр, которого я, к своему стыду, не убил при первой встрече! — Эрик не был в этом виновен! — Это он убил его, мы оба это слышали и знаем! — Ты не можешь его судить! Ты не знаешь, через что ему пришлось пройти! Рауль ошарашенно поворачивается к Кристине. Рассерженная, горделивая, на грани силы и поражения, она стоит совсем близко от него. В глазах горит адским пламенем необъяснимый огонь… Она защищает его, она защищает Призрака Оперы! Рауль прижимает ладонь ко лбу. — Не могу поверить, что ты защищаешь это чудовище! Разве не держал он тебя в плену? Разве не мучил меня и тебя, разве не убил всех тех людей, что попадались ему под руку? Мужчина негодует, удерживаясь от гнева из последних сил. Его голос — осколок льда, когда он медленно произносит: — Кажется, вы забылись, любовь моя. Ваше милосердие не знает границ. Однако вам стоило бы больше времени уделять живым, а не мёртвым внутри и снаружи. Рауль выразительно выпрямляется, глядя в упор на Кристину. Та поражена настолько, что едва ли может сдвинуться с места. — Я уезжаю через три недели. Я бы хотел, чтобы ты прислушалась к словам моих сестёр — тебе ещё так много нужно узнать о мире, в котором ты живёшь. Они так любезно хотят помочь тебе, а ты отталкиваешь их. Комнату оглашает тихий и болезненный смешок. — Да, они горят желанием открыть мне мир, в котором я чужая. Разве только слепой не увидит, что они меня не жалуют и больше довольны тем, как они милостивы к нищей и забитой девчонке, которой они меня видят. Они правы, я действительно здесь чужая. — Не смей так говорить о них! — Я не могу не говорить! Рауль, они презирают меня, почему ты этого не хочешь видеть? Почему ты ни разу не заступился за меня, когда они смеялись над тем, как я одета, как веду себя, о чём говорю и как живу? Неужели любовь к семье уничтожила то чувство, которое ты питал ко мне, хотя бы то снисхождение? Рауль подходит к ней ближе — холодный взгляд чистых глаз наполнен суровой яростью. — Вы забываетесь, любовь моя. Мои сёстры добры и любезны, пытаясь сделать этот дом родным для вас, но вы предпочитаете жить прошлым, а не настоящим. Может быть, вы слишком долго прожили в Опере, у своего отвратительного Учителя, чтобы разобраться в благородных и достойных людях. Кристина отшатывается. Силы изменяют ей, и она дрожащей рукой ищет поддержки, невидяще оглядывается, но не находит никакой опоры, затем хочет присесть, чтобы не дрожали ноги, но лишь переминается с одной на другую. В кабинете Рауля есть только одно кресло — за широким бюро, его рабочим местом. — Рауль… Когда-нибудь вы поймёте, какие слова вы сейчас сказали, и будете просить моего прощения. И, может быть, я прощу. Юноша вскидывает голову. — Вы ни капли не изменились, Кристина. С того дня, дня маскарада в Опере. Кажется, я снова ошибся, дав вам себя одурачить! Надежды на то, что вы честны и благородны, чтобы стать моей женой, действительно смешны. Я бы и сам посмеялся над собой, когда бы это не было так больно. Только такой несчастный человек, как я, мог позволить вам обманывать себя и смеяться над собой. Я всего лишь хотел дать своё имя бедной девушке из Оперы, но получил лишь отторжение и неблагодарность! Кристина отводит глаза, пытаясь успокоить отчаянно стучащее сердце. Как похожи эти упрёки на те, которыми он оскорблял её на маскараде в Опере! — Рауль, остановитесь, прошу вас! — если только он остановится, пока не поздно, если только замолчит… — Мой несчастный брат, как бы он был оскорблён этим позором! О, лучше бы я умер в том подземелье! — Живите, мой друг, и прощайте… — печально произносит Кристина. Она делает церемонный поклон и разворачивается к двери, оставляя Рауля позади. Залечивать раны своей гордости он будет один… *** Кристина закрывает лицо руками, вспоминая слёзы, пролитые в почтовом экипаже. Поместье прекрасно, но Люсиль всегда указывала ей на дверь, стоило ей выйти за границы первого из трёх этажа — гостевой половины дома. Сёстры Рауля превосходно образованны, но гораздо больше были довольны собой и тем впечатлением, что они производят на Кристину, чем знакомством с ней. Сколько высокомерных комментариев, лживой жалости, смешков в платок, косых взглядов — сколько яда ей пришлось выпить за две с небольшим недели жизни в доме Рауля! И он… Она не узнавала своего жениха. Родные стены сделали его полноправным хозяином дома и большого состояния, кажется, даже характер его переменился. В нём не осталось ни мягкости, ни душевной доброты, которые так любила Кристина. Только суровость, спокойная уверенность и закрытость. Кристина не хотела признавать этого поначалу, но больше всего неодобрения, питаемого к ней семьёй де Шаньи, её ранила ревность Рауля. Ревность к Опере, пению, всей её жизни… И к Эрику. Она могла бы снести всё, но не запрет петь и не оскорбления своего Учителя. Даже тот день, когда она сбежала из поместья, изгладился из её памяти, как забывается сразу после пробуждения дурной сон. Упрёки в адрес Эрика звучали в её кошмарных снах каждую ночь. — Кристина… — мягко позвал её голос. Девушка вынырнула из своих воспоминаний, убирая ладони от лица и видя тревогу Эрика, заметившего боль на её лице. — Не стоит терзать себя мыслями о прошлом. Не вспоминайте о том, что причиняет боль. — Да, он не причинил мне зла… — несознательно повторила Кристина. Она устало взглянула на Эрика, который встревоженно привстал в кресле. Воспоминания о жизни в поместье де Шаньи измучали её, и боль в её голосе ранила его преданное сердце гораздо сильнее, чем она предполагала. — Не надо, друг мой, прошу вас. Не мучьте себя. Эрик опустился обратно, не сводя глаз с будто осунувшегося лица своей ученицы. — Что случилось, Кристина? Расскажите мне. Не стоит нести бремя печали в одиночку, снимите его с вашей души, передайте его мне! Кристина улыбнулась, снова касаясь его рук, сейчас сжимающих подлокотники кресла. Тонкие пальцы впились в бархат, пытаясь удержать своего хозяина на месте. Хрупкая ладонь девушки мягко погладила их. — Когда-нибудь в другой раз… Разве был у неё другой выход? И куда бы она пошла, как не к нему, не к своему Учителю, Ангелу Музыки, наконец, просто Эрику? Ведь всё, за что он корит себя, уже в прошлом; она простила, поняла и приняла это ещё тогда, в подземелье, когда увидела всю глубину отчаянности его любви. Правда, почему убежала, почему не осталась — не понимала до сих пор. *** Она бежала по бесконечной лестнице из красного дерева. Ноги путались в подоле чересчур обильно украшенного кружевом платья, которое тянуло её вниз. Кристина летела, сжимая в руках нежный стебель кровавой розы, перевязанной траурной лентой — шипы кололи её, но она в испуге прижимала её к груди, закрывая от летевших в спину криков: — Чудовище! — Монстр! — Убийца! — Урод! — Ужас! — Да будет проклят навеки Призрак Оперы! Кристина плакала и умоляла их замолчать, сжимаясь от каждого крика подозрительно похожих голосов де Шаньи: — Прошу вас, не надо! Прекратите! Оставьте его! — Кошмар! — Преступник! — Убийца! — Монстр! — Нет, вы не правы! Он не виновен! Умоляю, прекратите! Внизу блеснула вода; Кристина оступилась и упала, скатившись по острым ступенькам лестницы. Она почувствовала, как летит куда-то вниз, как ледяная вода смыкается на её коже, и с криком проснулась. — Кристина, проснитесь… — мягко пропел встревоженный голос. Девушка тяжело дышала, не решаясь открыть глаза; из-под её век текли слёзы. — Кристина, откройте глаза, вы в безопасности, за вами никто не гонится! Она распахнула глаза, жадно глотая воздух. Эрик сидел на краю её постели, держа её за плечи: вот почему ей казалось, что она упала в ледяную воду. Странно, но холод его рук не пугал, а, наоборот, успокаивал её. Она всхлипнула и разразилась слезами. — Мне приснился такой ужасный сон… Так похожий на правду… Я бежала прочь по той лестнице, а они кричали… Они оскорбляли вас, Эрик, как та толпа в Парижской Опере! Мужчина взволнованно осмотрел девушку: она казалась чрезвычайно расстроенной и уставшей. — Они оскорбляли вас, Эрик… А я не могла вас защитить или оправдать… На этих словах Кристина расплакалась ещё сильнее. Эрик осторожно, желая не напугать её ещё сильнее, распахнул объятия, и Кристина прижалась к нему, утирая слёзы и пытаясь совладать со всхлипами. Мужчина осторожно прижал её к себе за плечи, тихо поглаживая свою воспитанницу по волосам. Его переполняли чувства. Кристина плакала о нём, плакала от того, что не могла вступиться за него и оправдать его зверства… Неужели она действительно была искренна, неужели он сумел добиться прощения и былой доброты? — О, Кристина… Не плачьте, мой Ангел, не плачьте… Успокойтесь… — тихо шептал Эрик, чувствуя, как его распирает от невыносимой нежности к его Кристине. Ему удалось уложить её. Девушка долго выравнивала дыхание, а затем вдруг перевела встревоженный взгляд на своего Учителя: — Эрик, почему вы встали? Вам нельзя было даже покидать вашу комнату! — Мне не спалось, и я сидел в соседней комнате, записывал вариации для одного сочинения, — начал объяснять Эрик, — Мне нужны были свечи и, проходя мимо вашей комнаты, я услышал, как вы плачете во сне. Вам снился дурной сон: вы говорили с кем-то, стонали и плакали. Я попытался вас разбудить… Кристина опустила глаза. Эрик спас её, а она снова его укоряет! — Простите меня, Эрик… И спасибо, что разбудили меня. Но вы ещё слабы, вам нельзя было вставать, и я сорвалась. — Ничего страшного. Что ж… Я оставлю вас? Кристина вздрогнула. Вернуться туда, снова бродить во сне по этому ненавистному дому, снова бежать по лестнице, чувствуя, как попирают ногами её святыню? Лучше смерть! — Нет, пожалуйста! — взмолилась Кристина. Эрик непонимающе посмотрел на неё, отпуская ручку двери. Девушка смутилась и тихо прошептала, — Не отдавайте меня им… Лицо Эрика, скрытое полумаской, вспыхнуло мягкой улыбкой. Он приблизился к кровати и снова опустился на колени, глядя на то, как Кристина ложится и накрывается сбившимся во время сна одеялом. Она с мольбой посмотрела на него. — Не уходите, Эрик… Пожалуйста… Я не вынесу ещё одного кошмара… — Засыпайте, Кристина, — пропел его голос. Девушка закрыла глаза, успокоившись и слабо вздыхая. Её ладонь раскрылась, и широкая мужская ладонь осторожно коснулась её, гладя пальцами нежную кожу. Кристина вздохнула: тревожное выражение сменилось усталостью. Эрик тихо начал петь. На её лице зажглась счастливая улыбка — та, которой улыбаются тяжело больные, но начинающие выздоравливать.